Памяти Владимира Маканина

№ 2017 / 40, 17.11.2017

Трудно найти в нашей литературе писателя, который прошёл самостоятельным, но легальным путём более полувека и сохранил творческую независимость при всех условиях и обстоятельствах. Таков был Владимир Маканин.

Ни к кому не примыкая, будучи подчёркнуто беспартийно-внетусовочным, он как автор принадлежал всем. Всем, кто открыл, издавал, печатал. Да и просто – любил и читал его прозу.

Ровно, чуть иронично он относился к хуле и похвале, чутко – к премиям и наградам. Непринуждённость отношения к известности его не покинула даже в поздний период творчества, когда ему были вручены все из существующих российских и крупная европейская премии.

Обладая мощным мозговым аппаратом шахматиста и математика, он знал многое наперёд, рассчитывал свои возможности. А где рассчитать не мог – предугадал. Дар его развивался по нарастающей, наступательно. В авторе довольно простого по тем временам (1965 год) романа «Прямая линия» нет ни блестящего стиля, ни языковой игры, отличавшей раннюю прозу шестидесятников – и роман, в общем-то, прошёл почти не замеченным на фоне фонтанирующих аксёновских рассказов и захватившей стадионы «эстрадной» поэзии. Читатель был увлечён иными, более яркими книгами, иными, более звонкими именами. Своеобразие Владимира Маканина отметили немногие.

Поздний расцвет его прозы пришёлся на серое и глухое время 70-х. Рассказ «Ключарев и Алимушкин» дал метафору самой действительности и стал матрицей для зрелого Маканина: от одного счастье и даже сама жизнь убудет – другому прибудет. Почему? Кто виноват? А никто. Социальное и экзистенциальное содержание в их неожиданном единстве нашёл для себя Маканин – и уже не убирал с этого двойного пульса свою чуткую руку: «Человек свиты», «Гражданин убегающий», «Антилидер». Повесть «Отдушина» резко обозначила «мебельное время» на переходе к 80-м. Повесть «Отставший» обнаружила уязвлённую писательскую травму: да, я отстал от 60-х, не успел в их «поезд» в «Новый мир» и к Твардовскому, но, может, оно и к лучшему? Не обща – но отдельно?

Так шёл и дальше – чуть отстранённо, дистанцированно от «трендов» и «брендов», посмеиваясь над «святынями», вплоть до лагерной прозы: «Лаз», за который не дали Букера (несправедливо), «Стол, покрытый сукном и с графином посередине» (за который дали Букера, но опять вроде несправедливо), – и непонятно каким чувствилищем угадавший «Предтечу» и Чечню («Кавказский пленный»)…

Хочется перечислить его романы, обозначавшие вехи российской действительности: и выбитый из списков на довольствие статус писателя («Андеграунд, или герой нашего времени»), и чеченскую войну – не за победу, а за деньги («Асан»), и кризис околотворческой городской среды и диссидентства («Две сестры и Кандинский»). У него было парадоксальное мышление, он любил задевать, шокировать, подзуживать, провоцировать читателей и критиков, впрочем, может и поэтому все эти десятилетия не отводивших от него взгляда. Провокативны были и повесть «Один и одна», и «Удавшийся рассказ о любви», где в образах постаревших шестидесятников, писателя-телеведущего и цензорши-бандерши угадывались реальные персонажи.

Маканин не остановился и пошёл копать дальше. Так, как он умел. Так, как умел только он.

Теперь его нет. Нам осталось – перечитать и подумать над тем, что оставил настоящий русский писатель, упокоившийся на провинциальном сельском кладбище.

 

Наталья ИВАНОВА