Вячеслав АР-СЕРГИ: ДАННОСТЬ БЕЗ ПЛЮСОВ И МИНУСОВ

№ 2006 / 29, 23.02.2015


Я нисколько не ошибусь, сказав, что сегодня самым известным и более того – читаемым автором в Удмуртии является Вячеслав Ар-Серги. Ему сорок четыре года, тридцать из них он пишет и печатается. Вячеслав с семнадцати лет живёт в Ижевске, начинал свою «ижевчанскую» биографию как студент. Как и положено ныне по статусу поэта, он проживает с семьёй в квартирке на первом этаже панельного дома, бог знает какого года постройки. Досужие пенсионеры во дворе его уважительно называют почему-то «редактором». Может, в память о том, что когда-то он возглавлял детский республиканский журнал «Звёздочка» и, ратуя за подписку, выступал по местному ТВ и так первично запомнился соседям.

– Я родился и вырос, – рассказывает писатель, – в километрах восемнадцати от Ижевска (если напрямую – через аэропорт) в старинной удмуртской деревне Новая Казмаска. Жили бедно – как все. В семье я был младшим и всегда донашивал обувь, оставшуюся от старших братьев, и чтобы как-то довести её хоть до какого-то «товарного» вида, я, сначала по совету тяти, а затем – сам, долго мудрил над ней с ваксой-кремом и обувной щёткой. Получалось – ничего! Многие сверстники даже завидовали моей «новой» обувке… а я – молчал.
– То есть, вам изначально приходилось разрабатывать уже нечто сложенное и сложившееся до вас? А в литературе?
– Знаете, и музыкальных нот всего семь, а вариации их звучания – неисчислимы. Я где-то вычитал, что и общеупотребимых литературных сюжетов в мире насчитывается всего лишь чуть более тридцати. Но разве в этом суть? Суть ведь в твоём их преломлении, ощущении и выдаче на-гора именно твоих переживаний. В том, что происходит именно с тобой, когда ты встречаешься и пропускаешь сквозь свою кожу факты и явления, имевшие место, может быть, ещё и при царе Горохе. Всё авторское своеобразие любого писателя зиждется исключительно на неповторимости его личностных ощущений. А оформление этих ощущений уже в письменном виде – это и есть писательское ремесло. Первично – ощущение.
– Ну, уж вы и скажете – ремесло. Порыв духа, обнажённость чувств…
– А думаете всего этого не чувствует, скажем, ковровщица из Киясовского района Мазитова? Будьте уверены – чувствует. Может, и много тоньше, чем некоторые признанные мэтры.
– Но она работает в совершенно оформленном до неё профессиональном ключе.
– Нет. И это значит, что вы ничего не знаете о ковроткачестве. Каждый узелок, узорец она пробует на оселке своих авторских навыков, переданных ей ещё наставником, но вносит и своё. Такое, что видится только внимательному, неравнодушному взгляду. Одинаковых ковров у удмуртских мастериц не бывает, хотя существуют и определённые школы. Бывают какие-то общие каноны, как с теми же тридцатью с чем-то сюжетами, но каждый мастер вносит своё, неповторимое. Почему-то в этом лучше всех разбираются приезжающие к нам редкие иностранцы и просто ахают. Наверное, смотреть тоже надо уметь. Так же, как и писать, как читать…
– А как вы учились писать?
– В четырнадцать лет я написал первый свой большой и «серьёзный» рассказ, и с той поры ни о какой другой профессии себе, кроме писательской, и не замышлял. Рассказ, как смотрю сейчас, не самый сильный (если откровенно – слабый), но память о тех мурашках, пробежавших по спине по прочтении уже напечатанного текста этого рассказа в республиканской газете «Советская Удмуртия», – доныне жива. Это чувство впоследствии стало ощущаемым камертоном моего творчества. Но опыт – «сын ошибок трудных», частенько уже нивелирует это первородное чувство. Сейчас я заканчиваю произведение и дописываю на последней странице – «мурашки на спине»… Конечно, при представлении произведения в печать эта запись убирается. Но обряд проведён. Да, да, это – обряд… Мне кажется, что уже во всех официальных религиях ныне частенько происходит то же самое, особенно в России – отчёт того, что «обряд проведён». Увы… Но оставим этот вопрос свободе совести и вероисповедания.
–Насколько мне известно, вы не принадлежите к числу ангажированных, конъюнктурных авторов. Тем не менее вы – народный писатель Удмуртской Республики. Это звание вам было присвоено в сорок один год. Такого случая в России сразу и не припомнишь. Как всё это увязать в один узел?
– А не надо увязывать никакого узла. Надо воспринимать факт, и всё. Я – финно-угр. Что отличает финно-угра от представителей других этнических и языковых групп? Прежде всего – неимоверная скрытность и тяга к замыканию в своём мирке. Окружающий же мир воспринимается им изначально недоброжелательным к нему и эти опасения сбываются на 99 процентов. Оставшийся оптимистический процент для меня заполняется нашими народными песнями. Вот они никак не обманывают их почитателей. Простым языком они говорят о самых главных, понятных мне вещах – живи как умеешь, но не за счёт других. Ведь я изначально какой-никакой, а зарекомендовавший себя товаропроизводитель. Скажем так. Законченное ночью на столе произведение утром становится волей неволей, товаром. А для того, чтобы создать новое и лучшее произведение, требуются какие-то, даже элементарные, условия – и предыдущее произведение тут же приносится в жертву будущему, поступает на рынок интеллектуального труда. Без этого я бы просто-напросто протянул ноги. Жизнь проста в своей сложности. У меня есть читатель, я его знаю, он меня знает. Мы с ним поддерживаем хорошие партнёрские отношения, а это – уже социальный фактор среза общественного мнения, который, наверное, тоже учитывается.
– Как вы оцениваете литературную жизнь республики сейчас?
– Никакой общественно интересной литературной жизни у нас нет. Есть несколько, типа родниковоключевых, личностных точек, откуда будируется определённая нематериальная мысль – и всё. Мне кажется, что и в Москве наблюдается то же самое, но в других масштабах.
– А деятельность творческих союзов и иже с ними?
– Они были материально рекрутированы и затребованы на службу определённой государственной идеологии, а сегодня как таковой становой идеологии в стране нет. Или я не замечаю. Творческие союзы реанимируются лишь с появлением и оформлением общественной идеологии в стране. Частное решение, скажем, с возможным принятием какого-то постановления о творческих союзах вряд ли решит проблему комплексно… Подумайте, разве может быть общественной идеей словоформула: «Обогащайтесь!» Нет. Она заведомо строится на чьём-то рядом обнищании – и круг замыкается в идейном вакууме. А настоящие художники остаются один на один со своими проблемами.
– У вас университетское образование, это как-то повлияло на формирование вашего творческого кредо?
– А как оно может повлиять? Сейчас можно удивиться только отсутствию образования… Человек – это сумма фатальных случайностей. Ведь он не заказывал себя, свой образ к появлению на белый свет. А пробы и ошибки определяют наиболее приемлемый образ жизни. Так я и пришёл к одиночному образу писательской жизни. Я не сторонюсь людей, но работать предпочитаю один. Зачинание доныне не бывшего – это процесс довольно-таки интимный, согласитесь.
– Наверное. Скажите, в связи с чем вы в последние годы всё более переходите на язык русского повествования?
– Даже и в неприятии, явном или неявном, этого факта некоторыми русскопишущими, так сказать, коллегами («Heча! Самим местов не хватат!»), я не вижу в этом ничего странного. В своё время переводили меня хорошие переводчики, но мне всегда было неудобно читать их переводы публично. Мне казалось, что стих перестал быть моим. Исчезают продуманно-смысловые шероховатости, а мне дорога первичность.
И ещё. Недавно в Москве, в ЦДЛ, я встречался с одним столичным поэтом, очень хорошим, с известным именем. Он показал мне своё стихотворение, опубликованное в переводе в какой-то английской газете, и при этом был совершенно счастлив и горд!.. Иной раз мне кажется, что придёт, наверное, то время, когда столичные поэты (особенно нового поколения) будут писать по-английски, а коренные (российских корней) нерусские, пассионарные поэты нашей страны – на русском. Может, утрирую, но тенденция – налицо. Первое – фантастично с точки зрения сегодняшнего дня, но… а второе – вполне реально. И это – не от хорошей жизни, она ставит свои объективные, увы, условия.
Возьмём, к примеру, ближайший, местный пример. Проблема возрождения культуры и языка удмуртского народа уже навязла на зубах, и на ней некоторые люди научились делать гешефт. Узок круг этих «революционеров»…Всё же национальное движение у нас заключается в проведении бесконечных, наукоподобных конференций, семинаров и праздничных концертов, с непременными фуршетами. Но ведь маткой, матрицей каждого определённого народа первично является его язык. А этого ребёнка мы давно уже, под шумок, выкинули из купели. Итог – ныне в самых удмуртских весях преобладает донельзя исковерканная обиходная русскоподобная речь, с преобладающим применением идиом «великого и могучего», которые известны и сосункам.
Сегодня национальному писателю очень неуютно в отношениях с печатанием и реализацией его книг. Ни один книжный магазин города Ижевска не занимается продажей их книг, малой толикой, но всё же выходящих как «пирровы победы» авторов. Все обращения писателей в инстанции остаются гласами вопиющих в пустыне. В национальных школах ситуация с удмуртскими современными книгами – просто провальная. Чиновникам из Минпроса от этого ни жарко, ни холодно. Ведь решение этой проблемы не входит в круг интересов их личного жизнеустройства на госслужбе. Это породило самое страшное – безвозвратный национальный нигилизм у самого народа. Да, если бы я как-то, какими-то хоть биотоками, почувствовал в нём тягу к национальному расцвету, да я бы на брюхе полз к нему!.. Но это вопрос очень сложный, требующий историко-политического рассмотрения… А человеческая жизнь так коротка. «Используйте подручные средства!» – говорил нам наш прапорщик в армии, когда заставлял касками рыть окоп, – ведь лопаты давно «улетучены».
То есть, каждый писатель, мне кажется, обязан использовать настоящий момент и настоящий шанс для художественного воплощения своей идеи. Не исключение – и я.
– Скажите, есть ли у нас диалог между художником и властью?
– Вряд ли. Они живут в параллельных материальных мирах, не имеющих ни одной точки общего соприкосновения (периодические выполнения каких-то совместных тактических задач – исключение, но всё же подтверждающее правило), как, впрочем, и с миром нуворишей. Миллионы паралелльных жизненных линий – судеб устремляются в космос из нашей страны. Может быть, они там, по Лобачевскому, и встретятся. Ну и что, что встретятся? Вспомнят о том, как жили на Земле, где их ничего не объединяло? Это печально…
– Последний вопрос. Вы когда-то писали, что в произведении первична постановка звукоритма… На чём вы ставите сами свой звук при создании стиха?
– На струнах своей души, основываясь на удмуртском песенном фольклоре и музыкальной классике, особенно Моцарте и «Временах года» земляка Чайковского. В музыке современность молчит.
Беседу записала Лина КОК
г. ИЖЕВСК

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.