Борис КУРКИН. ОТ ГОЛГОФЫ ДО ВАЛГАЛЛЫ (проза)

№ 2017 / 20, 07.06.2017

Я неспешно шёл по Терезиенгассе. «Печаль моя была светла», как удачно сформулировал незабвенный Александр Сергеевич. Ноги как-то сами собой свернули налево и вынесли меня на Пфарргассе. Здесь я любил посиживать на уютной лавочке среди массивных ящиков с геранями, бегониями, анютиными глазками и затейливо остриженных кустов, заботливо выставленных на улицу для умиления сердец и отрады глаз. Я занял место посередине скамейки между самшитовой пирамидой и бересклетовым шаром, с наслаждением вытянул ноги и закурил.

Воздух был недвижим, и вокруг меня не было ни души. Я даже не стал глядеть на часы, точно зная, что стрелки циферблата исчезли. Как в знаменитом фильме И. Бергмана. Но, в отличие от кинематографического кошмара, меня наполняло чувство ленивого блаженства. Я буквально растворялся в гипнотической атмосфере курортного городка и, запрокинув голову, пускал лиловые колечки дыма, внимательно наблюдая за тем, как они, вращаясь вокруг своей оси, беззвучно взлетают и растворяются в голубеющих баденских небесах.

Моя благодушная летаргия была бесцеремонно прервана звонким цоканьем дамских каблуков по плитке. Скосив взгляд вправо, я узрел высокую брюнетку в облегавшем её стройную фигуру ярко красном платье. Её прямые по моде плечи были открыты для вынужденной посадки какой-нибудь набоковской бабочки. На ярко накрашенных губах змеилось нешуточное раздражение.

Дама взглянула на меня, как на досадную помеху по курсу движения. Я непроизвольно напрягся, но в этот момент в её дорогущей сумке запел телефон. Дама резко остановилась и стала порывисто искать его.

– Да! – выпалила она в телефон по-русски. – Что значит «не могу»? Ты мужик, или кто?! – презрительно и веско процедила она.

При этих словах почудился зловещий шум крыльев, и эскадрилья валькирий словно по команде поднялась с Пфарргассе и, включив форсаж, ушла в даль на боевое задание.

Тем временем дама вновь устремилась по Пфарргассе своей такой характерной, стервозной, московской походкой. Неожиданно для себя я встал и двинулся следом за валькирией к Театерплатц. Я шёл в кильватере, строго выдерживая дистанцию. Вдруг она резко развернулась на сто восемьдесят градусов и двинулась прямо на меня. Наши взгляды встретились. И тут же я ощутил неприятный холод комком проваливающийся от горла к солнечному сплетению. Мы едва не столкнулись. Также внезапно она сделала поворот оверштаг, зайдя в галантерейный магазин, судя по витринам, недешёвый. Счастливо избежав столкновения, я облегчённо выдохнул и продолжил своё равномерное прямолинейное движение в заданном мне валькирией темпе.

… Я сидел на открытой веранде ресторана Батценхойзель, некогда знаменитого на всю Вену своим озорным кабаре. Не успел я сделать заказ, как на горизонте показалась ОНА. Теперь её походка была спокойной, неспешной, умиротворённой. В руке у неё был большой фирменный пакет. Покупка явно подействовала на неё.

Я не без удовлетворения отметил, что единственный свободный столик располагался рядом с моим и поэтому спокойно, словно удав, поджидал свою жертву, даже не глядя в её сторону. И она таки села рядом. Пахнуло фруктовой свежестью.

Немного рассеянно сделав заказ, она достала сигариллу и занялась поиском зажигалки в своей фирменной сумке. Мне очень не хотелось, чтобы она её нашла, однако время форсировать события не наступило. Но вот мгновение остановилось, и я не спеша поднялся с места, приблизился к её столику и стараясь быть сколь элегантным, столь и равнодушным поднёс ей зажжённую пластмассовую зажигалку. Она посмотрела на меня с любопытством и сказала «Danke sehr!»

– Не за что, – ответил я ей по-русски. – Возьмите её себе: у меня ещё одна есть.

Кажется, мне удалось её удивить:

– Ой, а я подумала, что вы немец, швейцарец! – От такого неожиданного простодушия сердце моё дрогнуло и прибавило оборотов.

– Если вы приняли меня за швейцарца, значит вы настоящая австрийка, – ответил я, расплываясь в улыбке. – За швейцарца меня принимают австрийцы, швейцарцы – за немца, немцы за – скандинава или эльзасца, французы – за бельгийца, а русские – за еврея, – сказал я, улыбнувшись, и сел на своё место.

Зажигалка осталась у неё – на том и строился мой расчёт. «Бойтесь данайцев дары приносящих». Я полез в сумку и достал кисет с табаком, трубкой и трубочными принадлежностями. Вынув из кожаного кисета свой любимый full bent ¹, я прочистил штырём тройника канал её чашки, а ёршиком мундштук. Продув мундштук и чашку, я стал забивать табак. Всю эту операцию я проделывал неспешно и с видимым удовольствием. Боковым зрением я наблюдал за валькирией. Она ела мороженое и запивала его рислингом, с любопытством посматривая, как я колдую с трубкой. Я похлопал себя по карманам, потом пошарил в сумке, как бы, в поисках зажигалки.

– Простите, – обратился я к своей соседке, – можно будет попросить у вас огоньку? Моя зажигалка куда-то задевалась.

– Берите-берите, она же ваша! – живо отозвалась валькирия.

– Она теперь ваша! – сказал я со значением. – Не каждому мужчине выпадает честь сделать подарок такой Прекрасной даме.

Валькирия весело и располагающе рассмеялась. Её зеленовато-жёлтые кошачьи глаза заметно оживились:

– У вас должна быть особая зажигалка. Трубочная, – сказала она, демонстрируя свою опытность.

– Должна быть! – согласился я. – Только на улице и в них огонь задувает. Они для помещений. Есть совсем специальные, в которых можно менять угол наклона хобота, но джентльмен в обществе Прекрасной дамы от такой прикуривать не станет. Хорошо, что я не джентльмен, а то бы извёлся без курева в вашем присутствии.

– Ну да, да… Горящий камин, уголёк, щипцы, сигара. Как в кино, – сказала она.

– Для сигар положены особые спички. Длинные, – сказал я.

– И виски, – прибавила она со значением. – И скелеты в шкафу.

– И выводящий всех на чистую воду герой-следователь, – развил тему я.

– Резюме: все убийства происходят из-за денег, – сказала она, явно без энтузиазма.

– Из-за власти тоже порой убивают, – напомнил я.

– Это нынче редкость.

– Ну да, ну да… Зачем же убивать, если можно счета арестовать? Убивают сейчас ритуально. В назидание. Глобальный проект по сужению человека. Реализуется ударными темпами. А из ревности сейчас, похоже, только в России убивают.

– Этим можно утешаться, правда? – сказала она. Сказала так, словно процитировала финальную фразу любимого мною романа. Мне показалось даже, что она тестировала меня. Но только на что именно? На знание классики? Или едва заметно приглашала сократить дистанцию в нашем светском разговоре.

– В каком-то смысле можно: не всё человеческое убито ещё в человеке.

Я почувствовал, как между нами, из ничего, из пустого ни к чему не обязывающего разговора возникла тонкая и пока ещё едва ощутимая связь.

– А что мы через стол разговариваем, может быть пересядете? – сказала, красная валькирия. В её голосе непроизвольно зазвучали повелительные нотки.

Я пересел. Честно сказать, мне стоило не малого труда изображать беспристрастность на своём лице, но мне помогали трубка и моя окладистая борода.

У неё была весьма развита мимика, что свидетельствовало о нетривиальности её натуры.

– Меня зовут Константин. А вас?

– Лера.

– А по батюшке?

– Кирилловна. А ваше?

– Александрович.

– Стало быть, вы – Валерия Кирилловна. «Валькирия». А что? Похоже!

Я не выдержал её прямого взгляда и отвёл глаза.

– Жаль только атмосфера тут не валгалльская. Уж больно расслабленная, – сказала Лера. – Вы часто бываете в Бадене?

– Каждое лето практически.

– А мы уже четвёртый год живем здесь. Перебираться сюда не собираетесь?

– «Здоровью моему полезен русский холод».

– Сумели вытерпеть с летами холод жизни?

– И лютую стужу тоже. И зной. Вы филолог?

– В прошлом. Как вы догадались?

– Вы любите Хемингуэя. – Это писатель моего поколения, но не вашего.

– Папа его очень любит.

– Мы любим любимые книги тех, кого любим.

– Вы были на войне?

– «При сём присутствовал». Как tenente Генри.

– Из вас тоже извлекали всякий хлам?

Мне вдруг подумалось, что она знает текст романа наизусть.

– Скорее, мусор. Иная книга может насмерть человека переехать, – сказал я.

– Значит, это больше, чем книга.

У нее опять запел мобильник.

– Простите, я вынужден вас ненадолго покинуть! – сказал я, предоставляя её поклоннику возможность вволю наговориться с ней. Когда я вернулся, Валькирия уже расплатилась и ждала меня, чтобы попрощаться.

– Мне кажется, что именно вас я видел с собачкой в прошлом году. В Курпарке. Вы шли на Голгофу.

– На какую Голгофу?!

– На Кальвариенберг, – ответил я. – В переводе это означает Голгофа.

– Странно, я и не знала, что эта гора называется Голгофой.

– Любопытно, что куда бы ни пошли с Голгофы, мы идем вниз… Иногда в самую Валгаллу…

Мы стояли вместо того, чтобы сесть или, наконец, распрощаться. Мы оба словно ждали чего-то. Время плавилось и останавливалось…

– Кто вы?

На расстоянии вытянутой руки от меня стояла молодая красивая женщина. В её глазах читалось вопрошание и сочувствие.

– Банальный созерцатель. Cтранник. Брожу по свету в поисках пространственно-временных разломов.

– И что же вы делаете, когда находите такие разломы?

– Погружаюсь в них. На вас запах духов идеально лёг.

Она улыбнулась мне уголками губ. Вновь зазвонил её мобильник. Она поднесла его к уху:

– Да, папа! Слушаю тебя. Ты откуда? Одну секундочку!

– Простите, что задерживаю вас! – сказал я ей, прижимая ладонь к сердцу.

– Мне кажется, мы с вами ещё увидимся, – сказала она. – Да, папа! Как у тебя дела?

Она кивнула мне на прощанье, подхватила пакет с обновкой и медленно тронулась в путь, разговаривая на ходу. Я неотрывно провожал её взглядом до тех пор, пока она не растворилась в пространстве. Доказательством тому, что русская валькирия мне не почудилась, была сложенная треугольником салфетка со следами её губной помады.

 

Борис КУРКИН

 

---

¹ Трубка с изогнутым мундштуком и небольшой чашкой.