МОЯ ВОЙНА – ЭТО СТРАШНЫЙ ПЕХОТНЫЙ БОЙ

№ 2006 / 28, 23.02.2015

Про Великую Отечественную войну писали многие. Но в историю литературы вошли лишь единицы. Кондратьев – из числа этих единиц.
Вячеслав Леонидович Кондратьев родился 30 октября 1920 года в Полтаве. Отец был инженером-путейцем, в 1922 году перевёз семью в Москву.
В 1939 году Кондратьев поступил в Московский архитектурный институт, но уже осенью был призван в армию и направлен в железнодорожные войска на Дальний Восток. Когда началась война, он попал на фронт. 29 февраля 1942 года в боях за Ржев был тяжело ранен. В октябре 1943 года получил второе ранение. В марте 1944 года демобилизовался.
Вернувшись в Москву, Кондратьев какое-то время повертелся возле Литинститута, но поступать так и не решился, хотя уже тогда ему было что показать приёмной комиссии. По словам Кондратьева, остановило его несоответствие между тем, что писалось о фронте в саму войну, и тем, что на передовой увидел лично он. В общем, Кондратьев решил, что ему будет лучше поучиться заочно в Московском полиграфическом институте.
Диплом он получил в 1953 году. Много лет на жизнь зарабатывал промышленной графикой и плакатами. А для души занимался драматургией.
В первой пьесе Кондратьев обратился к судьбам немецкой интеллигенции. Во второй он рискнул затронуть проблемы искусства. Вторую пьесу даже принял к постановке Театр им. Станиславского. Но очень скоро Кондратьев решил, что драматургия – не его жанр, и пьесу из театра забрал.
Уже в 1987 году Кондратьев рассказывал мне: «Первую попытку написать что-то о Ржеве я сделал в шестидесятом году. Напечатал страниц триста. Для себя назвал их «ржевской прозой». И вдруг почувствовал необходимость побывать на местах боёв. Я плюнул на всё и поехал. Захватил с собой рукопись и взял ещё этюдник, думал, что, может, передовую напишу. Но на поле оказалось, конечно, не до живописи: бывшая передовая произвела страшное впечатление. Всюду валялись каски, ящики от патронов, торчали оперенья от невзорвавшихся бомб. И вот там, на Овсяниковском поле, полистав, сидя на опушке, свою рукопись, я понял, что написал совсем не то. Я тогда понял, как не надо писать о войне. Для того, чтобы понять – как надо, понадобилось ещё четырнадцать лет».
Кондратьев тогда говорил, что он читал про Ржев и Александра Твардовского, и Елену Ржевскую. Но что-то ему не хватало. Как он признавался: «Но моя война – это страшный пехотный бой, это нахождение в мокрых окопах, это голод. Моя война – это отсутствие снарядов, мин. Мы даже не могли ответить на каждодневные обстрелы немцев. У нас не было зенитных орудий. Немцы долбали нас на бреющем. И я взялся за «Селижаровский тракт». Была написана уже половина книги, как вдруг перед глазами возник образ Сашки. Он взял меня в плен. И весь семьдесят четвёртый год я писал уже только «Сашку». «Селижаровский тракт» я заканчивал спустя два года».
Первая повесть Кондратьева «Сашка» («Дружба народов», 1979, № 2) прозвучала в литературе как выстрел. Игорь Дедков после выхода «Сашки» заметил, что с приходом Кондратьева в литературу «тесниться» никому не пришлось, «место Вячеслава Кондратьева оставалось свободным. Оно словно ждало его» («Литературное обозрение», 1980, № 6).
К слову: Кондратьев, когда прочитал дедковскую статью, ответил критику в личном письме: «Впрямую Вы не сказали, но поняли, что Сашка в какой-то мере нонконформист, этим-то он, наверное, и завоевал читательские симпатии. На всё, что делалось и делается, он имеет свой взгляд. А в наше время, видимо, это главное в человеческой личности, когда идёт и продолжается всё большая нивелировка личности. Честно говоря, элемент полемичности был, когда я писал «Сашку». Но не в отношении косяка военной беллетристики. «Сашкой» мне хотелось соскрести этот пласт, налипший за тридцать пять лет. Вы правы – я никого не потеснил, место моё было свободное…»
Виктор Астафьев воспринял первые произведения Кондратьева, разделённые жанром и временем создания, как «ржевский роман». Какая вещь хуже или лучше, писал Астафьев своему товарищу по перу, пусть разбираются критики, а для меня эти вещи – одно целое. Астафьев признавался, что после чтения кондратьевских произведений у него заболели раны, ему вспомнилась война, он словно заново прожил свою пехотную жизнь.
Уже в перестройку Кондратьев завершил роман «Красные ворота» о событиях 1948 года. Рукопись этой вещи писатель отнёс сначала в редакцию журнала «Знамя». Позже Григорий Бакланов, редактировавший «Знамя» с 1986 по 1993 год, в своей книге мемуаров «Жизнь, подаренная дважды» (М., 1999) вспоминал: «Когда я пришёл в «Знамя», там уже лежал его новый роман, уже был принят. Я прочёл его. Портфель редакции был пуст. Но я высоко ценил Кондратьева, его поразительную повесть «Сашка». Не помню уже, сколько лет назад он принёс мне её домой в рукописи, не очень чисто отпечатанную, склеенную. В ней чувствовалось некоторое влияние художественных, ранних вещей Солженицына – «Матрёны», «Ивана Денисовича», – но это была его, Кондратьева, война, такого Сашки до него в литературе не было. Прочёл я, и на душе праздник. Дал жене прочесть, рассказывал знакомым, какой появился удивительный писатель. Конечно, тут бы и отметить, тут бы те самые наши фронтовые сто грамм, но я знал: ему нельзя. Мы сидели вдвоём на кухне, ели винегрет с холодными котлетами, пили крепко заваренный чай. На склоне лет он сразу и ярко вошёл в литературу, писал много – и прозу, и публицистику, замечательные были у него статьи, – шли фильмы по его книгам, ставили спектакли. Мы сблизились за эти годы, а ведь именно в ту пору время разделило многих, друзей сделало врагами. И вот я – редактор, и в редакции журнала лежит его роман, и уже принят, но как после «Сашки» его печатать? Если б чей-то, можно, зажмурясь. Но это Кондратьева роман. А как отказать? Я позвонил ему. Это был тяжёлый разговор. Он сказал: «А мы вас так ждали…» Потом он запил и в таком состоянии звонил мне, кончилось тем, что я положил трубку. Года два, наверное, мы не встречались, хотя всё это время оставались, так сказать, по одну сторону баррикады, я глубоко уважал его».
Не очень понравились «Красные ворота» и Дедкову. 8 сентября 1986 года критик записал в своём дневнике: «Залыгин думал, что Бакланов отклонил роман – вдруг – напрасно, а я подтвердил, что не напрасно, по делу, да и «Дружба народов», вероятно, отклонила ещё раньше, хотя кому бы, как не им, печатать продолжение «Встреч на Сретенке». К сожалению, роман написан бегло, даже небрежно, и оценка сталинской деятельности неточна и недостаточна. Прекрасное знание цен, московских забегаловок и ресторанов, – годы сорок седьмой – сорок восьмой, – и крайне приблизительное описание художнических мастерских, институтов и тому подобного, что выходит за пределы быта. Жаль, но дело обстоит именно так: может быть, Кондратьеву писать романы противопоказано».
Кондратьев очень тяжело переживал крах Советского Союза и ельцинские реформы. 24 сентября 1993 года он в своей московской квартире, изрядно выпив, сделал роковой выстрел, покончив жизнь самоубийством.
В. ОГРЫЗКО