БЕЗ ВСЯКОЙ ШАШКИ

Рубрика в газете: Мы - один мир, № 2018 / 16, 27.04.2018, автор: Тахир ТОЛГУРОВ (г. Нальчик)

Всё началось с Буденного. С того самого, с Семёна Михайловича. В начале двадцатых большевики поняли, что коммунизм как-то медленно прививается на Северном Кавказе. В смысле – плевали на Северном Кавказе на коммунизм, а заодно и на Маркса с Энгельсом. А зачем они нужны, если и так скотины вдоволь? И идеология у населения, соответственно, какая-то скотоводческая, пополам им мировая революция. И вот, чтобы это дело поправить, Советы решили горянкам подолы укоротить. Комиссары люди тёртые – знают куда бить.

Постановили открыть в Нальчике Ленинский учебный городок. Курсанты, парады, марши, доклады, доносы, борьба с отсталостью, раскрепощение женщины, куцые гимнастические трико… По всей стране это шло, не зря через несколько лет Павлик Морозов объявился. На митинг по поводу будущего открытия Будённый и приехал. А Нальчик, как все города на Северном Кавказе – линейная крепость, и поставлена она сто лет назад. К приезду Семёна Михайловича была здесь одна мощёная, имени Воронцова, улица и несколько просек между хибарами со скромными названиями – Степная, Песчаная, Бульварная, Базарная.

Командарм митинг открыл, закрыл, посидел за столом с местными, повели они его красоты осматривать. Ходил, ходил по Воронцовской – она как раз от еврейской колонки и Астраханки в ЛУГ [1] упиралась – и видно, что не допил. Молчит, усы топорщит, физиономия красная, главное, кровью всё больше наливается. Эдыкович понять не может – что не так? Будённый, правда, быстро его любопытство удовлетворил. А ну-ка, говорит, трибуну мне на площадь, речь хочу сказать.

Площадь была одна, базарная, там сейчас кинотеатр «Победа» стоит, сколотили ему насест, людей собрали, командарм на него взгромоздился, оглянул трудовое крестьянство выпученным глазом, начал шашкой трибуну рубить. И рычит: «Вы же горцы, джигиты, не сукины дети!»

Калмыков к нему, да ты что, мол, Семён Михайлович, где неувязка? А тот поуспокоился и говорит: «Не город – открытка, тачанка на рессорном ходу». Ну, и?.. «Почему в таком красивом месте главная улица названа именем кровососа и эксплуататора, врага мирового пролетариата, князя Воронцова?» Собрание плечами пожимает. Стукнул он по трибуне, доски проломил: «Пусть народным именем называется. Пусть будет Кабардинская!»

Веселье, танцы, стрельба. Детей тут же переименовали – штук двадцать «Будён» разом появились, старший, как рассказывают, лет четырнадцать к этому моменту Исмелем проходил. Порадовались, разбежались, и командарм уехал.

А потом начинаются проблемы. Бетал Эдыкович на такие дела очень чуткий был. С одной стороны – да, название народное. Но только с одной стороны. Без советского, нового, светлого, не народное это уже, а чистой воды национализм, а за него Владимир Ильич совсем недавно столько голов снёс, что и начальники иной раз крестиком расписываются. Без всякой шашки.

Выход один – все эти песчаные и степные сделать Советскими и Октябрьскими. Это недолго. А вот как они со своей дореволюционной слякотью по-новому называться будут, всяческому поношению власть подвергая и областное руководство под цугундер подводя – это другой вопрос. Мостить надо. И, хотя на Кавказе камня много, одними субботниками его столько не натаскаешь.

Эдыкович долго голову над этим не ломал. Созвал партийную пичугу; думайте, а у меня других дел хватает. Тут к нему подходит один инструктор – Ибрагим Кангауров – из бывших. Калмыков и сам хотел куда подальше его послать, в какую-нибудь СПШ, чтоб глаза не мозолил ни ему, ни другим урождённым революционерам, но раз напросился – почему бы не озадачить? Ибрагим спрашивает, когда эта радость с ним случится, Бетал отвечает, что Большой Малкар без персонально ответственного остался, сам знаешь, пристрелили; разовое задание: пусть они под честное слово полдюжины подвод булыжника привезут и, заодно, недоимки по налогам собери. Тут же в Ростов на учёбу укатишь. На белом фаэтоне.

Он не просто так белый фаэтон помянул. У Ибрагима с Большим Малкаром отношения сложились особенные. Как-то он туда именно на таком и заявился – по случаю. Фаэтон фаэтоном, чёрт с ним, но ещё и в белой паре. И пиджак белый – оно, как бы ничего, балкарцы сами сверху могут одеть светлое. Однако белые брюки – это уже явный перебор, признание собственной юродивости.

В общем, в Большом Малкаре Ибрагима по имени никто не называет. От грудничков до старух, молящихся на щепки священного дерева, все его знают как «Белоштанного». И отбрехаться от клички можно где угодно, только не там – их языки острее. С малкарскими даже за столом не посидишь, не попоешь, не попьёшь, на втором тосте живот сводит от бесконечного ржанья. Вот, вроде, «Белоштанный», ничего особо весёлого. Но это – кто как произнесёт. Малкарцы так выговаривают, что ишаки в голос смеются, и любая попытка отшутиться меняет и пошив, и назначение отдельных деталей.

Ещё недоимки. По недоимкам на кривой козе не подъедешь. Это же малкарские в Екатериноградской перед Первой мировой цыганам табун продали. Те Чикуку – бедолаге сельскому – мерина впихнули, он до села не доковылял, на бричке животину привезли. Люди говорят: «Ах, так!». И впарили табору целый косяк лошадей на выпас и на племя. На племя! Выпас называется «Прощай Родина!» – аргамаки ноги переставляли только в направлении вечных пастбищ. Даже этого мерина перекрасили, надули и вернули обратно.

Поэтому до места Ибрагим Кангауров добрался, никаких надежд не питая. Просто в порядке партийной дисциплины. Прошёлся туда-сюда, выслушал все новости про белые штаны. Выяснил, что с завтрашнего дня голодный мор начинается, налоги платить нечем, долги – не имеет смысла.

А сбор «Бийяхим», – старый Чикук, как бывший комдив и личный друг товарища Сталина, популярно ему объяснил – платить вообще нельзя, зря, что ли, горячую красноармейскую кровь проливаючи, они «биев» прогнали.

Про булыжник Ибрагим даже не пикнул, распрощался с мечтой об учёбе и поехал обратно. Сбоку, с кошар, Магомед Энеев едет – второй секретарь обкома. Что, спрашивает, сын Кангауровых, грустный такой? Да, вот, один-три, семь-девять. Тот бровями пошевелил, ухмыльнулся: «Ну-ка, давай обратно вернёмся».

Подъехали к сельсовету, Магомед спрашивает: «Что это у вас флаг висит, на свободном ветру новой жизни не развевается? Совсем уважение к Советской Власти потеряли?» Ему: «Ветра же нет, Магомед Алиевич!» Секретарь руки в бока упёр: «Т-а-ак… Общий сход сюда, перед сельсоветом. Прямо сейчас! Налоги собирать буду». Столик ему вынесли, перед крыльцом поставили, красным сукном, ясно, накрыли.

Народ собрался. Энеев маузер на столик положил и начал налоги собирать. Но не все – промысловый и сборы добровольные, говорит, пока держите. А Большой Малкар место такое: здесь и киизы валяют, и бурки, и кожи выделывают, и сёдла с обувью шьют, и сукно ткут, и черкески кроят.

Два часа прошло – деньги на столе. Ибрагим их в портфель сложил, а секретарь маузер в кобуру спрятал. Народ стоит, Энеев всех взглядом обвёл и спрашивает: «А ему почему не сдали?». Помолчали, потом сзади кто-то: «Да он как-то мутно объясняет, что ему надо. А ты всё понятно сказал!» Тут и Энеев, и Кангауров, и местное сельское начальство смеяться начали, а потом и весь сход в хохоте зашёлся.

Магомед отдышался и объявляет: «Промысловый налог и сборы на общества Советская Власть вам прощает!». Все замолчали, в тишине Чикук: «И «Бийяхим»?». И «Бийяхим» тоже!

Объявил секретарь два дня выходных, засобирался. Ибрагиму сказал, чтоб не торопился, отпраздновал с народом и подумал о камне. «Я, – говорит – уезжаю. В Чечню. Не складывается у меня с Эдыковичем. Так что – за промысловый и «Авиахим» смело на меня вали. Всё равно – мне ещё в Безенги и Чегем, пока в город вернусь, Калмыкову десять раз настучат. А камень, – он кивнул на стариков, довольно улыбавшихся на огонь под казанами, – смотри: это же балкарцы! Чистые медведи – тяжело поднять. Но они такие же любопытные». И смотрит на Ибрагима.

Кангауров на дедов уставился, в голове у него что-то брезжит. Энеев улыбнулся: «Ладно, давай. Помни – это не просто балкарцы. Это – малкарские. Если к их любопытству интерес прибавить, они тебе все скалы до Нальчика выстригут и, как рафинад, распилят на плитку. Только не торопись. Подожди, пока груша не забродит». Попрощался с людьми, сел на коня и уехал.

Груша… Осенью медвежатник присмотрит одинокую грушу на склоне, пристроится где-нибудь подальше и ждёт. Медведь приходит, сгребает падалицу в кучу, садится на задницу и ест. Червивые, совсем гнилые и целенькие выбрасывает. Берёт горсть на левую ладошку – если правша – когтем правого мизинца неугодное скидывает на землю. И в пасть. Предпочитает с лёгкой гнильцой. Налопается, в ближайший буерак передислоцируется – спать. Потом ищет, чем бы побуянить – камни катать, пни выдирать или песни орать, каким-нибудь расщепленным стволом себе аккомпанируя. Это значит, что груша уже и забродила, и по мозгам ему дала. В этот момент его, тёплого, знающий человек и берёт – совсем без хлопот.

Советы сухой закон всего неделю как убрали, но малкарские, видать, заранее знали, что его отменят – в подозрительных количествах у них было водки выгнано и пива наварено. Так что Кангаурову до первых споров о способах заточки ножей ждать пришлось всего ничего – три-четыре вопроса о белых брюках. Потом выясняли, какая награда почётнее – «Георгий» или «Красное знамя», до обороны Порт-Артура добрались и Темир-Аксака вспомнили.

Утром безбородый Ахмадия́ заинтересовался налогом на скотину, взбудоражил народ, и малкарские решили от РСФСР отделяться. Кангауров, как работник обкома, попытался утихомирить сельчан, но на его беду Мухаммата по кличке «Гимнас» водкой обнесли, и он ещё присутствовал.

Мухаммат до рождения Ленина в Ставропольской горской гимназии сторожем работал – кличка оттуда. Нахватался разного, русский язык знал и не упускал случая щегольнуть эрудицией. Только Ибрагим речь начал толкать, только по столу хлопнул, коммунизм, де, это хорошо, как сволочной дед его перебил.

– Коммунизм, – вякнула эта интеллигентская физиономия, – это плохо!

Кангауров сразу подкинулся: «Ах, ты, престарелая контра!» Тут его схватили, тихо, кричат, сиди, человека послушаем, может, чего нового скажет, а то все вы, большевики, одно и то же талдычите. А Гимнас ещё и скривился – знаем, что он за большевик, удобно устроился – при белом царе, значит, уздень, а как Советы пришли, так сразу переметнулся.

Потом встал, усы разгладил, ладонями в стол упёрся, как Серго Орджоникидзе на пленуме, и агитирует: «Кому низом это плохо! Кому верхом – вот это хорошо!» Все притихли на пару секунд и как взорвутся! Ты что, старый, до детства дожил, что ли? Это слово совсем иной смысл имеет. А другие – это почему же иной? Слова так просто не придумываются, если такое значение у слова, значит неспроста оно. Пошла дискуссия.

Про Ибрагима забыли. Сидит он, головой вертит и понимает, что груша забродила. В разборе, кому верхом хорошо, а кому низом плохо, до коров с быками добрались. Раз балкарцы до глубинного смысла слов начинают доискиваться – точка! Во-первых, надолго, во вторых – их на что угодно подписать можно. Выбрался он из-за стола и потихоньку спустился к речке, прямо перед сельсоветом.

Ходит вдоль кромки, валуны ногами шевелит, иные в руки берёт. Постучит друг об друга, прислушается к звуку, головой покачает, бросит, новые голыши поднимет. С полчаса так ваньку валял, и вот – кроме журчанья воды ничего не слышно. Малкарские уже не спорят, сгрудились вдоль обрыва, за Ибрагимом наблюдают.

– Что это с ним? – один спрашивает – Умом тронулся?

– Он давно тронулся, – это Мухаммат свой единственный зуб выставил. – Как его партия не раскусила?

Постояли, помолчали.

– А что он, всё-таки, делает?

– Кто его, полудурка, поймёт… С такими штанами вместо мозгов суслики заводятся!

– Да-а… Жалко. Род хороший – и такое несчастье.

Но не уходят. Кангауров пару камней выбрал, к сельсовету поднялся, удивлённо воззрился на людей – что это вы столы бросили? Все расселись. Ибрагим ещё стопку поднял, у старшего стола отпрашиваться начал. Да, спохватился, забыл спросить, как насчёт отделения, что решили? Отделяемся, власть сама сказала, что свобода, вот, отделяемся, царю да князьям и то меньше отдавали. Хорошо, ваше право, а я поеду, срочно в обком надо.

Ахмадия ему в глаза заглянул – с ябедой торопишься? Ибрагим нахмурился, с серьёзным видом о Будённом рассказал, об огромной нужде в булыжнике – вот таком, что он сейчас на берегу подобрал – о том, как завтра в Нальчик из всех сёл люди вызваны будут, чтобы знать, какой именно камень доставить надо. Вздохнул, пожалел, что, кому ни попадя, и собакам, и их блохам, заплатят большие деньги, а малкарским ничего не выпадет – они же теперь не в РСФСР – сделал ручкой и уехал.

Вот, собственно, и вся история о пользе алкоголизма. В результате двух застолий произошло множество событий. Сколько улиц! Всю революцию и Советскую власть в Нальчик вбили, как штык в тело мировой буржуазии. Новое имя прижилось. Местная ономастика и так радовала «Туземами», «Японами», «Инженерами», «Фотогенами», «Орловыми» и «Тушками». Теперь ещё и «Будёна» появился.

Все октябрьские, революционные и советские замостили. Камень-то здесь, уже привезли – почти двести подвод. Ибрагим Кангауров в Ростов на учёбу направился. Вечером того дня, когда он булыжниками постукивал, уехал. Не на белом фаэтоне, конечно, зато быстро, с гарантией не попасть под горячую лапу – когда медведь сердится, героя из себя корчить не стоит. Лучше убежать. И радоваться, что убежал.

Малкарские в стране остались. Уговорились, что сначала деньги получат, потом выйдут. А там пошло, поехало – восстание, колхозы, война, потом выслали балкарцев, потом вернули. Строиться надо с нуля, обживаться, подниматься. Некогда было суверенитетом баловаться. Так Малкар в составе и пребывает.

Праздник этот двухдневный Магомеду Энееву черту подвёл, махнул он на всё и в Чечню подался. Как с Эдыковичем за прощённые налоги разговаривал, никто не знает. Но с Большого Малкара промысловый долго снимали, как с других. А это, при их оборотах, даже оскорбительно. Ну, они обиду проглотили и продолжали работать да зарабатывать. Может, поэтому только там до сих пор бурки и киизы артельно катают.

Да… Отразилось всё это и на космонавтике. У Энеева после отъезда сын родился. Большим учёным стал, в столице живёт, ракеты – авторитетные люди подтверждают – по его расчётам летают. Не будь этой пьянки, прибейся Магомед на родине – кто его знает, как бы оно обернулось. Годы такие были: от человека мало зависит, всё решают место и время. А здесь – получилось и получилось! Весь Кавказ, все балкарцы им гордятся. Малкарские, правда, поменьше – донесли-таки им, что Тимура Магомедовича в Москве на Красной площади в белых штанах застукали.

 

г. НАЛЬЧИК

 


 

[1]  ЛУГ Ленинский учебный городок.

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.