О НЕЛЮБВИ И ПРОЧИХ БЕСАХ

№ 2018 / 10, 16.03.2018, автор: Дмитрий ПОМЕРАНЦЕВ

По мнению Захара Прилепина, рассказы Ильдару Абузярову удаются лучше, чем романы. А перуанский нобелиат Марио Варгас Льоса, к примеру, считал, что великий кубинский романист Алехо Карпентьер потерпел фиаско в своей малой прозе. Оба этих утверждения, на мой взгляд, ошибочны, т.к. и роман «Финское солнце» в первом случае, и новеллу «Возвращение к истокам» во втором считаю образцами жанра. Однако в одном автор «Обители», безусловно, прав: рассказы Абузярова (по выражению автора «Игры в классики») способны побеждать нокаутом.

Новый сборник рассказов Ильдара Абузярова «О нелюбви» вышел в Казани сравнительно небольшим тиражом, поэтому старым поклонникам данного автора стоит поторопиться с покупкой, чтобы не иметь потом в интернет-магазинах долгих и безнадёжных отношений с кнопкой «Узнать о поступлении», но это так, лирическая интерлюдия. Теперь о более насущном.

Название первого рассказа кажется опечаткой, хотя на самом деле заключает в себе некий тайный умысел автора или же просто является шуткой. Во всяком случае мне не кажется случайным тот факт, что вместо введения книгу открывает рассказ под заглавием «Вместо видения».

Беспроигрышная и оттого, казалось бы, насмерть заезженная тема слепоты – как физической, так и душевной – обретает в этом небольшом повествовании если не второе дыхание, то новый ракурс. После «Слепоты» Сарамаго, «Камеры обскуры» Набокова и иже с ними просто невозможно было хоть букву от себя втиснуть, не повторившись… однако автору это каким-то образом удалось. Читателю предстоит не наблюдать – сочувственно или отстранённо – за мыканьем впавшего в прострацию и дезориентацию героя, но самому встать на его (если так уместно будет выразиться) точку зрения, влезть в его шкуру, ощутить её как свою собственную и на ней почувствовать, что это такое – быть слепым в мире, отнюдь для слепцов не предназначенном.
Как ни странно, а может, как раз и не странно, а вполне себе закономерно, что рассказ получился не жалостный – не о том, как обступает со всех сторон темнота, ощетинясь острыми и твёрдыми углами, норовя подсечь, ударить, не пустить. Он – о новых степенях свободы, недоступных тем, кто привык во всём полагаться на зрение. О праве ходить лежа и летать во сне на мягком кресле. О том, что утро настаёт, когда люди окончательно просыпаются, а не наоборот. О том, что можно настраиваться медитировать на дорогу, и что путь в суетливом, шумном городе – тот же полёт, твой полёт, и о том, что разница между сном и явью не так уж велика.
В совершенно иной манере выполнен рассказ «Алые паруса из мешковины». Смешение высокого и низкого начинается уже в заглавии. Доступны ли нашим современникам, не сумевшим или не пожелавшим оседлать волну, ухватить судьбу под уздцы, – этим маленьким людям, озабоченным лишь одной проблемой – как выжить, нешуточные страсти по Александру Грину, высокие чувства, духовный и нравственный поиск и обретение смысла? Контрастный, ироничный, сплошь состоящий из диалогов, построенных по принципу пересмешничества, испорченного телефона, искажённого эха – слышу звон, не знаю, где он – рассказ напомнил раннюю пьесу самого Ильдара Абузярова «Золушка». Что ж, бывает и такое: и после воплощения на бумаге герои не всегда оставляют своего автора в покое. Иногда они возвращаются.
Гламурная закрытая вечеринка для начинающих писателей из стран третьего мира, куда герой проникает случайно, из любопытства, незваным гостем, оказывается подпольной сходкой литературных негров-революционеров, борцов за свободу, причём отнюдь не только творчества («Запрещённая литература»). И о том, куда заведут его вполне благие намерения, можно только гадать.

Сильная, ритмически выдержанная, победительная проза характерна для рассказа «Ритуальное убийство». Цветная революция в условном Египте. Арабская весна в обрамлении марширующих толп. Левая риторика и неизменное требование социальной справедливости. Пена дней, выплеснутая на площади Тахрир – этом каирском Майдане. Одновременно рассказ заставил вспомнить новеллу «Буба» чилийца Роберто Боланьо. И тут и там древняя ритуальная магия служит вполне себе утилитарным целям. В одном случае героям нужно выиграть футбольный матч, в другом – свергнуть ненавистный режим (одно и то же по сути, ибо что есть политика, как не продолжение футбола другими средствами?). Исход в обоих случаях один: теребя древних богов по своим сиюминутным поводам, мы кормим их в ответ своими душами и плотью.

Ночной кошмар, безумный и безудержный галлопирующий бред, на всём скаку врезающийся в явь, сбивающий её с ног и топчущий копытами своей дикой кровожадной радости («Чингиз-роман»).
После такой мощной, в буквальном смысле слова зубодробительной прозы следующие три рассказа как бы теряются. Спору нет, и «Лестница на Марс», и «Манекен Адама», и «Хлеб для Арлекинов» (последний – особенно) проникновенны и трогательны, атмосферны и задушевны. Но после безумной оглушительной скачки «Чингиз-романа» меня не покидало ощущение, будто их герои разговаривают шёпотом. Придётся, видимо, перечитать потом эти три новеллы отдельно.

Ситуацию спас следующий рассказ – следующая триггерная точка сборника – «Роман с жертвой», вновь взвинтивший накал страстей до страшного нерва и поставивший ребром проклятые вопросы принца датского: быть или не быть, любить или убить, простить и отпустить или же покорно умереть-уснуть.. К великому сожалению, не видел экранизации – не так-то просто оказалось найти этот фильм даже в нашу благословенную эпоху Всемирной паутины.

Тем интересней и непонятней было, как вообще можно перенести на киноэкран эту сложную, нервную, всю пронизанную тончайшими смысловыми и эмоциональными нюансами прозу? На какие героические сверхусилия пришлось пойти режиссёру, оператору, актёрам, чтобы перевести эту живую, пульсирующую, как открытая рана, историю на язык «важнейшего из искусств»?

Цокающее стокатто каблучков-слов порождает нервную дрожь в ритме джаза. Шум улицы плавно перетекает, переливается в чуть приглушённые звуки ночного кафе. Название заглавного рассказа сборника – «О нелюбви» – никого не должно вводить в заблудение. Конечно же, это ещё одна история о любви – о том единственном, что всем нам жизненно необходимо. Ну, и ещё, разумеется, о музыке – о её обволакивающей, томной и неодолимой любовной магии. И пусть герой твердит, как мантру, что это не любовь, что это – «всего лишь сексуальное влечение, замешанное на любопытстве», но мы-то с вами, дорогой проницательный читатель, знаем…

Чуть было не забыл о ещё одном отличительном признаке прозы Абузярова: это – тонкая и грустная, местами – до горечи – ирония, характерная практически для всех (за исключением, разве что, «Чингиз-романа» и «Романа с жертвой») рассказов сборника. Вот и в титульном герой-рассказчик, продолжая убеждать себя, что никакого отношения к любви испытываемые им чувства не имеют, цинично замечает: «Удивительно, как сближает секс». А между тем, сюжет рассказа отнюдь не прост и где-то в конечном и никоим образом не гамбургском счёте может отослать читателя – ни много, ни мало – к повести «Метель» Александра Сергеевича Пушкина.

Нелюбовь – оборотная, изнаночная сторона любви. На первый взгляд, несовместимей их ничего нет и быть не может. Однако жизнь подобна ленте Мёбиуса, имеющей лишь одну поверхность, и потому все её противоположности и крайности в конечном итоге оказываются одним и тем же.
Весёлый – напоказ – стоицизм и сдержанная мужественная грусть – вот основные эмоции, обуревающие героев рассказа «Высокие отношения». Чем выше взбираешься, тем больнее падать. Герой прекрасно об этом осведомлён и всё же упрямо продолжает карабкаться к недоступной вершине в надежде на чудо сопричастности с тем, что ему кажется неземным. Не зная или не желая знать, что сорвавшись, он обязательно прихватит с собой ещё одного человека.
На постоянной игре слов построен и заключительный рассказ сборника – «Бабочка напрокат», неожиданном и неявном продолжении рассказа «Высокие отношения». Неуловимая и тонкая лирика, похожая на аромат дорогих духов и дорогих сигар. Очередная попытка поймать ускользающее, остановить мгновенье. Непередаваемо взволновал момент, когда герои «вдруг почувствовали кончиками пальцев всю красоту мира». Автор будто изящно закольцевал сборник, вернувшись к теме первого рассказа – невизуальному, тактильному восприятию окружающего.

Прозу Ильдара Абузярова так и подмывает назвать нерукотворной. Ничего сакрального или эзотерического – просто она если и сотворена, то определённо не руками и даже не напряжением мысли и воли, не пульсацией обнажённых нервов (хотя на этих – лучших в мире – струнах безусловно способна играть), но как будто явилась ниоткуда – сама собою – сама из себя (как тут, скажите на милость, не впасть в ересь гипотезы Лысенко о самозарождающейся жизни?).
Не знаю, как других, а лично меня книги этого автора вдохновляют. Когда начитываюсь, наглатываюсь этого пьяняще шипящего словесного изобилия, поневоле сам начинаю думать образами и выражаться стихами. Это самая поэтическая проза из всего, что мне до сих пор доводилось читать. Это невозможно читать урывками, как невозможно поймать шапкой ветер или откусить зубами кусочек от весны. Это нужно принимать целиком. Или же не принимать вовсе.

Дмитрий ПОМЕРАНЦЕВ