ПО ДОРОГЕ ДОМОЙ

№ 2006 / 36, 23.02.2015


Петербург сиял! Весь строгость, мера, аристократизм! Бронзовые императоры и полководцы повелительно простирали руки. Кариатиды и атланты умело изображали усилие, поддерживая балконы. Львы и амуры, пернатые рыцари и гипсовые девицы смеялись, грозили, кокетничали с фронтонов и фризов. Леса колонн чертили стремительные перспективы. Город ещё слышал эхо шагов «великолепной восьмёрки» только отошедшего саммита. А XVI Международный кинофестиваль «Послание к человеку» уже возносил свой парус над Домом кино на Караванной и принимал сияние города на свой радостный счёт.
Национальный конкурс документального кино в программе фестиваля впервые назывался «Окно в Россию», и нам, членам жюри и зрителям этой программы, так хотелось, чтобы «Окно» это было светло и прекрасно, как сиявший за окном город. Но это было окно в сегодняшнюю Россию, и обманывать себя не приходилось. Надо было помнить о свете дня, но готовить сердце к труду и заботе.

***
Теперь, оглядываясь на всю программу, можно поберечь читателя и посмотреть сначала картины «старых мастеров», кто давно работает в документальном кино, знает законы «равновесия», ценит милосердную драматургию жизни и не забывает о высоте искусства, которое не только отражение реальности, но и само явление природы и жизни.
Их легко было узнать и не заглядывая в каталог – по языку, обстоятельности взгляда и готовности ответа, который задаётся в самом решении.
Так, Дмитрий Луньков снял картину «Поездка домой» о жителях «неперспективного» села Братское, которые, как перелётные птицы, слетаются из разных краёв в определённые дни, чтобы оплакать свою погибшую малую родину. Десяток лет назад и сам, верно, оплакал бы её с ними и проклял неразумных преобразователей, искалечивших жизнь людей. Но сейчас отчего-то больше смотришь, как они крепки и сильны, сколько среди них молодых людей, и ловишь себя на мысли, что они могли бы воскресить родное село в два года, но предпочтут оплакивание, и не найдёшь в себе гнева и сочувствия. Время стоит под русским небом неприятно новое, а ответы нераняще старые – и сердце безмолвно. Да и разговорчива картина без меры. Всё ей не остановиться никак, точки не поставить. А как раз оттого и не поставить, что задача невнятна.
Как и в доброй картине о документалисте Ледине (реж. Э.Короленко), снимавшем животных Арктики. Мелькнула чудная горькая история о медведе, выращенном людьми и умершем от тоски в зоопарке, и пропала в ненасытном желании рассказать обо всём сразу. Неожиданной парой к «Ледину» стала картина М.Ивановой «Другая» о замечательной, полной энергии и света женщине, создавшей в Пензе зоопарк. Вот уж подлинно – другая! Норовистая жизнь и с той стороны, и с этой старается подставить ей ножку, а она ухватится за своих зверей и всё переможет. Жалко только что снято репортажно (иначе, видно, за героиней было не поспеть), а так бы хотелось и не на бегу на эту жизнь взглянуть.
Хотя дело, конечно, не в самом беге, а в ясности замысла и чувстве меры. Владислав и Ирина Ефремовы вон не бежали, а со всей бережностью вглядывались в свою героиню – прекрасную старую актрису Г.П. Семенченко, которая и в 95 всё выходит на сцену («Браво, Перикола!»). А только за жизнью-то, оказывается, не всегда надо ходить след в след, потому что она своим милым сором быстро заслоняет человека, небесную его высоту, оставляя «человеческое, слишком человеческое», так что к концу картины оставляешь героиню с чувством смущения.
Зато как прекрасен, тонок, изящен был «Арбатский романс» В.Виноградова – о жизни, любви, славе и печали Булата Шалвовича Окуджавы. Уж подлинно не снят, а спет. И именно романс – в самом что ни на есть окуджавовском стиле – просто, ясно, чуть иронично. Не по отношению к герою иронично, а к судьбе, тоже иногда пробующей себя в жанре романса, где сентиментальность может пройти об руку с бедой и одиночеством.
По горячей благодарности зрителей было видно, как хорошо им было прожить этот час с Окуджавой и они, верно, были смущены (выберем это деликатное слово) тем, что фильм был обойдён жюри молчанием. Но те, кто смотрел всю программу и смотрел горячим и сострадающим сердцем, кажется мне, такого вопроса не ставили и понимали, что нам тоже был дорог этот светлый романс и вызывал те же чувства благодарности и печали, да время кричало о другом и ждало нашей реакции на более открытые раны.
А благодарность жюри старым мастерам была такой же полной, как благодарность зрителей. Традиции строятся долго, а теряются скоро. И как было не оценить высокую школу, чистоту строя и человеческую пристальность художников, заявивших о себе ещё в хороших советских картинах и не торопящихся расстаться с лучшим в прежнем опыте. Но, повторим наше бедное сравнение: если искусство не только диагноз, но и путь исцеления, то, конечно, мы вместе с кинематографистами спешили в места, где боль была сильнее.
***
Тут работали больше те, кто были детьми «перелома», кто был меньше защищён и жёстче оцарапан меняющимся временем. А отсюда и слух на боль был острее, и мысль резче очерчена. Здесь тоже оказалось два пути. Можно было оглянуться новыми глазами назад, посмотреть, как силён, честен, целостен был ещё не тронутый порчей времени человек, и как неправда мира готовилась к его разрушению. Или выйти прямо на сегодняшнюю улицу и не опускать глаз перед реальностью.
К первому способу диалога с временем можно бы отнести картину «Космические лоцманы» (реж. А.Малечкин, С.Линников) о врачах-испытателях, незримо для мира готовивших высокую русскую космонавтику и первыми испытавших то и более того, что испытают потом всесветно известные люди. Или близкую ей ленту «Летчики-испытатели. Выжить в авиакатастрофе» (реж. К.Давыдкин), чьё содержание целиком поместилось в название. Впрочем, тут в героях более «кастового» профессионализма, который идёт как бы по касательной к сердцевине времени. Такая работа будет всегда, и грань жизни и смерти, по которой идут герои обеих картин, выводит их под слишком высокое небо, чтобы низость жизни повредила их рыцарской чистоте и свободе. Да и молитва их («Пошли, Господи, мудрости, любви, терпения и сил, чтобы служить Тебе и Отечеству») не даст им уронить своё сердце.
Гораздо больнее, когда в прошлое оборачиваются, чтобы понять технологию неправды, породившую обвал во внутренне уже источенной самообманной жизни. Про Чернобыль снято и сказано всё. Так казалось. Но вот И.Ланина снимает новую картину «Чернобыль. Хроника молчания» и исследует только первые три дня. Неуверенность Н.И. Рыжкова, прямая ложь М.С. Горбачёва («мы вертелись», «мы узнали из Швеции»), бессильное страдание чиновников на местах, у кого всё перед глазами, но у кого зашиты рты до казённого разрешения открыть их. И вот 30 тысяч чернобыльцев уже мертвы, 70 тысяч больны, а спросить не с кого, потому что с идеи не спросишь.
Не с кого спросить и за то, что двадцать лет пролежала на полке в молчании одна из лучших советских картин «Комиссар», о судьбе которой вместе с её автором Александром Аскольдовым размышляет Валерий Балаян. И опять думаешь, когда бы «Комиссары» выходили вовремя, мы, глядишь, болели бы меньше, выздоравливали скорее, видели зорче. И запрещённый к труду, как к жизни, художник успел бы снять другие честные работы и прибавить миру правды. Показ был частным, вне фестивальной программы конкурса. Аскольдов, как сказал Балаян, не хочет видеть «Судьбу комиссара» в прокате. И мне кажется, я знаю, почему. Судьба автора и картины была сильнее, мужественнее страдательного воспоминания о ней. Там было величие и сопротивление. Здесь только печаль и жалоба, ослабившие высокий трагизм человеческой судьбы. В таких случаях молчаливая легенда действеннее «свидетельского показания».
Ну, а что значит «выйти на улицу и не прятать взгляда», мы увидели по череде жёстких картин о нынешнем человеке перед вызовами промежуточного, ускользающего времени. Киноактриса Татьяна Агафонова («Мне не нужен Голливуд». Реж. С.Литвяков) приходит к землякам в деревню и возглавляет всеми брошенный колхоз. Хотелось бы, чтобы (как это бывало в советском «Голливуде») ей всё удалось, и колхоз вышел в миллионеры. Да только Татьяна человек русский и обманывать ни себя, ни нас не хочет. Не много можно сделать, когда всё в деревне осталось «на бабьих плечах», а мужики, как по всей стране, хотят получать много денег, но не хотят работать. Разве только и можно достоять без покорности, в честной работе, чтобы хоть перед землёй было не стыдно.
Режиссёр Мария Кравченко снимает фильм о своём родном Грозном («Собиратели теней»), обходит дома, ставшие могилами минувшего, и кладбища, на которые никто не придёт, и пытается понять, как случилось, что у неё не осталось дома. И как вышло, что его не осталось и у невольного москвича – певца и поэта Артура Ацаламова с его резким, срывающимся стихом «мы – дети ада, нам счастья не надо», с его страшным выводом, что «самое невыносимое в человеке, что он всё может вынести», с его уверенностью, что, может быть, всё и будет нормально, но лет через пятьдесят всё начнётся сначала, потому что это сулят чеченские матери.
А диплом «За бесстрашие перед жизнью» мы дали фильму Павла Фаттахутдинова «Лиза», чья 19-летняя героиня в гиблом уральском городке Карабах с мёртвым марсианским пейзажем, брошенными пятиэтажками, страшным, словно в другом мире, отдельно стоящим заводом (вот где надо было снимать «Сталкер») и немыслимой жизнью пробивается против течения быта и окружения, и изо всех сил надеется одолеть жизнь. На ней – сироте – парализованные старики, у неё тяжелейшая работа на хлебозаводе за копейки, парень её (таджик) зовёт её в мусульманство – не вырваться. И как-то остро видно, что навсегда не вырваться, что съест её жизнь, а она летит, поёт, шепчет о счастье…
И многим ли отличается от Лизы молодой человек из дебютного фильма Ильяса Авада «Ради любви», замуровавший себя в клетку ларька приёма цветных металлов, боясь человека, прикармливая потерянных людей, таскающих этот металл, не видя Божьего мира в святой уверенности, что делает это «ради любви» к семье. А живущие по непроходимым северам герои фильма М.Разбежкиной «Каникулы», где 150 километров на машине не всегда можно пройти за сутки, где дети сосланы в интернаты, как в изгнание. А собирающий пьяниц и убийц герой фильма «Не так-то просто» (реж. В.Тарик), чтобы дать им работу и каждую минуту ждущий, что вот сейчас всё сначала, потому что нельзя спастись «на отдельно взятой территории», когда мир ждёт за оградой.
Как часто я ловил себя на бессильном гневе, на детском желании принудительно показать эти картины сытому Правительству и толстой Думе, чтобы хоть на час остановить злую ложь телевидения, благодушные отчёты и успокоительные уверения. Ну, а они бы мне (Правительство-то и Дума) фильмы «Русская карта 4» И. Сидельникова о людях, которые ищут опережающих моделей развития России в транспорте, жилом строительстве, экономической мысли – и всё в эффектных схемах, блестящих чертежах и компьютерных обольщениях. Или фильм «За нами Волга» А.Слободского, где крепкий бизнесмен скупает земли и речные суда, чтобы завтра они заработали на его детей (ну и на «трудящихся» – пусть отдохнут на прогулочных судах да поглядят на его дома и рестораны на берегу). И где батюшка рядом строит новую церковь и воскресную школу. И за обоими будущее. А я, Бог знает почему, не утешусь ни мечтателями, которые заглядывают в камеру в надежде, что их идеям найдётся государственный покупатель, ни предприимчивым бизнесменам в соседстве с батюшками. Потому что они строят какие-то слишком суверенные миры, словно в разных государствах живут, и государства эти между собой не граничат.
***
Во время пресс-конференции по окончании фестиваля один из журналистов не без досады спросил: почему жюри наградило в основном военные картины? Журналисты ждут скорых и по возможности кратких ответов. А тут двумя словами не ответишь. А ответить надо, тем более что и «Культура» в последнем репортаже с фестиваля тоже не без иронии заметила, что Фестиваль послал режиссёров на войну.
Так отчего же в самом деле? Мои коллеги по жюри – блестящие документалисты огромного опыта Владимир Герчиков (Москва) и Геннадий Лысяков (Хабаровск) ответили бы по-своему, но каждый из нас при близости возраста всё-таки различен душой и опытом, и потому я отвечу за себя.
Наша программа, в отличие от перегруженной международной, была милосердна и вечерами можно было даже и в театр поспеть, и частные галереи посмотреть, и по Неве и каналам на пароходике пройтись (в последние годы река ожила и закипела туристами совершенной Венецией). А я уходил в Летний сад по соседству с Домом кино, чтобы там среди стареньких, выветренных Диан и Аполлонов, Беллон и Вакхов, Нереид и Антиноев выхаживать и выхаживать боль дня и искать успокоения сбитому сердцу.
Мы сегодня забывчивы, и время ещё поощряет забвение – ему удобнее управляться с человеком, озабоченным только тем, как догнать рекламу. А документальный кинематограф безжалостно возвращает сознание к дням беды и печали не для того, чтобы растравить, а чтобы понять, где мы были сильны, где терпели поражение. Понять, что спасает человека в трагические дни, когда ему нечем загородиться и он весь перед Богом.
Я не знаю, думали ли режиссёры фильма «Граждане Беслана» (В.Цаликов и Т.Туаева), называя его так, о роденовских «Гражданах Кале», но это торжественное слово в имени фильма было прекрасно и уместно. Не люди Беслана, а граждане – герб и знамя, высшее слово нации. В нервных хрониках в час событий бывает трудно разглядеть человека. Да и сердце ослеплено и мечется в деталях. Теперь, когда свои и чужие хроники авторами пересмотрены и обдуманы, когда живым и оставшимся героям надо сказать за мёртвых и ушедших, даже и в самих лицах явилась высокая красота и даль, словно это лица, знающие то, чего мы не знаем и что не дай бог узнать, хотя они говорят об этом узнанном и виденном. Да не примеришь. А только как будто впервые видишь, как может быть прекрасен человек. Дети, которые без истерики и слёз помогают учителям и родителям, учителя, на которых нельзя наглядеться. И одна из главных героинь – девушка со строгим, спокойным, глубоким, непередаваемым, всеведущим лицом, вышедшая из этого ада, которая твёрдо говорит в конце: «Я никого не спасла. Но Господь оставил меня в живых. Чтобы продлить жизнь на земле. И я это сделаю». И ты понимаешь, что и дети теперь будут рождаться как граждане Беслана, потому что такими их хотят родить матери. Бог даст, это увидят и чеченские матери, которые клянутся начать всё сначала, и поймут, что в их клятве нет правды перед лицом других детей и матерей, которые были убиты безвинно. Правд не бывает много – она одна и она на стороне беззащитного.
Как тут было не послать режиссёров на войну, если она не становится прошлым, а всё тянется в той же Чечне, в Ливане в Ираке, в Абхазии с непрерывностью раковой опухоли, словно очередные мастера «больших игр» хотят приучить нас к мысли о неизбежности этого миропорядка, чтобы иметь возможность играть дальше? Но, слава богу, документальное кино России всё сопротивляется, не даёт обману восторжествовать, не даёт «истории» победить «маленького» человека, который всё вырывается из «статистов», всё видит «аустерлицкое небо» и не умолкает в самозащите перед этим небом и вопреки всему остаётся человеком.
И, выделяя «Беслан», военные картины и драмы послевоенных судеб, жюри и само свидетельствовало свою боль за человека, выказывало свою гражданскую позицию перед безумным миром, примыкало к страдающей стороне, как всегда это делал русский художник.
***
И что же, значит, это и всё ваше «окно в Россию»? А художественные проблемы, а свет повседневной жизни, а человек, не ведающий политических забав, который вовеки тот же и всегда умел жить вопреки и держался святого правила «делай своё дело как должно, и будь что будет»? Да вот беда – такого человека снять трудно. Драматургия жизни неспешна, и глядеть надо долго. А тут договоры, бюджет, сроки. И потому документалисты выбирают скорый результат, снимая уже построенный жизнью сюжет, как в фильме П.Мостового «Сцена», где бедные репатрианты присматривают в Израиле работу и пробуются в кабаре, что и смешно и грустно, и порой стыдно за человека. Или сюжет скорее построенный, чем подсмотренный у жизни, как в коротком фильме Д.Шестопалова «Руками не трогать», где слепые дети «смотрят» скульптуру Эрмитажа, обегая её зрячими пальцами.
Этот «художественный» взгляд отличал и помянутую мной «Судьбу комиссара», и неожиданно резкий к Булгакову и его жене Елене Сергеевне фильм Николая Воронова «Москва – Батум», в котором Сталин переиграл Михаила Афанасьевича, как некогда переиграл Пастернака, не вступившегося за Мандельштама. Воронов снимал много картин о великих художниках (Улановой, Шостаковиче, Мейерхольде) и «предмет» знает. Тем дороже это умное жёсткое сочинение, разрушающе устойчивый миф о Мастере для того, чтобы мы смотрели на мир прямее и не обманывали себя потакающими легендами.
А самым неожиданным на фестивале и вызвавшим больше всего споров был фильм Виктора Косаковского «Свято» о своём сыне, который в два года впервые увидел зеркало. Сюжет был сочинён, очевидно, тотчас после рождения мальчика и ждал своего часа. Я до сих пор не знаю, хорошо ли это с нравственной точки зрения, но с художественной высоко и сильно. Мальчик, ещё не умеющий говорить, кивал своему «собеседнику», пытался обнять его, впадал в отчаяние, наконец, яростно и бессильно бил, и уже делалось страшно, чем кончится это для чистого детского ума. И уже хотелось отвернуться от экрана, но тут, слава богу, входил отец, садился рядом с зеркалом, мальчик видел его отражение и впервые понимал, что его «собеседник» в зеркале это он сам – другое я. И говорил это первое слово – «Я» и нежно припадал к нему, как освобождению, как счастью и открытию. Он видел Человека. Тут много всего для психолога, философа, художника, много для документалиста, который всегда ставит перед реальностью зеркало и ждёт, когда она узнАет себя и с изумлением, ужасом, любовью, отвращением скажет «Я» и начнёт приходить в себя.
***
Фестиваль был хорошим зеркалом и хорошим «окном в Россию» – усталую, живую, страдающую. И отрадно было, что во всех картинах человек ещё бережёт бессмертную душу. И даже загнанный в неведомые сбивающие его обстоятельства, поощряющие его для успеха расстаться с «мешающей» душой, всё-таки удерживает её, даже рискуя не вырваться из беды, как Лиза, потерять защищённое место, как актриса Татьяна Агафонова, разорить предприятие и людей, как герой фильма «Не так-то просто». И опять человек был чудо и надежда и всё не торопился съехать в «население», оставаясь народом. И Россия в «окне» всё была широка, таинственна и многообразна, и было видно, что не скоро поддастся уравнительному стремлению политиков.
Наверное, я назвал слишком много картин (почти все), что обычно не красит такие, хотя бы и обзорные статьи. Я делал это для читателя, чтобы он ободрился – кино ещё видит человека и думает о нём. Ну, и потому, что зритель вряд ли увидит их. Телевидение не возьмёт – у него свои потребительские задачи: тиражировать человека с убеждением «где хорошо, там и родина». И прокат не отстаёт, следуя совету папеньки Павла Ивановича Чичикова: «Береги, Павлуша, копейку. Всё на свете прошибёшь копейкой». Ему тоже мало дела до России, потому что копейка не знает национальности. И он каждодневно отнимет у родных зрителей последнее, чтобы поддержать чужую пошлость.
Я всё поглядывал на афиши кинотеатров на Невском, пока шёл от гостиницы до Дома кино. Там было всё, как по всей стране – «Пираты Карибского моря», «История одного убийства», «Маньяк», «Три могилы». Павел Иванович мог быть спокоен за своего сына.
«Окно в Россию» было плотно закрыто. «Послание к человеку» опять пропадало по дороге, не доходя до адресата. Оставалось надеяться, что сияющий Петербург однажды вспомнит свою петровскую, екатерининскую, александровскую, пушкинскую, гоголевскую, достоевскую любовь к России, и окно это будет распахнуто не десять фестивальных дней, а во всякое время.
И не в одной «полнощной столице», а и по всей России, если она ещё собирается оставаться Россией.
Валентин КУРБАТОВ САНКТ-ПЕТЕРБУРГ – ПСКОВ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.