ЭТО БЫЛ Я

№ 2006 / 38, 23.02.2015

Галикаева, владелица торговой палатки, с вечера искала свою дочь в огородах, а утром нашла её под лодкой. На влажном прибрежном песке виднелись следы мужских штиблет.
1

Галикаева, владелица торговой палатки, с вечера искала свою дочь в огородах, а утром нашла её под лодкой. На влажном прибрежном песке виднелись следы мужских штиблет. Сама же Найля, семнадцатилетняя шатунья, с боязливой и, вместе, хитроватой дрожью на розовом личике, стояла, переминаясь босыми ногами, и тоже глядела на следы.
– Кто? Где он, шельмак? – кричала мать и махала руками перед лицом у дочери.
Сбегались люди, и вскоре образовалась довольно большая толпа. Три сына Галикаевой тоже прибежали, страшными голосами будоража надводный бездушный туман.
– Где вор? Где этот жулик? – кричала мать и гневным глазом косила в сторону лодки.
Бесхозное старое судно лежало здесь верх дном уже много лет. Один борт взнят и под него положен вывернутый из береговой почвы пень спиленного когда-то осокоря. Так что под лодку можно пролезть и даже там прятаться, например, от дождя. Дождя намедни не было. Так почему же Найля пряталась там и не ночевала дома? И кто сманил глупую? Сама девица не выглядела глупой и, нервно смеясь, отвечала, что никого с нею под лодкой не было.
Полнотелая, задышливая Галикаева, недолго покричав, устала. Наверно, уже и жалела, что сразу не увела дочку домой, а теперь вот и народ сбежался, и стыдно ей, и мочи нет. Но какими-то прабабкиными силами она держалась на своём: как раз теперь, когда столпилась половина села, показать всю родительскую строгость и дознаться правды. (А правда, как известно, бывает и твоя, и моя.) И вот, задыхаясь и плача, она продолжала взывать:
– Ну, может, кто из вас видел, с кем она безобразничала, а?
Требовали ответа и три её сына с твёрдыми, как булыжник, кулаками. Люди кротко молчали, слышны были только вздохи. Одна женщина спереди толпы держала за руки двух своих девочек, словно пугаясь, что и они полезут под лодку. Она вставала рано и ждала мужа из-за реки, ждала давно. Теперь она приходила с дочерьми, уже подросшими и такими хорошенькими, что нельзя было отцу не вернуться. Старшая, наскучавшись, вырвала руку и побежала к лодке.
– Назад! – закричала женщина, как будто дочь оказалась у края пропасти.
Девочка поворотила от лодки и, став около матери, завсхлипывала.
– Я его убью, – говорил Табрис, старший из братьев. – Вы мне его только покажите.
– Убьём, – повторяли за старшим два других брата, Идрис и Харис.
Это были здоровенные ребята с чёрными чубами, и все немного сутулились от привычки склоняться перед низкорослой матушкой. Покрикивали они громко и делали страшные лица, но было заметно: драться смущаются, как это бывает с большими и сильными людьми.
– Убьём! Утопим в этой вонючей жиже!
Водогнилый запах от близкой тинной заводи, казалось, напоминал самый смрад греха. Братья конфузливо морщились, Галикаева больно теребила дочь за плечики.
– Говори, шалава, кто тебя… у-у-у! – взывала она, и голос у неё бренчал от сильной дрожи в теле.
Дрожала и Найля – от страха, от стыда, оттого что озябла на сыром утреннем воздухе. Её всхлипы перемежались с тонкими стонами. Всё это походило на мучительство. И тем тяжелей оно осознавалось, что люди идиотски молчали. Такая немота, вероятно, угнетала и природу: даже стрижи замирали в воздухе, а дальние звуки на селе слышались отголосками каких-то давних хмуроватых утр. Но вот толпа немного шелохнулась, и вышел вперёд Малик.
– А это был я, – сказал Малик. Тут почему-то очки упали у него с носа, он едва успел подхватить.
Этого рыжего малорослого парнишку на селе знали все, но теперь глянули на него так, будто увидели впервые. Зелёная не то блуза, не то полухалат складками провисал на худом теле. (Малика после школы взяли лаборантом в техникум, который размещался в селе, и он очень полюбил свою форменную одежду.) В одной руке он держал очки, а другой тёр глаза, будто плакалось ему.
– А это был я, – повторил Малик.
– Тьфу! – сказал Табрис и разжал кулаки. – Так бы сразу и сказал… тьфу! У меня скотина не поена…
– И правда, Малик, – подхватила Галикаева, – ты бы уж сразу признался, а то ж мы как волновались! – И говорила она слишком громко, может, чтобы и в толпе все услышали. – А ты… чего стоишь? Домой! – повернулась к дочери нахмуренным лицом, но голос прозвучал почти что весело.
Толпа тоже повеселела, разговорилась и скоро-скоро пошагала от берега. К Найле подбежала подружка Карима, вертлявая, в шортиках и мужской майке. Стала обнимать, как будто поздравляла Найлю со спортивной победой. Утомлёнными глазами, но тоже повеселевшая, смотрела на неё Найля.
Взявшись за руки, подружки направились от берега. И когда поднялись на взвоз, то оглянулись и засмеялись звонким неповинным смехом: ползущие на подъём люди были похожи на грешников, искупающих какие-то свои провинности.
Две девочки, которых мать удерживала около себя, теперь бегали вокруг лодки и даже заглядывали под взнятый борт. И только их мама, похаживая близко, всё ещё была неспокойна и делала машинальные движения – руки привычно искали дочурок. И вот, оказавшись близко от стоявшего тут Малика, она нечаянно потянулась к нему. И немного они постояли рука в руку, пока женщина, смеясь и стесняясь, не отошла в сторону.
Утро, чьё ровное пробуждение было нарушено беспокойством людей, разливалось теперь медлительным и спокойным теплом. Туман смущённо отходил к противоположному берегу и, распустившись клочьями, на глазах исчезал в зелёной луговине. Завиднелись гребни дальнего леса…

2

Галикаева держала торговую палатку. Три сына тоже проворили каждый свой бизнес. А дочь праздничала после школы. Ей хотелось учиться типографскому делу, однако мать боялась отпускать её в город, глаза выслезила, уговаривая дочь выждать ещё год.
Долгие летние дни девушка проводила с Маликом. Галикаева спокойно думала: как он тих, скромен, этот худенький рыжий мальчонка! Как рано поумнел, читая книги, даже глаза испортил – очки носит!
Малик и вправду много читал, но с Найлей они беседовали совсем не о книгах. Они говорили о разных глупостях. И эти глупости очень обоим нравились. Вот, например, он прикидывался гадателем. «Та-ак… у тебя муж будет с большими чёрными усами. И будет у вас много детей». – «Сколько?» – «Семеро. И все усатые». – «А девочка будет?» – «Обязательно. Вот, я вижу, тут у вас нитки. Надо непременно связать для неё шапочку». «Но я не умею вязать». – «Ночью ступай к баньке. Выйдет косматая старуха: на тебе спицы, будем вязать».
Она смеялась, а Малик очень любил, когда она смеялась.
Вот и сегодня молодые люди в беседке среди малинника, встомлённого вязким жужжанием пчёл. Девушка полулежит на кушетке, покрыв ноги большой маминой кофтой: намерзлась в утренней сырости на берегу. А он на полу, обняв острые коленки, смотрит на неё снизу, и взгляд у него изливается так восхищённо и так просительно, что девушке остаётся только смущённо вздыхать.
– Я открою тебе одну тайну, – говорит она, чтобы только отвлечь и себя и Малика от смутных ощущений. – Ты хочешь узнать мою тайну?
– Ну?
– Я очень, очень не люблю свою мамку!
– Глупая. Лучше не говори так, а скажи…
– Что сказать? Что? Малик, Малик… ничего я тебе рассказывать не буду.
– А хочется, да? Тебе же хочется рассказать?
– Ну, может, и хочется. Постой, кажется, мамка идёт.
Стукнула калитка, затем прозвучал ленивый гремок собачьей цепи. Галикаева поворчала на псину, стала покликивать:
– Найля, Найля… Что же ты за водой-то не сходила? Бочка рассыхается… Ты с кем? А-а, Малик. Ничего, отдыхайте.
Задышливо бормоча, мать сняла с решётки вёдра и пошаркала к воротам. Ни вздохи матери, ни дребезг вёдер не взволновали Найлю, Она, всё так же ленивясъ на кушетке, насмешливо сказала Малику:
– А ты врунишка. Вот почему давеча соврал братьям?
– Тебя же побить хотели.
– Братья? Ха-ха! Скорей тебя побьют.
– Меня не побьют. – И почему-то сказалось это с печалью. В самом деле, кто же станет бить худенького очкарика?
Найля смолчала, может, ей тоже стало грустно. Слышно, мать пришла с водой. Вода всклокотала, вливаясь в гулкую пустую бочку.
– Сердится, – вздохнула Найля.
Но старуха ничуть не сердилась. Она была довольна, что дома и с нею Малик. Она всегда помнила их вместе. По утрам мальчик заходил за Нелечкой и терпеливо ждал в прихожей, пока та напьётся чаю, потом нёс её ранец по дороге в школу. Помнила Галикаева своё спокойное чувство, когда, бывало, полоскала бельё, а ребята играли вместе около мостков. Вот и теперь ей спокойно. Нелечка с Маликом – и никто ничего дурного не подумает.
О чести семьи Галикаева заботилась с неистовством, быть может, заповеданным прабабками. А с наветчиками воевала, не помня себя. «Осторожненько! – остерегала она иную любительницу пересудов. – Глаза выцарапаю, ежели кто скажет, что Харис у меня нагуленный. А что касается лично меня, па-жа-лыс-ты, болтайте, что матушке однажды случилось полюбить французского доктора!» Она была уверена, что французского доктора нельзя соотносить с блудом.
– Они ещё маленькими дружили, – бормотала она, направляясь к водоколонке и задумываясь. То ли вспоминалось прошлое, то ли, колыхнувшись, ускользала какая-то будничная забота.
И тут ей пришло на память, что надо бы зайти к матери парнишки с гостинцем. На пенсию не больно разживёшься, а Малик пока ещё не кормилец. Она обрадовалась себе, что не забывает вдову. И вовсе умилилась, когда представила Малика – как стал он перед братьями, нескладный, худенький охранитель: вот, мол, я виноватый.

3

Между тем события повернулись так неожиданно, как не ждала Галикаева. Дочь объявила, что выходит замуж. Галикаева шумно прокричала, что этому не бывать, что сама она родителей слушалась, и только однажды убегала из дому – чтобы её не отдали за горбатенького портного из Утяшева.
Кричи не кричи, а как принесёт в подоле… страшно подумать! Она позвала сыновей и, собравшись с духом, объявила новость. Братья спросили, а кто жених, его же надо прежде увидеть.
– Жениха-то? Видели… у него заграничная машина. Вот, может, даже в эту минуту разъезжает по нашим улицам.
Братья кинулись из дома – смотреть машину. Глаза разбегались, столько машин сновали туда-сюда, поднимая тучи пыли.
Галикаево – село большое, близко город. Издавна здешние жители связывали свои дела с городом, с его людьми, с его магазинами, с базаром. В последние годы эта связь стала ещё живей. Горожане, давно зарившиеся на сытные, красивые места, покупали участки и строили дачи, заводили фермы. Галикаевцы везли в город ягоды, грибы, лесину, рыбу, кур и гусей. Почти каждый второй имел собственную машину. А сколько их наезжало из города! Поди высмотри нужную, в которой сидит будущий муж Найли. Братья готовы были остановить любой автомобиль, выбросить из кабины седока, а затем поглядеть: хорош ли жених? Но разве выброшенный из кабины человек признается, что именно он и есть жених?
Поволновавшись, мать и сыновья ровно бы забыли семейный переполох. Полные спелости августовские дни тоже протекали в приятной забывчивости, какая бывает после большой и необходимой работы. Тихо задумывалась и Найля, но разве предугадаешь капризную природу таких отроковиц.
Между тем Галикаева кое-что проворила впрок. Договорилась с соседями, чтобы те, как надумают овечек продавать, сказали бы ей. Съездила в город и накупила постельного белья, новой посуды, шесть отрезов на платья. Особенно понравился ей маркизет, тонкий, с кручёными ниточками… И стала ждать, додумывать, что ещё понадобится. Сосед держал страусиную ферму, сдавал в городские рестораны мясо диковинных птиц. Так, может, и она выставит на праздник жаркое из страуса.
Когда Галикаева, замученная хлопотами, тянулась к дочериной светёлке, то что-то её останавливало, холодели ноги, и она, постояв у двери, отходила назад.
Предстоящее событие, казалось, ничуть не интересовало Найлю. Иной раз, наскучавшись, она собиралась на танцы. Галикаева тут же выбегала из дома и кричала в конец улицы:
– Малик, Ма-а-алик!
И Малик тоже собирался и шёл в дом культуры. Но он не танцевал, а стоял и смотрел, качал головой. Когда Найлю особенно лихо закруживал очередной кавалер, Малик снимал очки – и ничего почти не видел.
Однажды он довольно долго простоял, держа в руках очки, затем надел, но, оглядев зал, Найли не увидел. Сквозь шумную музыку Малик различил ещё какой-то призвук, похожий на урчание автомобиля. На выходе он столкнулся с Каримой и спросил, не видела ли она Найлю.
– Ах, чего пристал! – ответила та, глядя на Малика, а рукой отмахиваясь от подступавшего к ней парняги с тёмным заросшим лицом
Малик ничего не сказал, а только сдёрнул с носа очки и вышел на улицу. Луна в эти минуты изливалась так ярко, так запальчиво, как будто и она чем-то была огорчена.
Поворачивая в переулок, он близко прошёл у забора с перелегшими через край надломленными тяжёлыми ветвями яблони. Помрачённый хлынувшей сладкой душистой, он не услышал обиженного бормотания за изгородью.
– Не спится… отчего так? – бормотал Табрис, старший брат Галикаевых, топчась около старой яблони. – Может, я сапог потерял?
После таких грустных слов Табрис, надо думать, повесил голову и увидел, как оба новеньких сапога на его ногах сверкают искрами при такой-то луне. Однако и тут почему-то беспокойство не оставило мужика.
– Должно же быть в жизни что-то такое… ну, какая-нибудь глупость, а?
Если бы Малик и слышал, то вряд ли в эту минуту был способен к сочувствию. Но ведь и Малику никто не сочувствовал. И никто не слышал его горя.

4

Тот вороватый призвук, который примерещился сквозь шумную музыку и с которым исчезла потом Найля, оказался правдивым. Вишнёвый «Опель Астра» уже на следующий день стоял возле дома Галикаевых. А вскоре со двора вышли длинный парень в джинсовом костюме, толстая румяная женщина и старичок в синей толстовке с подвёрнутыми рукавами. Впрочем, это могли быть и торговые компаньоны старухи…
Малик теперь обходил дом Галикаевых, но никто не подумал, что юноша уязвлён происходящим. Никто не подумал, что маленький очкарик, быть может, влюблён, что ему тоже хочется счастья, что маленькому очкарику больно.
Слухи о близкой свадьбе уже никого не удивляли. Портнихи, стряпухи, просто досужие старухи зачастили в дом Галикаевой. И с ними хозяйка просиживала по целому часу, несмотря на свою занятость бизнесом. При каждом звуке автомобиля Галикаева обрывала беседу и вся обращалась в слух: не жених ли на «Опеле» приехал из города?
Аккурат в один из этих хлопотливых и важных дней Найля не усидела дома и пошла вечером на танцы. И долго не возвращалась. И не было её всю ночь. Утром Галикаева с тремя сыновьями стояла во дворе, соображая, что делать, где искать пропавшую дочь. Ведь не пойдёшь с вопросом по всему селу, когда вот свадьба на носу. Обескураженно молчали мать и сыновья. И вдруг послышалось какое-то шебуршание, постукивание, словно дождик пробовал свой мотив. Братья подняли головы, вслушались: никакого дождя. А в лазе сеновала возникла Найля, вовсе не заспанная, с весёлыми и немного боязливыми глазами. Стряхивала с помятого сарафана сенную труху.
– Змея! – простонала мать приглушённым голосом. Нельзя было кричать, соседи услышат. – Слазь поскорей!..
– А вы уйдите подальше, – сказала Найля. – А то стали тут… инквизиторы. Не люблю я вас!
– Что она сказала? – обратился Табрис к двум своим братьям. – Что?
Те ответили шумными возмущёнными возгласами. Мать показывала знаками, чтобы сыновья потише сердились, и сама она больше махала руками и устрашающе пуляла взглядом в сторону распутной дочери. Но уже соседи и справа, и слева посовывались через забор. Уже и калитка чокнула, и кто-то лёгким, весёлым шагом направлялся во двор. При виде Малика старуха вдруг ослабела, а голос стал жалобным.
– Да что же она с нами делает? Где у неё совесть, где стыд? И что говорит: не люблю, говорит, вас!
Она стала оседать, сыновья подхватили её с боков и опустили прямо где стояла, на траву. Тем временем и Найля сошла и подбежала к матери.
– Вот если с мамой что случится, – сказал Харис, младший из братьев, – вот если что… я тебя вот этими руками задушу, поняла, стерва?
Старуха мотала головой, слёзы бежали по толстым щекам. Она спрашивала хриплым жалобным голосом:
– Ты почему терзаешь больную мать?..
В этот раз она не допытывалась, с кем распутничала дочь. То ли чутьём понимала, что греха нынче не случилось, то ли осторожность перед соседями удерживала её – нет, не поминала она «шельмака» и «вора». Найля, видя, как мать сидит оплывшая, грузная, как слёзы ползут по дрожащему лицу, опустилась перед ней на колени и стала лепетать, как маленькая:
– Мамочка, успокойся… клянусь, я поздно пришла… вы же дверь заперли… клянусь!
– Слышите? – вскинулся Харис. – Она же говорит: клянусь… Мать, ты бы встала, а? – Он шагнул к матери, с другого боку стал Идрис. Подклонившись, они помогли матери подняться.
– Матушка, – бормотал Табрис, – ты не особенно, а то ведь… здоровье надо поберечь.
– Да, да, – лепетала Найля, – поберечь здоровье.
Её лепет, искренний испуг перед случившимся, её слёзы – всё это, похоже, вело к умиротворению. Казалось, в эту минуту, когда каждый жалел другого, ни братьев, ни матушку не интересовали проделки Найли. У них на лицах показалось доброе и смущённое выражение. Даже Табрис, старший из братьев, не слишком чувствительный и всегда почти угрюмый, даже он помягчел и, конфузливо моргая, искал подходящие к случаю слова. Но что-то ему мешало.
– Ты бы шёл себе, парень, – сказал он Малику, – а то как бы очки не сронил, а?
– Надо не надо, а он опять здесь, – прибавил Идрис.
Малик побледнел, задёргал плечиком.
– Вы же хотите знать, – сказал он с дерзким видом. – Вы же спрашивали… так я вам скажу: это был я.
– Дурак! – вскричала Найля с какою-то печальной и тонкой жалобой. – Ой-ой, дурак!
Она мотала головой, словно прогоняя морок, и брызгала слезами. И можно было ожидать, что братья бросятся на клеветника и станут его бить.
Но браться и не думали бросаться на Малика. Они как стояли, так и остались на месте. И вовсе не воинственно, а с каким-то боязливым любопытством вглядывались в маленького очкарика и не могли взять в толк, зачем он врёт? Всегда тихий, обходительный с людьми – почему же теперь на лице у него хитрина и мстительный, злорадный пыл?

В любом городке или посёлке происходят будничные неизбежные события. И почему-то одно событие очень скоро забывается, а другое помнится и долго ещё живёт в годах. Вот и наш случай, вероятно, долго будут помнить жители Галикаева. Но почему? Не потому ли, чтобы каждой правде дать право на людскую память? Ведь правда каждого достойна того, чтобы быть услышанной.

Рустам Шавлиевич Валеев (р. 19.10.1936) – автор ряда книг, изданных в Москве и на Урале. Публиковался в журналах «Урал», «Новый мир» (романы «Заботы света» и «Земля городов»), в антологиях прозы в Екатеринбурге и Москве.

Рустам ВАЛЕЕВ г. ЧЕЛЯБИНСК