Эвенкийский триптих

№ 2006 / 39, 23.02.2015


1. КАК ПРИШЁЛ НА ЗЕМЛЮ ПЕРВЫЙ ЭВЕНК?

А действительно: кто они – эвенки, как пришли-появились, каково их мировоззрение, образ жизни да и исторические перспективы? Обо всём этом написана монография Галины Варламовой. Она точно определяет: «Эвенк не выделял себя из природы как что-то уникальное и особое. Воспринимая мир единым и целостным, он ставил человека в один ряд со всем, что создано природой, а по понятиям эвенков – порождено и воспитано Буга. Такое восприятие мира и мироустройства в своё время было отнесено к первобытности мышления». То есть считалось примитивным и анимистическим. Буга – это что-то вроде Бога у цивилизованных христианских народов. И во всех тунгусо-маньчжурских языках (включая эвенкийский) слово это имеет значение – мир, вселенная, небо, небесный свод, бог, дух. От Буга зависит вся жизнь эвенка, все нравственные законы и обычаи. (Они говорят: «Небо Буга теплом своим все соринки земли растит. Буга видит, сверху греет, человека человеком делает. Буга не любит плохого. То, что тебе Буга даёт, не жалей для людей, соблюдай обычай равного дележа со всеми. Дождь идёт – Буга мочит, небо прояснится – Буга высушило».) Но Буга делится ещё и на три мира – Верхний, Средний и Нижний. Как Рай, собственно Земля и Ад. И все события в эвенкийских сказаниях разворачиваются, как правило, во всех этих трёх мирах, тесно переплетённых друг с другом. Эпический эвенкийский герой очень любит путешествовать по этим мирам.
Варламова в своей монографии даёт ключевую оценку: «Эвенкам свойственна не превобытность, а первородность мышления и мировосприятия, заключающая в себе рациональные и единственно правильные подходы к законам жизни и вытекающим из неё традициям. Сейчас, когда люди нашей планеты уже пожинают плачевные плоды своего «царствования» и «завоевания» природы, они начинают понимать, что воспринимать себя следует не как нечто уникальное, а как неотделимую часть мира и природы. Человек и сам есть окружающая среда». Вот почему эвенк издревле живет в полной гармонии с природой и миром, воспринимая каждую былинку как самоё себя. Присуще ли такое «цивилизованным» народам? В понятиях эвенков вся природа – жива, ничего неживого нет. Каждый предмет наделён силой мусун – живой силой, энергией. («Камень имеет мусун – потому живой, мира кусочек. Всё живое – земля, камень, дерево, трава»). Потому-то у эвенков существует и строгая система запретов («одё»), табу, регламентирующих поведение человека в обществе и его отношения с окружающей средой. Это этические и моральные нормы. Например, нельзя причинять страдания животным, стрелять в спящего зверя, даже ругать его словами, разорять гнёзда птиц и т.д.
Существуют и своеобразные заповеди «иты». Это как общечеловеческие законы, подобные библейским. Их восемнадцать. Приведу несколько из них, для сравнения с христианскими: «Не радуйся плохому, даже если тебе от этого нечаянная польза выйдет. Ведь только ногти и волосы радуются смерти человека, ибо неудержимо расти на мёртвом теле начинают. Грехи невидимо приходят к человеку, поэтому не возгордись: лицом к лицу своё же худо повстречаешь, сзади внезапно будешь настигнут тем, что сам плохо сделал. Доброе и справедливое слово – вечно, от ребёнка твоего к потомству шагать будет. Недоброе слово вполуха слушай, через другое выпускай, не оставляй внутри себя. Слов своих на землю не роняй, разбрасывая. Всяк живущий пару себе находит, всяк свой корень имеет». Эвенки вообще очень большое внимание уделяют Слову – оно воспринимается ими как нечто живое, наделённое силой мусун. Словом можно убить, о него можно «споткнуться», с ним можно «бороться», его можно «бросить» или «поднять». И если говорить о душе эвенка («маин» – душа-судьба), то она находится в единстве именно со словом-мыслью. Но и сама душа делится как бы на три части: душа-тень, находящаяся внутри тела либо поблизости от него; душа-тело, которая всегда внутри человека; и собственно душа-судьба, маин, определяющая всю жизнь эвенка.
Как видим, основу мировоззрения эвенков составляют Буга, одё, иты, маин, а также, конечно, древние сказания и нимнаканы (шаманское камлание). Мировоззрение это, безусловно, сакрально, поскольку закрыто для чужих. Некую параллель с Буга – подателем жизни, родителем-воспитателем человека, можно обнаружить в концепции «Бхагават-гита», где можно прочесть: «Лишь взором, медитацией и прикосновением рыбы, черепахи и птицы поддерживают жизнь своих отпрысков». Но главное заключается в другом. Утеря традиционного мировоззрения, его традиций и обычаев, его одё и иты влечёт за собой разложение этноса, смену его физической и духовной сущности. Влечёт за собой исчезновение с лица земли. Знаменитый этнограф-социолог Г.Беккер говорил, что любое общество, которому удаётся сохраниться при угрозе распада, сохраняется благодаря осколкам системы ценностей, вокруг которых может начаться стабилизирующая кристаллизация. Не дай Бог (или Буга), чтобы колоритный эвенкийский этнос охотников и оленеводов прекратил вдруг воспроизводство своих ритуалов и обычаев, чтобы он мог существовать и развиваться дальше.
Но пока есть такие учёные-исследователи, как Галина Варламова, как писатель Александр Латкин, остаётся и надежда на сохранение эвенкийских духовных ценностей. Сама Варламова происходит из древнейшего эвенкийского рода Кэптукэ (в переводе на русский это звучит как «Выслеживающий зверя»). И свои художественные книги она подписывает именно этим именем. Род её издавна кочевал по реке Джелтула в Амурской области; отец уже в довольно зрелом возрасте стал шаманом. Шаманит сейчас и её брат. Почему-то мне думается, что придёт к этому и сама Галина Кэптукэ. Есть в её произведениях какая-то энергетическая сила, тот самый мусун. Это относится и к книгам «Рассказы Чэриктэ», и «Имеющая своё имя, Джелтула-река», и даже к самой монографии. А почувствуйте, как образно звучит такая фраза в одном из рассказов: «Умусли бежал так быстро, что носки ног его ударялись о лоб, а пятки стучали по затылку». С такой скоростью только Гектор убегал от Ахилла в роковой для себя день Троянской войны.
Или возьмём рассказ «Васетка – НКВД». Это уже не фольклор, не сказка. Быль. Дело было так. В эвенкийском кочевье на весенний праздник случилась между мужчинами драка. Один молодой парень полез разнимать да случайно и убил кого-то. Приехала милиция – НКВД, парня заперли в сельсовете. Он оттуда сбежал, потому что боялся, что его расстреляют. Кочевал по тайге, без еды, без ружья. Многие знали, где он скрывается, но никто не выдал. Один лишь нашёлся эвенк – Васетка, который нашёл спящего парня и повёл под ружьём в селение. Ещё и бил его при этом шомполом. И приговаривал: «Поймал я тебя, теперь я – НКВД!» Глупый был человек, плохой и подлый. Парень ему отвечал: «Перестань издеваться надо мной. У тебя тоже жизнь впереди, и к тебе она может спиной повернуться. Моя ошибка моей и останется. Но и у тебя дети есть, к ним тоже беда может прийти. Кто знает, может, и тебе придётся горе вброд переходить. Твои поступки на твоих детей проклятьем лягут». Тот продолжал бить и радоваться, что он теперь – НКВД. Словом, простой этот рассказ-быль заканчивается так: старший Васеткин сын весь в отца пошёл, пить стал и родителя своего бить. Да и умер рано. И Васетка сам окончил свои дни в полном одиночестве. «А виноват кто? От человека человек родится, от собаки – собака». Тут наглядно продемонстрированы все традиционные эвенкийские одё и иты.
А вот ещё один пример уже из фольклора. За двумя маленькими девочками погнался в тайге мани (это такой мифический полуземной человек – с одним глазом, одной рукой и одной ногой). Гонится, чтобы съесть. Девочки-сёстры подбежали к реке, где сидит её хозяйка. Попросили её помощи, чтобы переправиться. Она сделала им мостик из своей ноги. Девочки добежали до середины, хозяйка спрашивает: хорош ли её мостик? Они благодарят, говорят «спасибо». Так и перешли на другой берег. Подбегает к реке мани. Тоже требует от хозяйки реки переправиться. У эвенков вообще не принято отказывать, раз просят. Хозяйка реки вновь делает из своей ноги мостик. На середине спрашивает у мани: хорош ли? Тот грубо говорит, что плох, бежать трудно. Хозяйка тогда согнула коленку, мани упал в реку и утонул. Но из воды успел прокричать сёстрам: «Ах вы, девочки, не догнал я вас, да и ладно, вы из моих глаз сделайте себе бусы». Словом, из каждой части своего тела он предложил им сделать для себя что-нибудь ценное. Такая вот сказка, смысл которой кроется в том, что, даже погибая, злой мани хочет отдать девочкам всё ценное, что имеет. Почему? Ответ прост: чтобы жизнь после него не остановилась. Наверное, для «цивилизованных народов» это звучит странно, но не для эвенков.
Характерен и такой рассказ-сказка. Тут уже и не разберёшь – правда ли, вымысел, но это и не важно. Пошёл старик Чэриктэ в тайгу на охоту, набрёл на медведя в берлоге. А медведь для эвенков зверь самый тотемный (в одном из древних мифов это и есть эвенкийская женщина, ставшая медведицей). Его, конечно, стреляют, но относятся с самым глубоким уважением (ещё один «цивилизационный» парадокс). Чэриктэ целился в голову, но попал рикошетом. Медведь набросился на старика, начал его трепать, рвать когтями. Тут Чэриктэ и закричал:

«– Дедушка! Что же ты делаешь?!
Мой предок ты, нехорошо!
Нехорошо делаешь, дедушка!
Братья ведь мы, брат я тебе!
…Младшего брата своего зачем губишь?
Медвежьи дети мы, фу, фу!
Грех совершать нельзя,
Брата младшего своего губить нельзя!»

(Хорош, конечно, «младший брат», только что стрелявший в голову медведя-дедушки; но это тоже особенность эвенкийского мировоззрения). Словом, послушался старика медведь, оставил его в покое, ушёл в лес. Но тем дело не кончилось. Чэриктэ через некоторое время вернулся к берлоге (забыл там топор), увидел медвежонка. Погнался за ним, тот залез на дерево. Тут его Чэриктэ и пристрелил. Мне трудно растолковать эту быль-притчу. Медведь старика пожалел, а Чэриктэ убил медвежьего детёныша. Надо быть в полном единении с природой, чтобы понять это. Надо быть эвенком.
И Кэптукэ-Варламова своими научными исследованиями и литературными произведениями приближает нас к пониманию этого удивительного и чистого мира, первородного по своей сути. В заключение хочется привести восемнадцатую заповедь иты, важную не только для эвенков, но и для всех нас: «Тогово илакал, кунаканмэ бал-дыкал, авдува иргивкэл – бэе тэкэнин окал». Что означает: «Очаг свой разожги, ребёнка роди, скотину вырасти – корнем человека стань». И это уже должно быть понятно всем.

2. НЕБО КАК КНИЖКА, или ЛЕНИН В МОРЕ

Как-то раз, где-то в начале семидесятых годов, мне в руки попался архивный машинописный текст небольшой поэмки неизвестного автора одного из малочисленных народов Севера. Датирован он был 1926 или 1928 годом. Начиналось стихотворение дословно так:
«Однажды Ленин вышел в море – тюленей бить, достать их жир…» Дальнейший смысл переведу своими словами. Налетел страшный шторм. Отважный Владимир Ильич едва выбрался на берег. Но тут набежали какие-то враги и напали на него. Но вождь мирового пролетариата и здесь не растерялся – кого сразил копьём, кого багром, а кому и веслом досталось. Короче говоря, всех перебил и вышел из схватки победителем, как и положено Ленину. Кажется, даже голову главного врага водрузил на шест. Помнится, как мы, молодые фрондёрствующие студенты, помирали со смеху, зачитывая эту поэмку в весёлых застольях, воображая себя чуть ли не диссидентами. Ну действительно: забавно и в противовес официальной Лениниане. Хотя неприятности могли быть. Возможно, что и сам автор пострадал из-за этого в каких-нибудь тридцатых годах.
Однако писал он бесхитростно и искренно, теперь я в этом уверен, без всяких задних мыслей. Более того, с годами и возрастом мне всё сильнее кажется, что литературная конструкция, будь то роман, рассказ или стихотворение, даже публицистический очерк, – именно и должны быть просты, ясны, легки и воздушны, подобны Храму-на-Нерли или музыке Моцарта. Без уродливых заумных наворотов, идущих от псевдосложной «архитектурной» беспомощности автора, в которых сам чёрт ногу сломит, а читатель – голову. Когда нечего сказать – напускай побольше тумана, об этом правиле знают все графоманы. Снова обращусь к Ленину, но уже с иной целью, просто приведу его фразу о том, что один дурак может столько нагородить – сто мудрецов после не разберут.
Бесхитростность же, особенная сказочность мировосприятия, чистота и ясность помыслов, именно та радующая глаз воздушность – присутствуют практически всюду в литературных произведениях авторов, представляющих малые народы Севера, Сибири и Дальнего Востока. Они умеют искренно удивляться миру, любить его, понимать и принимать душой, разумом и сердцем. Свойственно это в полной мере и эвенкийскому писателю Алитету Немтушкину, чьё творчество стало уже в какой-то степени хрестоматийным, а его имя заслуженно вошло в библиографические указатели и словари.
Теперь что касается первой половины названия моих заметок. Дед Алитета Черончин говаривал своему маленькому внуку:
– У каждого человека свой небо должен быть над головою. Чтобы глянул и видел – есть небо. Небо – книжка большой, всю жизнь читаешь – не прочтёшь. Небо – чистый – знаешь, куда идти! Небо – грязный – совсем дурак! Шибко не хорошо, когда небо грязный.
Думается, эти памятные слова о Небе, как о Большой Книге, сопутствуют Алитету Немтушкину из рода Хэйкогиров на протяжении всей его творческой жизни. Не случайно и самую свою значительную вещь он назвал «Мне снятся небесные олени». Вообще-то, никакой он не Алитет, а Альберт, именно такое имя дали ему при рождении в 1939 году. Но тут приключилась следующая история. У бабушки Алитета-Альберта Огдо было четырнадцать детей. Сама она утверждала, что внучонка нашли под колодиной, в лесу у стойбища Ирэскит (по-русски – Иришки), в самый канун месяца Плача, то есть под Новый год. Старшей из его тёток была загадочная шаманка Сынкоик, к которой все эвенки испытывали и уважение, и страх. Она пережила всех своих братьев и сестёр. Ходила молва, что она попросту «съела» их, чтобы продлить своё собственное существование за их счёт. Такая вот мрачноватая сказка с энергетическим вампиризмом. Потому-то родственники и посоветовали повзрослевшему Немтушкину, когда он отправлялся из родного Ербогачена поступать на северное отделение Ленинградского педагогического института имени Герцена, сменить имя. Чтобы коварная шаманка его «потеряла» и ненароком тоже не скушала. И тогда в городе на Неве появился Алитет, уехавший с реки Непы Альбертом.
Тут коротко надо бы рассказать о том, что тётка Сынкоик, конечно же, никого не ела. Просто, некоторые из её ближайших родственников в тридцатые годы были репрессированы, другие умерли от болезней, а третьи, включая отца Немтушкина, погибли на фронтах Великой Отечественной войны, защищая Родину. Сама же Сынкоик, как и многие шаманы, Советскую власть не жаловала и не принимала. Можно сказать, что её судьба сама является наглядной иллюстрацией трагедии раскола и сопротивления эвенкийского народа, буквально просится на бумагу или в сюжетную основу фильма. Воспротивившись коллективизации и счастливо избежав заточения в тюрьму Киренска, где томились другие шаманы и просто нелояльные к властям эвенки, она ушла вместе с небольшой группой единомышленников кочевать в тайгу. Дело привычное. А вот преследующим их отрядам НКВД пришлось довольно тяжко. Беглецы скрывались достаточно долго, обменивая в дальних факториях добытую пушнину на муку и патроны. Очевидно, Сынкоик была действительно чрезвычайно крепка духом, да к тому же ещё и умелым руководителем-организатором. В конце концов чекистам надоела эта бессмысленная беготня за неуловимыми эвенками, да и война уже началась – и они оставили их в покое. А кочевье Сынкоик продолжалось аж до конца 60-х годов, пока не были растеряны последние родовые олени. Каждый эвенк знает: нет оленя – нет жизни. Только тогда старая шаманка Сынкоик смирилась и вернулась к людям. Окончила она свою непростую и поистине удивительную жизнь в Тайшетском доме для престарелых.
Алитет Немтушкин может по праву гордиться своим древним эвенкийским родом. Хэйкогиры – переводятся на русский как тундровые люди. Казалось бы, откуда в сибирской тайге взяться человеку тундры? Очевидно, ещё с незапамятных времён род этот проделал огромный путь в тысячи километров с Крайнего Севера – в низовья рек Непы и Катанги, посчитав своим новым домом сосновые и лиственные урманы. Они стали не столько оленеводами, сколько охотниками; каждый из них досконально знал звёздную карту неба, мог предсказывать погоду и урожаи на белку и соболя. А то обойтись и грибами с ягодами. Что нужно тундровому человеку? Прежде всего – мелодия своего рода. Нет, не случайно Алитет Немтушкин, испытав все «прелести» Ленинграда, став уже известным эвенкийским писателем и переболев в «большом городе» творческим кризисом, вернулся в 1978 году на родину. Именно там он вновь вспомнил эту мелодию. (Хотя и живёт теперь в Красноярске.)
Начинал он как поэт. Стихи его мужественны и лиричны, как сама природа, но они также и лаконичны, поскольку ничего лишнего в тайге нет – всё имеет своё место и значение. Они напоминают ту воду, которая течёт в Непе (а по древнему поверью она даёт человеку силу проникать разумом в иные мироздания). Есть в них и та бесхитростность, о которой я говорил выше. Прочитывая его поэтические сборники, внимательно изучив библиографию журнальных публикаций, я обратил внимание на то, что очень часто в них повторяется одно и то же стихотворение. Наверное, оно особенно дорого автору. Называется оно «Русская девчонка». Позволю себе привести его почти полностью. Стихотворение того действительно заслуживает.

В доме печка, раскалясь,
Напевает тонко…
Ты куда же собралась,
Русская девчонка?
Посмотри-ка, за окном
Всё объято мёртвым сном.
Сосны в снежные платки
Спрятались бесшумно.
Волки воют от тоски –
Их не греют шубы.
Ночь темна и холодна,
Вязок снег глубокий.
Рукавицами луна
Закрывает щёки.
Станет твой курносый нос,
Как сосулька, белым.
Глазки синие мороз
Ледяными сделает.


– Гей!
Под полоз снежный наст
Бросился охотно.
На одной из дальних баз
Заболел охотник.

Вот и вся немудрёная история, как русская девушка-врач, а скорее всего, медсестра, отправляется в ночь к заболевшему эвенку. Тут видится и коренное слияние двух народов, двух культур, взаимообогащение и взаимопомощь. И это в творчестве писателя Немтушкина, пожалуй, одна из основных тем. Обратимся, например, к его прозе. В уже упомянутой повести «Мне снятся небесные олени» сюжет строится на детских играх эвенкийских и русских мальчиков – Амарча и Митьки, других подростков. Они и охотятся вместе за бурундуком, и плещутся в озере, и познают мир, природу, и ссорятся, и дразнят друг друга: «Эй, тунгус, глаза узкие, нос плюский, ты совсем-совсем как русский!» Тут и тётка Сынкоик со своим шаманством, и бабушка Огдо со своими сказаниями. И всё это – счастье.
«А кто знает, какое оно, счастье? – спрашивает автор. – Когда сыты бывали, когда дети, как молодые деревца, тянулись к солнцу, всё равно тревога не покидала сердце, и всё будто не хватало чего-то. Может, в те времена счастье лишь краешком своего крыла нас задевало, а мы и не замечали?» И ещё одна цитата из этой светлой, но и печальной, как всё ушедшее, повести: «Где-то далеко-далеко лежит сказачное Ламу – море Байкал, самое богатое море. В нём видимо-невидимо диковинных рыб и зверей. Оттуда, из-за Байкала, начали своё кочевье по тайге эвенки. В поисках счастья они кочевали. Но нет нигде этого счастья, и какое оно, счастье-то, тоже никто не знает. В море, конечно, всё может быть, даже счастье, но там нет никакой Москвы – иначе в памяти стариков сохранилось бы это название, в легендах бы о нём говорилось…»
Теперь, из двадцать первого века, после всего произошедшего со страной, слова Алитета Немтушкина кажутся удивительно пророческими. Может быть, действительно нет никакой Москвы? Чужой это нынче звук для эвенков, да и не только для них. Для русских тоже. Но, может быть, это и не так. Пока есть сказачное Ламу – откуда вновь пойдёт возрождение.

3. ЛЮДИ С БУДУЩИМ ИЛИ БЕЗ?

Всегда, когда я знакомлюсь с историей, культурой, бытом других народов, меня почему-то в первую очередь интересует их национальная кухня, питание-пропитание. Наверное, оттого, что уже давно запали в сознание слова древнего мудреца: человек есть то, что он ест. Сама пища и её добыча, конечно же, в немалой степени формирует менталитет народности, тем более кочевого племени, как и вся окружающая природа, ландшафт, климат. Из всего этого уже произрастают сказания и предания, а затем – из мифологии и эпосов (либо параллельно с ними) – следует становление миропонимания, синкретической картины мира, космо-логоса. Не только пространство и время творят историю больших и малых народов, не одни лишь национальные традиции оживляют единую душу людской общности, но и та привычная пища, которая питает тело – от первого рода до нынешнего. Вот так и сливается воедино дух и плоть племени, народа, их прошлое, настоящее и – если повезёт! – будущее.
Речь в данном случае пойдёт об эвенках, точнее – об одном из ярких представителей эвенкийской литературы, нашем современнике – Александре Гурьевиче Латкине. Сейчас ему почти 55 лет, живёт в селе Старый Уоян Бурятии. Сюда его выжили из Читы и Иркутска уже в постперестроечное время. Хорошо, не убили, но об этом после. Исторически эвенки, как и эвены (просьба не путать – это две большие разницы, хотя и родственные народы), как и якуты, чукчи, коряки, юкагиры, другие малые народности жили в близком соседстве на бескрайних просторах Севера и Дальнего Востока: и в Хабаровском крае (начиная с V – VI веков), и на Индигирке, и на Колыме, и на побережье Охотского моря, и на Камчатке. Существовало даже такое легендарное государство Бохай на Дальнем Востоке (в VIII – X веках), славившееся знатными мастерами, умевшими плавить руду, но под натиском могущественных южных соседей отступившее на Север и полностью сменившее оседлый образ жизни. Значительно повлиял на эвенков и другие племена город Охотск, который уже в XVII веке представлял из себя серьёзный культурный центр, умеющий предложить блага цивилизации кочевникам в обмен на ясак. Когда-то я написал книгу «Великие русские путешественники», выпущенную издательством «Росмэн», где достаточно подробно описал продвижение первых отечественных путепроходцев на Восток: Семёна Дежнёва, Василия Пояркова, Ерофея Хабарова, Владимира Атласова и других. Они были не только первооткрывателями неведомых мест, но и первыми же сотрапезниками дауров и дючеров, гольдов и гиляков, эвенов и эвенков, нанайцев и нивхов. Были «ловцами душ» в библейском смысле, порою и жёсткими, но никогда – такими кровавыми и жестокими, как «кортесы» в Америке. Да и сам я родом с Хабаровска, поэтому мне вновь было приятно и радостно углубиться в историю эвенков, особенно же прочесть три книги Александра Латкина – «Осенний перевал», «Глиняные рисунки» и «Завтра и всегда», его повести и рассказы.
Выпущены они были практически одновременно, в 80-х годах прошлого века (в Москве и Иркутске), а после этого Латкин надолго «замолчал», изредка лишь появлялись отдельные статьи и рассказы (последний из них в журнале «Мир Севера», 2006 год, №№ 1 – 2, под названием «Дождаться возвращения» – по-своему символично, хотя дождёмся ли мы возвращения в Большую литературу самого автора?). Но прежде чем говорить о творчестве Латкина и его судьбе, хотелось бы вновь вернуться к тому, с чего начал. К пище. Витус Беринг, руководитель Великой Северной Экспедиции, сообщал императрице Анне Иоанновне следующие сведения о быте местных племён: «…А пропитанием и одеждою довольствуются все от скота, а которые скота мало имеют – оные рыбою, веру держат идолопоклонническую, кланяются солнцу, луне да изо всех птиц – лебедю, орлу и ворону…» К слову сказать, капитану Берингу было предписано Петербургской Академией самое уважительное отношение к обычаям, языку и культурным ценностям неведомых племён. Да и сам он был человеком глубоко разумным, как и его мужественные соратники – Алексей Чириков, Василий Прончищев, Харитон Лаптев, Дмитрий Овцын. Зла никому не чинили.
Только вот в донесении своём Витус (он же Иван Иванович) Беринг допустил маленькую неточность. Не неопределённый «скот» надо было упомянуть, а именно оленя, Оленя с большой буквы. Это – тотемное животное для всех кочевых племён и народностей Севера, включая эвенков. В нём, по сути, жизнь человеческая. Олень и кормит, и поит, и одевает. Из шкуры его и крыша для жилища, и обувь, и постель, и сумки, и ремни для упряжек, и все самые необходимые предметы домашнего обихода. Он и средство передвижения во время перекочёвок, и «разменная монета» для натурального обмена. Словом, олень – это всё. Ну, конечно же, на втором месте по значимости стоит собака, лайка. Незаменимый друг и помощник, сторож и собеседник. (Не случайно Старик из повести Латкина «Амикан» так любит вечером возле костра, раскурив трубку, беседовать со своей Белкой:
«– Вот, твоя мать была у меня. Хорошая сучка. Только с ней маленько мучился. Загонит белку… – Белка подскочила. – Да не тебя, белочку. Загонит, тявкнет раз и сидит молчком. Сколько ни ругался – никак не понимает. Ну, а ты уж лаять-то горазда. Да и молодец.
Старик замолчал и привычно спросил себя – что же такое огонь? Он об этом ещё в детстве думал, когда его многочисленная семья кочевала по Усмунской тайге.
–…Огонь, – сказал он вслух, – сильно порядок любит. Правда, если разбушуется, то и весь народец лесной спалит. Шибко злой огонь на свободе. С ним осторожно надо. Как и с человеком – больше и сравнить с чем же?»
– В этом небольшом отрывке вся природная мудрость и одиночество Старика, чем-то напомнившего мне гольда Дерсу Узала).
Ну а где собака – там ружьё, охота, там уже огромный мир: амикан-медведь, лисица, бурундук, нерпа, заяц, все – одушевлённые и очеловеченные. Все – люди, как говорил тот же Дерсу. Душа есть и у дерева, и у камня, и у ножа, и у топора. У льда и воды, у огня и молнии. У близких к эвенкам эвенов есть сказка, где пять предметов домашней утвари охотятся на медведя и загоняют его в ловушку. Эти, собственно, космологические взгляды отличаются большой целостностью, составляют единство человека и мира, осуществляют связь-выход между микро- и макрокосмосом. Чего начисто лишён человек европейской цивилизации. Да ему это и не нужно. Потому что он стремительно возвращается в своё историческое детство, к тем бусам и бисеру (хотя и со сверхэлектронной начинкой), которые когда-то предлагал менее «цивилизованным» народам и племенам.
Однако это уже другая тема, а надо возвращаться к Латкину. Всё, о чём я говорил прежде, пульсирует в его рассказах и повестях. В «Звезде охотника», где слепнущий старик проигрывает состязание своему сопернику, но будто бы снайперским взглядом видит всю прошлую жизнь; в «Бурундуке», чью нору походя разворотил медведь, оставив трогательно-шустрого зверька перед голодным зимовьем; в том же «Амикане», где мальчик наравне со взрослыми борется с «верховым пожаром», а потом показывает пример отцу, как надо драться за своих оленей, которых увели орочоны… И почти всюду, везде у него светит, мерцает яркая утренняя звезда – а это для охотника признак удачи. Жаль лишь, что самим Латкиным написано столь мало. Почему же так произошло? Виноваты люди.
Он исчез из Москвы (если и не на гребне славы, то оседлав удачу) в разгар перестроечной вакханалии, вернулся в тайгу. Стал бороться с читинскими золотопромышленниками, которые уже начали «осваивать добычу» всеми правдами и неправдами, нимало не заботясь об экологии и местном населении. Наступило время хищников. В Иркутской области, куда он перебрался, поголовно истребляли редких зверей, спаивали таёжников похлеще, чем в царские времена. Он писал тогда, бил в набат: «Идёт тотальное уничтожение лося, дикого оленя, кабарги. Большинство «официальных» браконьеров – эвенки (им разрешено)! По сути дела, идёт уничтожение Будущего… Страшной бедой этой пользуются нечестивые наглецы. Они безжалостно грабят эвенков, радостью которых стал пьяный угар. В некоторых тунгусских домах пусто, всё пропито. Даже нет постели… Люди без Будущего!» Это страшно. Страшно и то, что Александр Латкин и сам едва не погиб (и стреляли, и поджигали квартиру). В конце концов он уехал в приютившее его село Старый Уоян. Пытался наладить преподавание в национальной школе. Неустроенность – главная беда писателя, хуже только полное отчаяние. В своём последнем рассказе, о котором я упоминал, Латкин пишет: «Да будет у каждого человека убежище-дом для спасения днём от зноя и гнуса летом, для защиты от непогод и дождя, а зимой ещё и от снега и холода. И главное – всегда ждут пусть там вашего возвращения, потому что в жизни самое главное: женщина и мужчина… Аят!» Есть надежда – будет и спасение, не может не быть.
А в отечественной литературе уже есть и будет такой писатель – Александр Латкин. И вновь мне хочется вернуться к Дерсу Узала, заключая очерк. Когда-то Владимир Клавдиевич Арсеньев подарил ему чернильницу. Тот её случайно потерял. Слова «чернила» в лексиконе Дерсу не было, он называл это «грязной водой». И, огорчённый потерей, говорил, что «грязную воду» он очень берёг. Одни слова, по мнению Дерсу, выходят из уст человека и распространяются вблизи, по воздуху, другие закупорены в пузырёк. Они садятся на бумагу и уходят далеко-далеко. Первые пропадают скоро, вторые могут жить сто лет и больше.
Всё сказанное можно вполне отнести и к немногочисленным, но ёмким, правдивым и душевным произведениям Александра Латкина.
Александр ТРАПЕЗНИКОВ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.