Изумляемся вместе с Александром Трапезниковым

№ 2006 / 40, 23.02.2015

ПОЧЁМ НЫНЧЕ ГРОБЫ СВЕЖИЕ?

 

   За последние лет пятнадцать чего только с темой «Ленин» не происходило! И происходить, наверное, будет еще очень долго. Один пишет «Жизнь с идиотом», другой – «Смерть титана», третий ставит «Тельца». А уж вытаскивают его и хоронят едва ли не каждый год. В постсоветской России самое любимое занятие – постоянно носиться с усопшими и перезахоронять их: этого тут, того там. А вот когда все лягут где надо, как положено – тогда наступит тишь и благодать. Словом, все успокоятся, включая нас с вами. Вечным сном. Решил встроиться в похоронную процессию со своим дубовым венком и Антон Кротков. Издательство «Гелеос» выпустило его книгу с запоздало шокирующим читателя названием «Мумия Ленина. Замена объекта». И гриф на обложке «Совершенно секретно». Я-то было поначалу подумал, что это нечто документальное, основанное на действительно сверхсекретных материалах, чудом не сгоревших во время пожара в Манеже. Ан нет. Почти роман, да ещё какой! Куда там Ерофееву, Есину и Сокурову с их идиотами, титанами и тельцами. Кротков всех переплюнул, хотя и взял у каждого чего надо, а заодно и разбавил своё повествование кое-какими реальными фактами, для пущей достоверности. Так обычно и поступают ухватистые литераторы, когда сочиняют о каких-либо исторических фигурах: взять чуточку правды, а потом лепить что хочешь. Тут на ум сразу приходит слово: «Радзинский». Но и ему я бы не посоветовал тягаться в этом литературном армреслинге с господином Кротковым.

    Однако о самом романе. Ближе, так сказать, к телу. Ленина. Действие протекает в двух временных пластах: двадцатые и восьмидесятые годы. Владимира Ильича, когда он тяжко занедужил в Горках, соратники из Политбюро решили превратить в некое подобие египетского фараона. Пусть, дескать, станет живой, а лучше мёртвой мумией и религией для народа. Особенно преусердствовал здесь, разумеется Сталин, а также почему-то культуролог Луначарский (кажется, он тогда носил фамилию Швыдкой, но это не важно). С этой целью из Вены был выписан Крамер, эмигрант и матёрый террорист с медицинским образованием. Ленин, чьё здоровье уже пошло на поправку (а лечили его ещё, конечно же, и от сифилиса), при одном взгляде на Крамера испытывал душевную дрожь (охрана его была уже вся полностью заменена). Чего только этот негодяй Крамер с ним не выделывал! Доктор Менгеле отдыхает. Но этого мало. Владимира Ильича нужно было ещё и перед самым концом привести в ясность ума. Словом, наворочено столько – сто мудрецов не разберут.

    Другой пласт – история сыщика Дымова, который в 80-е годы расследует дело о смерти известного сценариста. Тому дали заказ написать о последних днях Ленина (как Ю.Арабову), а он возьми да напиши две версии. Одну – для официоза, а другую – для заграницы, куда и намеревался слинять. Не успел, умер от укольчика. Дымов выходит на некоего старика из глубинки, то ли волхва, то ли просто придурка, который почему-то занят строительством Храма. В этой глубинке обитает ещё и волк-оборотень размером с племенного быка. В общем, старик и оказывается тем самым Крамером, а волк этот едва Дымова не скушивает, как Красную Шапочку. Тут тоже всё заканчивается очень печально. Майор Дымов получает в награду полковничьи погоны, но примерить их не успевает. Получает тот же укольчик от проклятого КГБ. Такая вот получилась не слишком складная, но забавная туфта, от которой можно даже посмеяться, когда в телевизоре берёт выходной Петросян.

     Постскриптум. Наверное, не случайно автор стыдливо «ушёл» с обложки на оборот титула. Литературных лавров эта книга ему наверняка не принесёт. Но, может, теперь что-нибудь напишет о смерти Сталина.

---

 

ПОЭЗИЯ – ЭТО СИМБИОЗ ЗВУКА И СМЫСЛА

 

 

    Слова эти, вынесенные в заголовок, принадлежат Полю Валери. У нас мало современных поэтов, к которым их можно было бы отнести в полной мере. Но таких всегда мало, во все времена. Одним из них был Николай Рубцов. Сейчас, конечно же, Владислав Артёмов. И – Геннадий Иванов, у которого вышло «Избранное» (издательство «Вече»), сотканное из восьми предыдущих книг. Он, кстати, являлся лауреатом нашей газеты в далёких 1990 и 1991 годах. Но дело не в престижных премиях или высоких постах (были ли они у Рубцова или есть ли у того же Артёмова?). А в том, что Геннадий Иванов принадлежит именно к той категории поэтов, которые в музыке слова способны уловить его глубинный смысл. Его стихи лиричны и тихи по звучанию и гармонично наполнены христианским пониманием-познанием мира. Они и печальны и чувственны, как откровения людям бежецкого соловья, откуда он сам родом. Вот одно из них, пронзительное, близкое, наверное, каждому из нас:

 

Помяни, поставь свечу –

И этот

Огонёк перенесётся вмиг

В ту страну, где мать твоя с рассвета

Ожидает знак твой, этот блик…

Я не объясню такое чудо.

Только знаю:

Матушка глядит –

Не летит ли огонёк отсюда?

 

    Что же он так долго не летит?..  Мы живём большей частью в мире знаков, звуков, символов, только не всегда хотим или умеем понять их, распознать, услышать. И вместо этого принимаем на веру ту реальность, которую нам подсовывают. Ищем потерянную душу под ярким уличным фонарём.

    Меня сразу же поразило и первое стихотворение, помещённое в этот сборник (а ведь написано оно было лет тридцать назад; значит, уже тогда Геннадий Иванов был тем, кем стал сейчас, – поэтом звука и смысла):

 

Всё начиналось очень просто –

Как будто лодка мне дана:

Качнулся борт,

Качнулся остров,

Кивнули дальние дома.

Никто не ждал меня на моле –

Но разве в том была нужда?

Ладонь, опущенная в море,

Вела неведомо куда!..

 

    Наверное, здесь есть что-то и рубцовское: лодка, плывущая в неведомые края, ладонь в море… Но сам Иванов говорит, что для него в юности открытие поэзии Рубцова – стало открытием и его тверских полей, деревень, земляков, своей «горницы». Он даже сам стал плавать по северным морям, ходить по мурманским причалам, скитался, как и тот, по баракам. Куда плывёт лодка? Ясно же, что по России. И ведёт её Вифлеемская звезда. Это путь любви, любви простой и таинственной – к Богу, к родной земле, к людям.

    Иванов, в отличие от многих своих коллег-поэтов, человек излишне даже самокритичный и не спешит печататься. Хотя, занимая высокое иерархическое положение, мог бы «лепить» стихотворные сборники по пять штук в год. Но его стихи отлёживаются в столе лет по десять, я знаю. Он говорит, что написать бы в жизни хотя бы десять, пять таких, которые бы запали в душу многим и многим людям, и имели бы значение не только для него одного. Наверное, таковым и должно быть нравственное чутье поэта действительно православного, а не играющего «в салочки» с Церковью. Православие для него – это и есть та естественная «русская идея», которую не надо выдумывать и безуспешно выискивать нынешним правителям. Он считает, что будущее страны – на путях внутреннего просветления каждого. Народ ждёт спасения не от элиты общества (ну не от Ксюши же Собчак!), а уже от чего-то сверхчеловеческого. Революция 17-го года была неизбежна: нельзя одним слоям или группам так унижать другие. А теперь? Хотите повторение пройденного?

 

На первый план выходят комики.

На первый план выходят гномики.

На первый план выходят гомики.

Рыдай, великая страна.

 

    Нет, Геннадий Иванов не только «тихий лирик». Его творчество уже давно обрело и сильное гражданское звучание. И написано им далеко не пять-десять стихотворений, запавших в душу, а гораздо больше.

    Постскриптум. Едва не забыл отметить хлёсткий юмор в его стихах. Вот, например:

 

Подошёл мужик к ердани.

Что такое? Словно в бане,

Дева в проруби сидит,

У неё бесстыжий вид.

Это, видимо, «моржиха».

Но откуда это лихо

В нашей тихой стороне?

«Не знакома она мне».

– Ты б хотя чего надело.

Голышом – ну разве дело?

А ему в ответ:

– Полезай купаться, дед!

Ртом пускает пар девица,

Шумно плещет. Дед дивится:

– Вот настали времена,

Не понятно ни хрена.

---

ОНА ПРЕВРАТИЛАСЬ В ЖИВОЙ КАКТУС…

 

 

    Издательство «Амфора» выпустило одно из самых ранних произведений Эльфриды Елинек «Михаэль: Книга для инфантильных мальчиков и девочек» (в переводе И.Алексеевой). Нобелевский лауреат всё-таки, не хухры-мухры. Есть чему поучиться отечественным писателям и читателям. Пригову да Кабакову, Сорокину да Ерофееву, которые всё ездят-ездят на Запад, шныряют по ярмаркам, а в Нобелевском комитете их всё равно дальше лакейской не пускают. Неужто страдальцы литературные не понимают, что там же разнарядка и в очереди перед ними тесно стоят зоофил с Суматры, некрофил с Лимпопо и просто некий лемур с Мадагаскара, но с компьютером? Швыдкого бы туда или Филатова, чтобы контролировали очередь. Они это умеют. А уж как, представляю, запузырились от восторга при виде новой книги Елинек лица наших доморощенных инфантильных критиков и критикесс, всех поклонников прозы non-fiction; их ведь и хлебом не корми – дай вместо банана Уэльбека или Мураками, они и заверещат.

    Возможно, кто-то действительно обнаружит в романе Елинек нечто кафкианское – некие параллельные миры, двойные смыслы, пересекающиеся в сознании отрезки времени. Но всё это лишь шаловливые проделки умелой ученицы великого австрийца. Кафка не стал бы смаковать в подробностях сцены развращения стариком малолетних девочек. У Елинек это одна из сюжетных линий, фирменная, как говорят ныне, фишка. Как и инцест между матерью и сыном. Страницы её романа напоминают поле с оставшимися после выгула лошадей «каштанами». Вот несколько примеров её «интеллектуальной прозы».

    Поток сознания: «Это боль от булавок, которые загнали ей под кожу прямо в руку чуть выше локтя. А в правую ляжку ей воткнули острые ножницы… Я выколю вам правый глаз да ещё и в глазницу потыкаю… Но сапог Рико уже с грохотом обрушивается Герде на затылок, и Герда раскалывается на две половинки. А где же у неё правая нога? Она вывихнута и выглядит так, словно вообще к её телу не относится». «Внезапно она падает и расшибает череп, только брызги летят. Лобная кость врезается в носовой хрящ, а нижняя челюсть – в шейные позвонки. Кости трещат и ломаются, как спички». «Свои передние зубы можешь теперь выплюнуть, зачем они? А я и хотела ударить посильнее, Хуан. В этом же весь смак!» «Они тут же раздеваются догола и начинают валяться в креме. И обмазывают себя сливками со всех сторон, даже в самых потаённых местах. Больше всех распаляется бабушка. Своему любимчику Томми она вставляет вместо глаз засахаренные вишни. Ослепший Томми нелепо ворочается, как большая лягушка… (Потом она ломает ему ещё и ручки большой и тяжёлой серебряной ложкой)». «Томас Фиш перестаёт танцевать с девочкой-подростком медленный вальс. Он ввинчивает кулак ей в живот и протыкает свою партнёршу насквозь. Девочка-подросток висит на запястье у Томаса Фиша, как кружевная манжета». «А где у моей Ингрид почки? Вот они, почки! Два блестящих удара слева @ справа, туда, где почки. Ну а голова-то у фройляйн Ингрид сегодня где? Вот она! Точный удар ребром ладони… (и т.д.)». «Господин шеф тычет ей в лицо пивной бутылкой, у которой он предварительно отбил горлышко. Ингрид не успевает слизывать кровь». «Герда по собственной инициативе грохает себе об голову термос и разбивает его. Осколки стекла тут же впиваются в кожу, и Герда моментально превращается в живой кактус». «И тут к матери подскакивает сотрудник отдела статистики и за волосы оттаскивает её в сторону, другой отпинывает обеих учениц, как футбольные мячики».

    Ну и так далее, цитировать можно практически с любой страницы. И это – интеллектуальная проза? Земляком Елинек, кроме Кафки и Музиля, был ещё знаменитый доктор Фрейд. Пожалуй, всё это по его части. Без комментариев.

    Постскриптум. Критики всё равно будут славословить Елинек, в этом я не сомневаюсь. Они никогда не смогут признать и даже просто увидеть духовный свет лучших русских писателей. «Что хорошего может быть здесь, в России? Вот там, на Западе…» И будут формировать из читателей живые кактусы с осколками зеркал в головах. Мне напоминает это, как древние фарисеи вопрошали друг друга: «Что хорошего может прийти из Каны Галилейской?» И вот уже две тысячи лет расплачиваются за свою вину.