ПОЧЕМУ МОСКВА ТАК ЖЕСТОКА К ПРОВИНЦИАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЕ?

№ 2018 / 9, 08.03.2018, автор: Виктор СБИТНЕВ (г. Кострома)

Совершенно непонятную жёсткость и ни чем не объяснимую скупость Москва проявляет в последние годы в отношении и без того «недокормленных» провинциальных культуры и литературы.

Ещё каких-нибудь пять лет назад посещение Костромской областной научной библиотеки становилось для многих, без преувеличения, маленьким праздником, поскольку здесь, в зале периодики, можно было провести и два, и пять часов, почти не замечая времени. В степенной тишине паркетных залов, под умиротворяющими картинами местных мастеров листать свежие номера «литературки», «комсомолки», «культуры», «новой», «МК», «АиФ», не говоря уже о всегда желанных и непредсказуемых «Огоньке», «Экране», «Искусстве кино»… Что может быть занятней для читающего, охочего до всего нового человека? А за так называемыми «толстыми» журналами можно было просидеть и сутки без продыху, ибо художественная реальность всегда нивелирует всякий счёт реального времени.

Сегодня в зале периодики одиноко, как в гробу, потому как туда стало незачем ходить. Уже несколько лет самой крупной библиотеке региона не отпускают средств на подписку. Само собой, по традиционным каналам новых книг библиотека тоже не получает. Остаются разве что добровольные пожертвования добрых людей вроде костромского губернатора. Парализована и издательская деятельность. Об остальном и говорить не хочется, поскольку всё сколько-нибудь необходимое местным науке и культуре зиждется на голом энтузиазме преданных своему делу библиотекарей.

Минувшей осенью пишущего эти строки пригласили в дом-музей небольшого сельца, под город Буй, на очередной юбилей известной русской писательницы девятнадцатого века Юлии Жадовской, которой покровительствовали многие известные литераторы девятнадцатого века, включая Вяземского и Пушкина. Однако, за день до назначенного срока выяснилось, что поездка не состоится: нет исправного транспорта. До Буя всего сто километров, но и они оказались непреодолимой преградой для «колёсной мощи» местной Культуры. Попытался добраться до районного центра Буй на своей легковушке, но, слава Богу, догадался вовремя повернуть назад, рискуя уже на полдороге остаться без бамперов и колёс. И отчего, – возмущался я и в шутку, и всерьёз по возвращении, – Культуре не помогла какая-либо «местная» войсковая часть, как тем же «братьям сирийцам»? Ну, нет у здешних военных автобуса, дали бы «Урал» с крытым верхом или, на худой конец, пару БТРов! Зато, осмелюсь признаться, личная машина спасла нас с женой минувшим летом, когда мы рискнули отправиться в Карабиху – получать премию за успешное участие в Некрасовском конкурсе поэзии. Пора стояла чрезвычайно дождливая, что не помешало организаторам Некрасовских празднеств даже лауреатов поэтического конкурса чествовать под открытым небом. Нет, и местные чиновники, и московские гости весьма уютно расположились под козырьком специальной эстрады, а вот участники конкурса, провинциальные поэты и любопытные зрители, – на скамьях под секущим дождём. Было не по-летнему холодно и сыро, а чиновники всё говорили и говорили: о заботе министерства культуры и лично Мединского, о добропорядочных меценатах, достойных наследниках традиций Третьякова и Сытина, о самом Некрасове, которому здесь повезло родиться и вырасти настоящим русским патриотом, и, конечно, о том, что все мы должны быть благодарны местной власти за то, что она устроила нам такой замечательный праздник. И ни одного некрасовского стиха, ни одной больной для нынешнего народа темы его «народной поэзии»! Награждающие о стихах забыли, а награждаемых прочесть своё не попросили. В поспешно сунутом мне пакете было несколько слипшихся от проникшей туда воды коллективных сборников местных поэтов и писателей. Не дождавшись завершения всего этого очевидного безобразия, я потащил до нитки промокшую жену к оставленной чёрт те где машине, по дороге проклиная не жалованных Некрасовым чиновников за то, что даже в столь ненастный день приглашённым не разрешили припарковаться ближе к Некрасовскому музею. Согрелись мы только на полпути к дому, на узкой – в два ряда – трассе, которую исстари народ называет «дорогой смерти». И, признаться, есть за что, ибо почти на каждом километре Костромского шоссе на обочине – либо баранка, либо звёздочка, либо православный крест. И лишь тогда впервые за весь день «некрасовских торжеств» в сознании явственно, сами собой зазвучали памятные с детства строки:

 

Прямо дороженька – насыпи узкие,

Столбики, рельсы, мосты,

А по бокам-то всё косточки русские –

Сколько их, Ванечка, знаешь ли ты?

 

Возможно, кто-то из москвичей, как это случалось не раз, привычно заметит, что де такова русская провинция, где все как будто и не живут вовсе, а словно снятся самим себе. Увы, по большому счёту, причина не в провинциальной нерасторопности, а в элементарном отсутствии денег, потому как всем обитателям бесчисленных столичных офисов, видимо, и де-факто снится, что, как писал ещё Андрей Белый, там, где кончаются Петербург и Москва, ничего нет! На самом же деле, вся подлинно русская литература – так или иначе – рождалась и рождается вне полисов, то есть в провинции, «середь заснеженных дубров». Впрочем, так ли это в настоящее время, сказать сложно… Нынче в кулуарах наших скромных литературных собраний всё чаще передаётся из уст в уста ставшая болью провинциальной жизни присказка: «Случались времена и трудней, но подлее не было!». Иными словами, сегодня ни Распутина, ни Астафьева, ни Белова, ни Рубцова, ни Шукшина с Казаковым могло бы и не появиться. Ибо ухабист до непроходимости стал путь от чёрной запущенной земли окраин до красных холёных улиц и площадей изысканного Центра с его многочисленными изданиями, издательствами и тучей образовавшихся окрест профильных фирм и компаний. И если литературная периодика, особенно почвеннической направленности, ещё хоть как-то, иногда, от случая к случаю, при определённых условиях – например, если написал заявление, что на гонорар не претендуешь, – идёт на контакты с «талантами из глубинки», то издательства и киностудии давно стали для потенциальных последователей Распутина с Беловым неприступными бастионами.

Минувшим летом пишущий эти строки предпринял нехитрый коммуникационный эксперимент, рассылая в течение целого месяца свои повести и романы с синопсисами возможных сценариев по киностудиям и режиссёрским центрам, государственным компаниям и частным фирмам. На два десятка щепетильно составленных предложений о сотрудничестве из Москвы и Петербурга не ответил никто. На единственное же письмо, посланное в Минск, уже через неделю пришёл обстоятельный ответ с «Беларусьфильма», в котором содержалось искреннее сожаление о невозможности работать по представленному, эстетически и этически вполне устроившему студию материалу, в связи с его «чрезвычайно российским звучанием». «Увы, – несколько виновато объяснялась редактор, – сегодня перед нашим руководством, как, вероятно, и перед Вашим, поставлены конкретные национальные ориентиры». Национальные ориентиры, подумал я. Везёт же людям!

Нет, ориентиры у нас, конечно, тоже есть, только вот не у студий, как таковых, а у конкретных господ, волею Провидения попавших под их благоволящие к избранным сени. Нет, вероятно, весьма многочисленную армию обывателей вполне устраивает то однообразное «мыло», которое нынче транслируется десятком российских телеканалов. Но не помню ни одного своего знакомца, вдруг назвавшего мне хоть какую-то из новинок отечественного кино, которая бы заставила его, как Фауста, воскликнуть: «Остановись, мгновенье!..». Более того, кроме явно перехваленного рекламодателями «Движения вверх», нет в нашем прокате нынче ни одной премьерной ленты, с которой хотелось бы «ещё раз уйти и не вернуться!». А в искусстве иначе и не бывает! Оно… хотя бы на время должно уносить в вечность. Но вечность у подавляющего большинства законодателей мод в нашем национальном киноискусстве сегодня «в ориентирах не ходит». На что у них нынче ориентир?

Тут, как говорится, лучше спросить у только что проявившихся кинозвёзд, которые ещё не успели научиться лукавить на камеру. Так вот, хорошо помню, как некий то ли минор, то ли мажор искренне признавался, что перво-наперво неплохо бы построить (или уже достроить?) загородный дом и поменять автомобиль, а там… «там-тарам, там-тарам». Но и «там-тарам» этот – не как в знаменитой пилотской песне, то есть не про путь к небу («шёл я к высокому небу не зря…»), а про нечто в высшей степени осязаемое, то есть, в понимании нынешних московских элит, вполне национальное и даже патриотическое… типа поездки в Таиланд или на Гавайи. Денег студиям выделяют в самый аккурат, а потому, с учётом этих самых поездок, пилить киношный бюджет надо на как можно меньшее число занятых в проекте. Не потому ли и нет едва ли ни у одного современного телефильма (исключая экранизации, подобной «Тихому Дону» Сергея Урсуляка) сколько-нибудь приличного сценария (голливудские номинанты всегда имеют под собой сильный литературный материал!)? Но даже если он и есть изначально, то обычно исчезает постепенно, по ходу вовлечения во всё длящийся и длящийся – вот уж, действительно, уходящий в вечность (ради освоения максимальной массы дензнаков!) съёмочный процесс. Возьмите, к примеру, «Склифосовского», изначально фильм если и не блестящий, то вполне себе добротный и по сценарной задумке, и по режиссёрскому воплощению. А вот дальше пошло – поехало. То есть совершенно очевидно одна сюжетная линия поехала в одну сторону, вторая – в другую, а третья – в никуда. И профессиональный человек по стилю без труда заметит, что сценариев несколько, и режиссёр, перенапрягаясь и раздражаясь, усердствует свести их в один. И это, заметьте, одна из самых удачных работ на нашем российском телевидении. Что уж тут говорить о сонмище почти ежедневных «стрелялок»! В этих априори никакой литературы не ночевало, всё снято буквально с колёс и сыграно, как в джазе, по ходу: режиссёр задаёт тему, актёры фантазируют сообразно своему таланту, а оператор снимает, благо нынче «цифра», и дорогой плёнки на дубли не требуется. Словом, если совсем сурово и коротко, то чем меньше хлопот и соответственно затрат на исходный продукт – тем выше загородный дом, круче очередная новая «тачка» и престижней отель на тёплых островах. И всё это, увы, имеет к искусству ровно такое же отношение, как вездесущие репьи к шкуре бродячей деревенской собаки.

И как тут не вспомнить, что Москва, по свидетельствам целого ряда летописных источников, некогда была всего лишь «относительно небольшой деревней на юго-западе ростово-суздальской земли». И даже говорили в разных концах этой растущей, как на дрожжах, деревни по-разному, не говоря уже про обычаи. Так что, не с тех ли уже времён родилась популярная ныне мысль о «вертикали»? Да и откуда ещё, если на столь обширных просторах, как российские, всему сколько-нибудь разумному способно развиваться только по горизонтали, то есть к бесконечно далёкому, недостижимому окоёму, то есть к началу неба, до которого способно объять земные вёрсты человечье око? (Заметим, что при образовании Новгорода или Петербурга действовал совсем другой механизм роста).

«Вертикаль» эта, как известно, в разные времена работала по-разному, но любое её чрезмерное усиление всякий раз завершалось либо войной, либо «смутой», либо утратой всяких позитивных целей развития. К сожалению, сегодня об этом Москва в очередной раз забыла, и лишь провинция всё отчётливей ощущает, что наши братья сегодня не Асад с сирийцами, а Распутин с иркутянами да Дедков с костромичами! Но у Москвы, как сказано, иное прочтение текущего момента. Там появилась целая вереница писательских союзов. Вожаки старейшего из них, унаследовавшего статус Союза писателей СССР, перво-наперво принялись исступлённо делить доставшуюся «по наследству» недвижимость, в азарте запамятовав о своих изначальных целях и задачах. А когда вспомнили, то первым делом создали сайты, с которых предложили провинциальным талантам завести на них свои кабинеты. Завёл по наивности и я.

И вот однажды получил заманчивое приглашение быть напечатанным в коллективном сборнике СП. Инициаторы этого предполагаемого издания уверяли, что специальная редколлегия сформирована из исключительно квалифицированных московских литераторов, литературных критиков и издателей. Мои труды ими высоко оценены, а потому я имею редкую возможность самостоятельно отобрать для печати любые свои повести и эссе. Надо лишь заплатить за печатные издержки… из расчёта одна тысяча рублей за стандартную страницу печатного текста. Соответственно мне нетрудно было подсчитать, что публикация небольшой повести обойдётся мне тысяч в шестьдесят – семьдесят, а вещи покрупнее – тысяч в сто. Если же я покушусь на издание ещё и эссе, то надо срочно продавать машину. «Спасибо, коллеги!», – ответил я москвичам и от этой «редкой возможности» отказался, равно как и от вступления в их столь находчивую организацию.

Но вскоре пришло приглашение из другого Союза, Интернационального. Эти задумали к Дню Победы издать воспоминания участников Великой Отечественной войны. Мне были предложены страницы их журнала «Российский Колокол». Но расценки этого «писательского» журнала разбудили во мне лишь вызывающий материал навстречу – воспоминания солдата Вермахта и узнаваемую визитку для всего их тренда – «Почём звонит колокол?».

Далее я нашёл сайты нескольких московских литературных агентов, которые рекламировали свои эксклюзивные услуги по редактированию и продвижению в издательства детективных романов и повестей. Я остановил внимание на некой Ирине Горюновой, которой удалось «продвинуть» броскую книгу такого «эксклюзивного» музыканта, как Гарик Сукачёв. Я послал на указанный сайт свой уже опубликованный журналом «Подвиг» криминальный роман и затребованные литагентом за работу восемь тысяч рублей. О серьёзности намерений напечатать меня свидетельствовали её условия, согласно которым я буду должен отчислить на её счёт существенную часть своего издательского гонорара (как потом оказалось, это была всего лишь уловка!). Но едва получив перечисленные деньги, москвичка тут же потеряла всякий интерес ко мне. И что бы после этого я ни писал ей о перспективах нашего возможного сотрудничества и даже об угрозе грядущего ущерба её профессиональному имиджу, всё было тщетно: никаким продвижением в издательства она в принципе заниматься не хотела! Всего лишь маленькая рецензия, какие я в своё время лихо писал многочисленным студентам-заочникам на их контрольные работы по введению в литературоведение.

Но более всех, так сказать, «в самую пятку» поразил меня так называемый Русский литературный центр. Эти сначала с убаюкивающей периодичностью слали некие литературные новости, в которых исподволь подчёркивалась та существенная роль, которую их центр играет во всей издательской жизни… причём, не только России, но и Франции, Японии и т.д. Потом, как-то незаметно, они предложили выбрать подходящие мне тендеры на издание книг, сухо заметив, что их совершенно не интересуют чьи-то там оценки моего творчества. Только качество текста! Ну, вот, – подумал польщённый я. – Наконец-то! Но дальше вновь заскрипела заезженная московская пластинка, с ещё большим изуверством повторяя заигранный прежде мотив. Эти снизошли до рассрочки платы за некие услуги по раскручиванию моего литературного имени, предложив сразу целый прейскурант услуг. Самый дешёвый формат нашего «сотрудничества» они озаглавили «Хороший». За него я должен буду перечислять их литературному центру около четырёх тысяч рублей каждый месяц. Далее соответственно идёт «Очень хороший», потом – «Лучший» и наконец «Самый лучший». Плата за услуги последнего подходит к семи тысячам в месяц. Но если я заплачу ещё за то, чтобы стать их «резидентом», то мне будет дана скидка в двадцать процентов. Не даётся одного: гарантии, что тобой непременно заинтересуется какое-либо из «сотрудничающих» с литцентром издательств и, в конце концов, заключит вожделенный договор на издание книги. Но даже если вдруг и заключит, – вывел я на калькуляторе неутешительный баланс, – то мои выплаты за посреднические услуги с лихвой перекроют обещанный мне за книгу гонорар: если вообще повезёт когда-либо хоть что-то получить! Разумеется, очень скоро я уже не сомневался, что ни мне, ни коллегам из провинции, попадись они на эту, рассчитанную на доверчивого простака приманку, наверняка не повезёт. И как только самоуверенные «коммерсанты» почувствовали мои колебания, последовал самый элементарный, очевидно уже обкатанный прежней перепиской шантаж, – что, дескать, «есть мнение» (присущая литературному центру чиновничья терминология!) опубликовать моё имя в числе «родственников графа Хвостова», активных графоманов, которые портят жизнь истинным участникам русского литературного процесса.

К счастью, на протяжении своей долгой журналистской жизни я только и делал, что занимался разоблачением всякого рода мошенников практически во всех сферах российской жизни. Поэтому я отослал несостоявшимся компаньонам цитаты из их посланий, а напротив – выдержки из статей Уголовного Кодекса Российской Федерации: «шантаж», «вымогательство», «мошенничество» и добавил с горечью: «вы хоть слово «русский» из названия уберите, нацию не позорьте!». Больше они не писали. Зато писали и пишут другие москвичи. И повсюду деньги, деньги, деньги и, в сущности, ничего взамен. Несколько раз я пытался завести предметный разговор о паритетах риска: дескать, давайте издадим, к примеру, мой детектив в дешёвой мягкой обложке рублей за шестьдесят – для одноразового дорожного чтения и крайне небольшим тиражом. От гонорара я отказываюсь в вашу пользу. А дальше будем смотреть! Если дешёвая печатная книга или её электронная версия пойдут, будете отчислять мне заранее оговоренный процент.

Увы, господа москвичи свою работу с провинциальными авторами строят исключительно на беспроигрышном варианте, при котором их риск равен нулю! Риск же писателя, так сказать, главного и единственного создателя продукта, даже если он давно доказал свою профессиональную состоятельность и, в хорошем смысле слова, ориентацию на спрос, всегда равен максимуму! Хотя бы потому, что он почти всегда должен вносить предоплату, иначе его просто не напечатают. Робкая надежда при таком раскладе остаётся лишь на то, что в своём маленьком городке он сможет продать хотя бы часть своих книжек. Но региональный книжный рынок чрезвычайно мал и беден, а за попадание на всероссийский рынок, где его никто не знает и бесплатно рекламировать не станет, надо опять-таки платить и платить! И вообще, прямо говоря, даже если вдруг повезёт, и книгу начнут покупать, платить ему, скорее всего, никто ничего не станет. В этом всегда состоял и состоит основной расчёт книжных кидал столицы, которые очень чётко почувствовали главный «литературный посыл» власти: современный литературный процесс для нас не имеет значения. Весь упор сегодня делается на оцифрованную коммуникацию и самую непритязательную, легко усваиваемую рекламу! Ни больше – ни меньше. Пишущий эти строки опубликовал две книги детективов в одном очень популярном электронном издательстве, оно соответственно выставило их в целой плеяде сотрудничающих с ним магазинов, но за два года автор, между прочим, потратившийся на подготовку изданий, не получил от продаж ни копейки. Ни больше – ни меньше!

Как известно, советский фильм «Москва слезам не верит» сенсационно получил вожделенного всеми кинематографистами «Оскара». За что? Думаю, что, прежде всего, за правдивое воплощение того упрямого стремления к столице, которым обуяны главные героини картины. Они живо напомнили американцам их относительно недавнее прошлое, наиболее ярко запечатлённое романами Уильяма Фолкнера. Но у американцев это была всего лишь, так сказать, подгонка выкроек нового хода жизни: она благополучно завершилась, и ставшие ненужными коррекционные иголки без проблем отвалились. У нас же московские вертикали, подобно кровельным гвоздям, забиты в тело России по самые шляпки и за последние годы стали, в сущности, уже его неотъемлемой частью. Так провинциалки Владимира Меньшова – через преодоление слёз – стали частью советской Москвы. А одна из них – даже руководителем крупного московского предприятия. Кстати, её образ, надо полагать, в своё время грел душу нынешнего московского мэра.

…Это случилось в 2006 году, когда главой администрации президента был назначен малоизвестный губернатор Пермской области Сергей Собянин. Вдруг оказалось, что в 1980 году он окончил наш Костромской технологический институт. Мне, как специалисту по местным сенсациям, было поручено подготовить об этом знаменательном для нашей области событии материал аж на целый разворот! С воспоминаниями сокурсников и преподавателей, с сохранившимися учебными документами, фотографиями и фрагментами из столь успешной биографии нашего, так сказать, временного земляка. Я, разумеется, разыскал и преподавателей, и сокурсников, и даже дом, в котором юный Собянин снимал в Костроме комнату, видимо, уже юношей не желая тесниться в одном из институтских общежитий. Конечно, все разысканные мною собеседники были рады его карьерному росту, но вот вспоминали о нём несколько смущённо. Сначала я, естественно, подумал, что скромные костромские инженеры просто стесняются вот так запросто рассказывать о столь высокопоставленном российском чиновнике или опасаются чего-то. Однако, вскоре выяснилось, что учился этот новоиспечённый политический тяжеловес, мягко говоря, без особого блеска и тесных дружеских отношений ни с кем не водил. Так что и рассказывать им, по сути, было нечего. Впрочем, я нашёл товарища из группы, которого единственного он несколько раз приглашал к себе в костромскую квартиру – полакомиться присланной отцом, директором маслозавода, северной рыбой и иной остяцкой вкуснятиной. Но и другу этому из праздных студенческих разговоров почти ничего не запомнилось. Разве что заметно бросающаяся в глаза уже в столь беспечном возрасте чрезвычайная серьёзность будущего путинского сподвижника.

Удивительно, но уже тогда его особо интересовали, как выражались некогда наши духовные вожди, «свойства человеческого материала». И книги он читал соответствующие. Особенно любил необычайно популярного в узких кругах американца Дейла Карнеги, разработавшего концепцию бесконфликтного общения. В этой сфере «кумир карьеристов» написал целую серию практических рекомендаций: «Как завоевать друзей и оказывать влияние на людей», «Как выработать уверенность в себе и влиять на людей» и тому подобные мудрости коммуникативной корысти. И вот, глядя из нынешнего времени на пройденный Собяниным путь, можно, без особых натяжек, заключить, что увлечение Карнеги не было спонтанным, временным, безрезультатным. Уроки буржуазного американского моралиста для рядового выпускника провинциального советского ВУЗа оказались куда более полезными и вполне востребованными социальным климатом восьмидесятых, а главное – своевременными и более эксклюзивными, нежели рассчитанный на миллионы технарей сопромат (сопротивление материалов). А потому очень быстро дипломированный специалист по технологиям развития производств занялся технологиями преуспевания в обществе, то есть пошёл по проторенной комсомольской дороге с необходимым для карьерного роста заочным юридическим образованием и иными атрибутами из набора полного чиновничьего «иконостаса». Разумеется, национальность – «русский», кроме базового технического – высшее юридическое, кандидатская диссертация по популярной общественной тематике, членства в различных комиссиях, награды и прочее. Как водится, наши костромские однокашники, старенькие доценты да и руководство ВУЗа простодушно пустились посылать новому главе администрации первого лица государства свои сердечные поздравления и приглашения, но никому из них он не ответил. Характерно и то, что об учёбе в провинциальном ВУЗе он практически нигде не вспоминает, акцентируя внимание особо любопытных на своём заводском, так сказать, рабочем прошлом и столичном настоящем. А между тем, в его по разным поводам написанных биографиях неоднократно подчёркивается, что «он окончил Костромской технологический институт с красным дипломом». Как это могло произойти, остаётся лишь догадываться, ибо лично мучился над копированием его зачётки, не зная, как найти страницу, где нет «троек». Смущает и эта трафаретная для политических метрик того времени фраза: «Прорвался в политику из рабочего класса». Однако, как мне стало известно, после окончания «технолога» летом 1980-го проработал он на костромском заводе, куда его направили по распределению, всего несколько месяцев, а в 1982-ом уже значился заведующим организационным отделом райкома ВЛКСМ города Челябинска. И опять-таки остаётся только констатировать, что никуда он не прорывался, а всего лишь вырвался, при посторонней помощи, за рамки закона о распределении молодых специалистов. Потому, видимо, и забыл быстрее о не совсем «гладком» костромском периоде.

Впрочем, в этом, сугубо чиновничьем смысле, Собянин – прямо по Белинскому – «есть типический герой в типических обстоятельствах». Таких героев нынче – едва ли не вся чиновничья Москва! И пафос их общественного и всего земного существования можно наиболее точно определить крылатой анти – дворянской репликой Дениса Фонвизина: «Да, тело моё родилось в России, но дух мой принадлежит французской короне». Остаётся лишь сделать простейшую геополитическую правку: да, тело родилось в пермской деревне, но дух принадлежит московской верхушке. Обращаю на это особое внимание потому, что родившийся в глухом северном селе мальчик Собянин, отнюдь не обладая талантами Михайлы Ломоносова, по сути, не уступил тому в настойчивости и упрямстве при достижении поставленной цели. И таких «настойчивых» страна распадающегося социализма породила великие множества, непреодолимо, с ментальной обречённостью потёкшие с её пустеющих окраин к вожделенно манящему Центру. То есть априори уникальных, готовых дойти до Москвы пешком Ломоносовых могли появиться редкие единицы, а заурядных, действующих по прагматичным схемам Карнеги Собяниных – тысячи. А потому и цели у этих упрямств были изначально разные и, можно даже сказать, взаимоисключающие, что самым негативным образом сказалось потом на отношении столицы к провинциальным талантам и всему населению провинциальной России в принципе.

Конечно, особость Москвы не есть эмблема только путинского правления. Она и прежде вызывала всеобщее российское недоумение. Чего стоят одни лишь «колбасные» поезда, регулярно летавшие в Москву и обратно и за сто, и за тысячу километров! Удивляло и возмущало и многое другое, ибо, при всём своём старании, московская элита была не в силах скрыть унизительное для граждан любого государства противоречие: чем убоже и глуше становилось в России – тем богаче и шумнее в её столице (точная схема взаимоотношений «колонии – метрополия»). Но если раньше провинция (колонии) хотя бы питала столицу (метрополия) своими многообразными талантами, то есть была так или иначе в них, в талантах, кровно заинтересована, ибо они продвигали её науку и духовность, то сегодня совершенно исчезло и это, до поры взаимно обогащающее движение.

Культурные, научные, образовательные интересы Москвы реализуются в одном единственном направлении, или, как выражаются, миллионы русских малоимущих и безработных, – «по системе Ниппель: туда дуй, а обратно …!». Проще говоря, Москве нужны от провинции только деньги и ещё раз деньги! Её гуманитарные интересы нынче лежат где угодно – в Крыму, в Пальмире, на Елисейских полях и Капитолийских холмах, но никак не в границах российской провинции. Спрашивается, может ли в наши дни какой-либо талантливый или даже гениальный поэт либо литературный критик, скажем, из райцентра Вологодской области, как Рубцов, или из Костромы, как Дедков, «вырваться… из рабочего класса»? Думаю… а, впрочем, уверен, что нет! Ориентир на деньги размывает литературный процесс как органическое явление духовной жизни России. Он практически топит редкую неповторимость в распространённой массовости, призванный воплощать людское прозрение и память эпохи талант – в банальной тавтологии беспамятства, в бездумном повторе чьего угодно чужого а, в конечном итоге, ничьего. Туда, где всегда водились мудрость и красота, медленно, но нагло приходят хитрость и безобразие.

 

Виктор СБИТНЕВ

 

г. КОСТРОМА