Изумляемся вместе с Александром Трапезниковым

№ 2006 / 38, 23.02.2015

Светлая печаль

Сейчас уже мало кто может написать так: «Смотрю на фотографии мальчишек в гимназических фуражках, гимназисток с перекинутыми на фартуки пышными косами, смотрю на снимки щеголеватых офицеров и бравых рядовых, вижу на фотографиях женщин, одетых так, как одевались перед Первой мировой войной, вижу счастливые семьи, когда-то сфотографировавшиеся на ступеньках дачных веранд, и возникает во мне ощущение, будто я знал всех этих людей, вдыхал запахи давно исчезнувших мезонинов, дач, отцветших цветов, давным-давно исчезнувших духов… Всё тоньше, прозрачней отделяющая меня от того прошлого стеклянная стена, чётче, явственней черты лиц. Светлые женские блузки, белые косоворотки, погоны на парадных мундирах, высокие дамские причёски, прямые проборы мужчин. Вижу закатное августовское небо, слышу позвякивание чайных ложечек, слышу шорох листьев на тенистой аллее…» Это из рассказа Вадима Николаевича Макшеева «И зарыдает на пустыре одинокая скрипка…», а вся книга называется «Венчальные свечи» (издательство «PaRt.com»). Здесь чудесен и зрим сам дух времени, тот тихий «шорох», о котором говорит автор. Это та Россия, которая никуда не делась, не исчезла, она просто отошла в сторону, уступила место другой – Советской, а та, в свою очередь, нынешней. Но всё это одна и та же страна, как пишет Вадим Макшеев, и я с ним абсолютно согласен. Это наша родина, одетая и в юнкерский мундир, и в кожаную тужурку, и в ризу, и в рубище. К своему стыду, я лишь недавно узнал этого замечательного прозаика из Томска, а ведь в этом году у него юбилей – восемьдесят лет. Много ли людей об этом слышали? Хотя о Вадиме Николаевиче самые добрые слова сказали в своё время и Виктор Астафьев, и Александр Солженицын, и Патриарх Алексий II. Но литературный официоз молчит. Молодые и пожилые критики, будто очумев, носятся с этим пустым Уэльбеком, как дураки с погремушкой. И не могут увидеть истинную жемчужину у себя под носом.
Рассказы и повести писателя почти всегда автобиографичны. Родители его белоэмигранты, один дед – статский советник, другой – генерал от инфантерии, профессор Николаевской военной академии. Детство прошло в Эстонии, а когда в Прибалтику вошла Красная Армия, отец был арестован и вскоре погиб в лагере на Северном Урале. (Об этом – горькие рассказы «Дамоклов меч», «Отцовские погоны», «Отцовская шапка», «Скажи, отец…» Горькие и светлые одновременно, потому что в них нет той злобной ненависти, присущей вечным иудам-перевёртышам.) Сам он тоже оказался в ссылке на Васюганах в Нарымском крае, где скончались сестра и мать. Из всей семьи уцелел один Вадим и ещё двенадцать лет находился на спецпоселении. Трудная, тяжёлая жизнь, но Господь сохранил его – и теперь ясно – зачем. Для Слова. В одном из его рассказов проникновенно сказано: «Знаю только, что, когда я умру, по-прежнему будут эта земля и вечное небо над ней, каждый год так же нежно будут шептаться листья весной, а затем, поредевшие на отходящем к зимнему сну лесе, будут печально переговариваться осенью… Будут расцветать и увядать те же цветы, будут обвивать на лесных полянах чьи-то босые детские ноги те же травы, и где-то там, далеко-далеко на западе, будет та же дорога к Пюхтицкому монастырю… А может быть, где-то за гранью земной жизни ты встретишься с теми, кого так мучительно любил? Встретишься и заплачешь навзрыд…»
Семья, детство, утрата близких – это, безусловно, одни из главных тем в творчестве Макшеева. Память его экзистенциальна, она проистекает из глубин авторского существования во времени, воссоздаёт ушедшее как целостное переживание, обретает плоть. И она уже выступает как этико-поэтическая категория, связанная с пониманием долга прозаика, – запечатлеть прошлое, обеспечив тем самым неразрывность времени и истории, которые перестанут существовать, если о них не будет рассказано. «Движутся по кругу стрелки часов, отсчитывая уходящее время: что было сегодня – стало вчерашним, вчерашнее – позавчерашним. Уходят дни, годы, десятилетия. Вскоре разожмётся заведённая когда-то пружина моих жизненных часов, и замрут на циферблате недвижные стрелки. Пока они движутся, пока стучит сердце, я тороплюсь рассказать, хочу успеть…» Возможно, образ венчальных свечей из одноимённого рассказа – и есть точный символ всей хрупкости нашего пребывания на земле, того тепла и той правды, которые несёт нам автор. Его лирическое, трагическое и исповедальное творчество, конечно же, ждёт самого тщательного и глубокого литературного исследования. А книги Макшеева просто необходимы для просветления жизни.
Постскриптум. Удивительны фотографии, собранные в этой книге, они будто бы дополняют авторский текст, живут, дышат. Вот артиллерийский поручик с фуражкой на коленях; вот две сестры, нежно склонившие друг к другу головы; вот девочка с фарфоровой куклой; вот вся счастливая семья на крылечках дачи, где-то на Финском заливе; а вот и спецпереселенцы на Васюганских болотах… И лица этих людей всматриваются уже в меня, словно спрашивают: кто ты, зачем?

Чернильная душа

Нарицательный персонаж из телеящика Николай Сванидзе подобно другим эфирным журналистам выпустил свою бумажную книгу «Политика, женщины, футбол» (издательство «Амфора»). Читается она быстро, потому что и написана бойко, «на коленке», как признаётся сам автор, в перерывах между программой «Зеркало» и буфетом. Собственно, это просто сборник статей-колонок из газеты «Фельдпочта», куда прыткий телевизионный фельдъегерь носил в клюве (опять же его слова) свои еженедельные впечатления от происходящих в мире событий. Это рачительно и по-хозяйски: чтобы эфирные крохи не пропадали. А вот ждать от этих заметок «полной исторической правды… неразумно» (ещё одна цитата из Сванидзе о собственной книге). Мы и не ждали. Потому что хорошо знаем политические пристрастия автора. Он принадлежит к числу тех удивительно одержимых людей, может быть, даже бесноватых в своём роде, которые за свои идеи и убеждения готовы рвать глотки. Первая когорта либералов, стоящая насмерть. Спорить с ними безнадёжное дело, они видят и слышат только то, что хотят видеть и слышать. И живут в совершенно иной России, вернее, вне её. Но изучать их с научной точки зрения необходимо.
В книге Николая Карловича о футболе и женщинах сказано довольно скудно. В основном, конечно же, политика, текущие моменты, исторические экскурсы. На обложке карикатуризированный автор держит в одной руке глобус, в другой – футбольный мяч. Если внимательно всмотреться, на географической карте глобуса нет России, только её южные рубежи, зато целиком Азия и Африка. Наверное, для многочисленных народов этих континентов и предназначен текст книги, особая «историческая правда» Сванидзе. А его излюбленные темы я могу перечислить. Это прежде всего Сталин. На втором и третьем месте тоже он. Потом вообще гадкий Советский Союз, мерзкие красно-коричневые коммунисты, пакт Молотова – Риббентропа, ксенофобия в России и Лукашенко до кучи. Львиная доля статей посвящена именно этому. С патологическим упорством муравья автор разоблачает и разоблачает, клеймит и клеймит. Поверить ему – так во всех бедах сейчас, в прошлом и в будущем виноват исключительно «усатый таракан». Сванидзе ещё не успел высказаться по поводу падающих в последнее время самолётов. Теперь многим ясно, что виноваты здесь – владельцы авиакомпаний, которые экономят на топливе и используют контрафактные комплектующие для доставшейся им в наследство советской техники. Но когда Сванидзе скажет своё гневное слово, я уверен, что и тут мы услышим имя «Сталин». Это как жупел, которым автор не устаёт пугать пациентов в больничной палате.
С другой стороны, у тележурналиста есть ряд светлых лиц, которым следует если не поклоняться, то по крайней мере каждое утро говорить «спасибо». Это – Ельцин, Гайдар, Чубайс («нам всем очень крупно повезло», с.10) и т.д. Сложное отношение у Сванидзе к Путину. Когда Президент заявляет в Освенциме, что ему стыдно за проявления антисемитизма и ксенофобии в нашей стране, – он хороший. Когда он сажает Ходорковского и не хочет признать Сталина государственным преступником – плохой. Коснусь по ходу дела и других, наиболее ярких высказываний Николая Карловича, характерных для его образа мыслей. Достоевский строчил свои романы, как репортёр-подёнщик, из номера в номер (с. 11). Рабочие на заводах – ребятки, все в масле, грязные и зачуханные (с. 14). По Белому дому в октябре 1993 года стреляли пустыми болванками, это как «плевание жёваными бумажками в малышовой группе детского сада», совершенно безвредно (с. 9, с. 160). Праздник Крещения – это когда очень давно одно лицо древнееврейской национальности загнало другое лицо в реку Иордан (с. 47). Кому нужен Александр Второй, его и убили-то, как собаку, а потом прочно забыли (109). Гитлера победили ценой пятикратных потерь, завалили трупами (с. 145). Чеченский терроризм – это привет от Сталина (с. 146). Буданов – военный преступник (с. 154; Сванидзе стоит на страже того, чтобы полковника никогда не выпустили). «У меня в кабинете висит на стене карта нашей Родины, и мне страшно на неё смотреть» (с. 163). Комитет солдатских матерей трогать нельзя (с. 172). Жена, Суха, отпустила наконец на покаяние душу Ясира Арафата, о чём-то они там договорились, с Сухой этой (с. 181). Ельцин и Гайдар в голодную зиму наполнили прилавки продуктами (с. 224; о ценах – ни слова). Даже если Чубайс в чём-то виновен, то срок давности истёк (с. 243; даже за распродажу России?). Чубайс – фигура, равная Столыпину (с. 246). Папа Иоанн Павел II повинился, сказав, что евреи не несут исторической вины за казнь Спасителя, и эта позиция «безупречна с морально-нравственной точки зрения, она последовательно гуманистична» (с. 254; без комментариев). Гитлер и Сталин – близнецы-братья (с. 285). Пожалуй, хватит. Вот такую «историческую правду» несёт афро-азиатским детишкам Николай Карлович.
Постскриптум. Назвав свою статью именно так, я просто воспользовался словами самого автора, который на странице 49 сказал, что у него «чернила леденеют в жилах». В другом месте (с. 316) он был вообще сверхсамоуничижителен, процитирую: «я хуже чем враг. Я – предатель. Нет мне прощения. Увы мне! Пёс я смердящий, ослиная задница…». Дальше даже повторять не решусь.

Опыт Богообщения

Я бы не решился как-либо определить жанр этой книги – «100 молитв к Богу» (издательство «Новая линия»). Слишком духовно непостижимая, сакральная тема, имеющая глубокое иррационально-метафизическое значение, смыслы. Канонические христианские молитвы, как правило, не имеют персонифицированного авторства. Они воплощены Святым Духом. Но есть молитвы индивидуальные, ставшие всеобщими, молитвы святителей, такие, например, как митрополита Московского Филарета («Господи, не знаю чего просить у Тебя…»), или последних Оптинских старцев («Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить всё, что принесёт мне настоящий день…»). Вспомним наконец, что есть и молитвы людей светских, но воцерковлённых (перу и мысли Гоголя принадлежат «Рассуждения о Божественной литургии»). Это, если можно так выразиться, нормальная потребность души страждущей, мятущейся, стремящейся к горним высям. Кто знает – не станет ли ниспосланное тебе Слово именно молитвенным? Не только для тебя, услышавшего его, творящего, не только для близких, но спасительным непременно для других – дальних? Всё это очень сложно, и само прикосновение к этой теме надо совершать осторожно, как к хрупкому лепестку с каплей росы.
Книга, о которой идёт речь, имеет автора. Это – известный и заслуженный поэт, эссеист, прозаик, сказочник Александр Трофимов. Стоит лишь сказать, что ему принадлежит единственная в России полновесная художественная биография Андерсена, отмеченная многими премиями (всего у него более тридцати книг). Но дело не в этом. Это, в конце концов, всего лишь внешняя сторона медали. Потому что «100 молитв к Богу» – совершенно особый и исключительный путь, на который обратился автор, в чьём творчестве всегда были сильны философски-притчевые мотивы, чей стиль всегда поражал метафоричностью языка, редким в наши дни романтизмом. Но мне кажется, что в новом своём проявлении и качестве Александр Трофимов ступил ещё дальше, перешёл какую-то грань, рубеж, за которым ему открылись иные истины, может быть, даже далеко непонятные окружающим. Прояснить их не так просто (не всякий захочет-то и проясняться в силу своей душевной лени), но то что книга эта уникальна и беспрецедентна в своём роде – бесспорно (она издана по благословению Митрополита Гавриила из сородственной нам Болгарской православной церкви). Это – отражение сугубо личного опыта Богообщения писателя, пережившего тяжелейший недуг, нашедшего в себе силы вернуться не только к жизни, но и к переосмыслению её, к Прозрению.
Нет надобности подробно говорить о самих молитвах, помещённых в книгу; их следует вдумчиво читать, соединяться с заложенными в них смыслами. Поверьте, что эти молитвы Александра Трофимова являются выражением его любви ко всему сущему в мире – к деревьям, цветам, облакам, к той же капле росы, конечно же, к людям. И сам он словно пилигрим-странник, принимающий и отражающий Божественную энергию света, трансформирующий её в глубоко взвешенное молитвенное спасительное Слово. А может быть, не только странник, но и поводырь – из мира материи в мир духа, из земли знаемой – в края неведомые, чистые своею абсолютной красотой и полнотою Божественной благодати? И даже не поводырь уже, а провидец? Кто знает, кто ведает…
Постскриптум. Книга посвящена светлой памяти Митрополита Волоколамского и Юрьевского Питирима (К.В. Нечаева), оказавшего огромное влияние на духовную жизнь России.
Александр Трапезников