Юрий КОБРИН. ИЗ ЛИТВЫ С ЛЮБОВЬЮ…

Рубрика в газете: Мы - один мир, № 2018 / 16, 27.04.2018, автор: Юрий КОБРИН

Юрий Леонидович Кобрин родился 21 мая 1943 в г. Черногорске Красноярского края. Русский поэт, живущий в Литве.

Автор 13 стихотворных сборников и 14 книг переводов литовских поэтов.

Вот что писали и пишут о творчестве поэта. Арсений Тарковский:

«В искренности поэта никогда не сомневаешься. Его речь метафорична в мере, которая свойственна русской советской поэзии последнего десятилетия» (Из рекомендации в СП СССР в 1966 году).

Василь Быков (после прочтения первого сборника Юрия Кобрина «Очереди за небом»): «Прочитал за один присест. С удовольствием – знакомые мне стихи и с наслаждением – незнакомые. Молодец! Особенно хороши «Тайны», «И вошла в эти комнаты…», «Прозрение». Это – высокая поэзия… В общем – рад за тебя, Юрий! Обнимаю – твой Василий» (Из письма автору).

Эдуардас Межелайтис: «Стихи Юрия Кобрина разнообразны без пестроты, современны без модности и старомодны без снобизма. Переведённые за последние годы на литовский, немецкий, английский, польский и другие языки, опубликованные в журналах «Новый мир», «Дружба народов, «Юность, «Смена», «Вильнюс» и других изданиях, они обретают всё более широкий круг читателей» (Из предисловия к книге стихов Юрия Кобрина «Мостовые», В., «Вага», 1990).

 

---

 

НАД ОБРЫВОМ

 

Русский театр сокрушается в Вильнюсе –

ни карниза, и фриза, ни архитрава.

Что не продали, то исподволь вынесли

или трактором утрамбовали в гравий.

Фундамент взломали в бульдозерной ярости,

аплодисменты и те – в зияющей яме…

Занавес-облако вздувается парусом,

три сестры мечутся в авангардистской драме.

Цивилизатор под дых впендюрил культуре,

вставшей в позу… Чайка вскрикивает с надсадом,

дядя Ваня с обрезом, что браток в натуре,

бежит босой по пенькам вишнёвого сада.

Над обрывом века зритель растерянный

остановлен бесчеловечной нотой

циркулярной пилы в визжащей мистерии,

разрубающей мозг шашкой Чарноты.

Над обрывом века, хоть стой, хоть падай

на ветру без имени и без отчества.

И оглох в ночи взыскующий града.

Но ещё не слеп, как кому-то хочется.

 

 

ЧАСТНОЕ ЛИЦО

 

Как сорок лет назад, так и сегодня

Мои стихи приемлемы едва ль

экс-тихарькам, общественникам, сводням.

Наташа, разведи мою печаль!

От Сахалина, от Литвы, к Колхиде

задышлив и упорен сучий гон…

Наследственная быдлость очевидна,

подмётных писем неизменен тон.

Пещерные из большевиколита,

вас, поротых в парткомах, Богу жаль.

Завистливостью всклень глаза налиты.

Наталья, утоли мою печаль!

Клянётся чернь Ахматовой и Блоком,

строф не поняв. А как травила их…

По следу шла, чтоб под Владивостоком

в помойной яме русский стих затих.

Они бы обличали Гончарову,

тащили на товарищеский суд,

допытывались с прямотой суровой,

в чём с иностранцем отношений суть?

Но Пушкиным клянутся. И в зыбучей

тоске дантески – цианид-миндаль…

Перевербовкой организм измучен,

«скурватору» привет мой передай!

Она – то пролетарка, то дворянка,

он – то сексот, то предков скрывший князь.

кто квас сосёт, кто кофе – спозаранку,

а под ногтями, – как ни чисть их! – грязь.

Доступны два притопа, три прихлопа,

каких цветов их личный триколор?

И в блейзерах, и в клумпах по-холопьи

лояльны власть имущим с давних пор.

Скажи им правду и – заголосили!..

По-швондерски раззявив гиблый рот.

Ошмётки, выблеванные Россией,

считают, что они и есть народ.

Не вас, не вас призвали всеблагие,

как собеседников, на званый пир…

Отсрочены минуты роковые,

не содрогнулся в отвращенье мир.

Толчётся под оплёванною бронзой

рифмач убогий, рыло, – а не лик!

А где вы были ночью той беззвёздной,

когда взвалили бюст на грузовик?

Бессмертна чернь, и в страсти примитивной

скулёж вдогон – коллективистский визг –

Не оскорбит, он мерзок и противен,

как в подворотне хулиганов свист.

…был на Олимпе и прошёл Колхидой,

где над воронками густился небосклон,

где спермой золотой, из солнца выйдя,

залил мне лист разгульный Аполлон…

Песок скрипит, мерцает, тлеет искра

на завитке спалённого руна;

стал пеплом сад цветущий и скарб,

мне льют в стакан стон дымного вина.

Клубится внекультурное пространство,

гугукает в тумане сером шваль.

Иду в себя из разных наций, странствий,

что ж, Таша, утоляй мою печаль!

Как сорок лет назад, так и сегодня

не заровняете меня заподлицо,

не изменяю внутренней свободе,

я ergo sum.* Я – частное лицо.

 

* Следовательно существую (лат.).

 

 

 

«ГУЛЬБЕ». СТАРАЯ АПТЕКА

 

«Над русской Вильной стародавной

Родные теплятся кресты…»

Ф. Тютчев

 

Вильна, Wilno, Vilnius и окрест –

могендовид, полумесяц, крест.

Три названья города… Историк,

если не предвзят, их не оспорит.

Как ни назови, а суть – одна,

коль маразмом не больна страна.

«Гульбе» – «Лебедь». Старая аптека.

Все лекарства есть для человека,

он, венец, подкидыш сатаны!

Взял Господь найдёныша в сыны,

чтоб перевоспитывать с рожденья

целый век до самого успенья…

Протестант, хасид и старовер

в стихотворный вмещены размер.

К православному прижат католик,

к ним прилип безбожник-алкоголик.

И магометанин с кришнаитом

связаны одним виленским бытом.

Разноречье, общий разговор,

как на митинге, – то блажь, то вздор:

– Дайте нам от времени пилюли,

мы стояли здесь ещё в июле!..

И звучит в разноязычном гуле:

– Все пилюли, понас**, кули-мули!

На часах безумен циферблат:

стрелок нету. Время – рай и ад.

Часовой запущен механизм,

аферизм похож на афоризм.

– Еретик, а не твоя ли мина

тикает под башней Гедимина?

Человек – подкидыш… И окрест –

могендовид, полумесяц, крест…

Время не сдержать и не ускорить.

Будь на «вы» с историей, историк!

 

*** Господин (лит.).