Современный финно-угорский писатель: persona non grata или пророк?

№ 2006 / 40, 23.02.2015

    Вопрос, поставленный в названии статьи, не случаен. Все граждане России, подобно древнему гностику Феодоту, в течение последних пятнадцати лет задаются вопросом: «Кто мы»? Кем стали? Куда заброшены? Куда стремимся? Как освобождаемся? Что такое рождение и что такое возрождение? Сама страна как государственное устройство, как гражданское общество находится в процессе своего нового само – сознания, нового само – определения. Безусловно, стоят эти вопросы и перед писателями.

     Над ними размышляли участники проекта «Гендер в творчестве современных писателей коренных народов Европейского Севера России». Этот проект, профинансированный Канадским Фондом Гендерного Равенства, включал четыре семинара, проведённых в 2004 году в Карельском центре гендерных исследований, и издание учебного пособия, вышедшего в свет в июле 2005 года. Получился первый в XXI веке диалог читателей и писателей по проблемам гендерной, национальной и творческой идентификации, рассмотренным на материале русской, саамской, вепсской, карельской, ингерманландской и коми литератур.

     Прежде чем перейти к теме статьи, охарактеризую творческую группу и основную тематику наших заседаний. Группа состояла из 25 человек – людей разных специальностей (гуманитариев, врачей, инженеров и др.) и разного уровня теоретической подготовки (от студентов колледжей и вузов до доктора наук). Состав был подвижен, тем не менее определилось ядро из 19 человек (всего в работе семинаров участвовало 47 человек). 
     Ударными моментами каждого семинара явилась самостоятельная работа с текстом и контакт аудитории с писателем или группой писателей. В число литераторов входили писатели КарелииА.Мишин, О.Мишина, В.Агапитов, С.Захарченко, Н.Абрамов, Р.Мустонен, Т.Мешко, Р.Коломайнен.Республику Коми представлял писатель и журналист А.Артеев. И за саамов выступалаН.Большакова. 
     Главная трудность при подборе участников заключалась в том, что мало кто из них был знаком с современной региональной литературой вообще и финно-угорской в частности, что было отмечено в ряде анкет, указано в публикациях журналистов, присутствующих на заседаниях. Так, Наталья Красовцева писала: «Почти не читается национальная литература Карелии. Срабатывает хорошо известный стереотип – вот когда из карелов (ингерманландцев, вепсов) появится свой Толстой, тогда и будем их читать». Раиса Ремшуева в газете «Vienan Karjala» процитировала реплику студентки-первокурсницы Вики Пекки: «Я училась в финском классе 17-й школы. Сверстники меня не раз спрашивали: «Почему учишься не в английской школе?» Ещё большее удивление вызвало бы моё изучение карельского или вепсского языка». 
     Таковы были начальные установки многих читателей, что говорит о том, что финно-угорский писатель был для них persona non grata. Отношение к финно-угорской литературе изменилось практически на первом семинаре, что было отмечено и названо Викой Пекки и другими читателями. 
     В течение восьми дней нам удалось рассмотреть творчество 34 авторов: русских – 12, карелов – 7, вепсов – 3, финнов (ингерманландцев) – 4, коми – 5, саами – 3, была проанализирована работа ассоциации женщин-литераторов Северо-Запада «Мария», дан сопоставительный анализ локальных писательских групп (писателей-мужчин – карелов из посёлка Калевала и писательниц-женщин – саами из села Ловозеро). 
     О творчестве рунопевцы Ларин Параске в связи с её 170-летием поведал Армас Мишин. Мы рассуждали о гендерном восприятии истории и современности в литературе, о моделях творческого поведения, о судьбах России. В докладе пойдёт речь только о некоторых тенденциях современного литературного процесса. 
     Как известно, Россия в постсоветский период во многом изменила свои культурные приоритеты. Так, писатель перестал восприниматься как совесть нации. На многочисленные ток-шоу если и приглашают литераторов, то в основном тех, кто работает на эстраду и коммерческий кинематограф. 
     Столь непривычное для русского писателя отношение, привыкшего позиционировать себя с образом пророка, вылилось у Александра Васильева в горькие строки: «Я – подкидыш, изгой и бастард, вечный житель убогих окраин». 
     Участники проекта считают, что это самоопределение не характерно для финно-угорских писателей, что всплеск национального самосознания 80-х – 90-х годов ХХ века породил совершенно другие поиски идентичности. 
     Однако примеры пессимистической самоидентификации все жё есть. В их числе повесть Артура Артеева «Two one – way tickets to Katmandu» («Два билета до Катманду»). Заметим, что внук оленевода заинтриговал читателей своим интересом к этнофутуризму и постмодернизму. На семинаре он ратовал за статус ижемского языка и читал свои стихи на эсперанто. Сам провёл дискуссию по своей повести, сам же написал о ней статью. 
     Дискуссия была чрезвычайно жёсткой. Одни просто не считали первое прозаическое творение писателя литературой, другие, наоборот, нашли определённые достоинства в его произведении, где одни и те же события поданы сквозь призму мужского и женского слова. 
     Герой повести оставил свои литературные записки. Казалось, он не боится будней, бытовой необустроенности, грязи на улицах и в домах родного поселка, безразличия современников. Может он, выражаясь слогом Маяковского, «ассенизатор и водовоз?». Но нет. Не брезгуя бытом, он тем не менее выпадает из жизни. У него билет только в один конец – в никуда. Перед нами ещё один изгой, ещё один бастард. 
     Хотя не все русские писатели идентифицируют себя с данным образом, однако всё же их самоощущение резко изменилось. Участник проекта историк Максим Пулькин пришёл к следующему выводу: «В обыденном и даже в научном восприятии давно закрепилось представление о том, что разработка нравственных ценностей является сферой деятельности мужчин, а женское дело – закрепление этих ценностей в повседневной практике и передаче их последующим поколениям». Но изучение текстов русских писателей Виктора Пулькина и Раисы Мустонен показало, что «первый аппелирует к традиционным ценностям, а вторая в большей степени озабочена разработкой новых нравственных ориентиров, присущих, с её точки зрения, порядочному человеку в современном обществе». 
     Со своей стороны замечу, что образы поэта – летописца, историка, сказителя характерны для русской литературы с 80-х годов, если не ранее. Насколько это закономерно для современных финно-угорских писателей Европейского Севера? 
     Ответим сразу: чрезвычайно характерно, причём и для мужчин, и для женщин. Но, если функция хранителя у русского писателя не всегда совпадает с определением его места в родовой цепи, то для финно-угорского писателя значима его семейно-родовая характеристика. И в качестве хранителя традиции, члена своего рода он обретает и свой сакральный статус. Правда, на последнюю характеристику писатели, скорее, намекают, чем настаивают на ней. 
     На заседаниях мы останавливались подробно на произведениях двух вепсов: одного из основоположников вепсской словесности Василия Пулькина и хорошо известного в финно-угорском мире Николая Абрамова. В повести «Азбука детства» (1987) Василия Пулькина есть мотив переправы. Переправа, как известно, в мифологии и литературе маркирует переход в чужой мир (мир будущего мужа для девушки) и иной мир (в страну мёртвых). Две переправы в книге Пулькина, как было отмечено на семинаре, ассоциируются не с иным или чужим миром, а с родами – с рождением человека как члена своего рода: отца, сына, матери. Первая переправа описывает, как отец проскакал по «одноночному» льду на другой берег к фельдшеру, чтобы спасти умирающего сына, отца героя повести. Вторая описывает, как герою повести (с ним отождествляет себя писатель) помогает выбраться из полыньи мать. Сама же она осталась в воде. Он бежит, плача и оглядываясь, в деревню за помощью: виден ли серый платок матери. «Раз оглянулся – нет платка. Ноги подломились, так и сел на снег. Реву. Не сразу и сообразил, что так далеко отбежал, оттого и платка не вижу. А как понял, подхватился и опять – бежать». Переправа (или «купель») обыгрывается дважды во сне и наяву, она вписывается как в языческую, так и христианскую символику произведения. 
     Следует напомнить, что испытание героя водой, появление его через путешествие по воде, обычно рассматривается в фольклорно-мифологических и библейских текстах как сакральная акция (вспомним, например, явление Моисея). 
     И хотя внешне Андрей не претендует на сакральный статус, но он избранный: из семьи спасённых и сам – спаситель. Не случайно он – первый учитель в вепсской деревне, а миссия первоучителя всегда священна. Отец называет в знак почтения по имени-отчеству, но Андрей настаивает, что он – прежде всего сын, сын своего отца, сын крестьянина. 
     Более явно обозначено стремление к сакрализации образа поэта у Николая Абрамова. Хотя, отвечая на вопросы участников семинара, поэт говорил, что название первого сборника – «Koumek?mne koume» («Тридцать три») – случайно. В 1994 году в год выхода книги ему как раз стукнуло 33. Но читатели посчитали это лукавством: ведь не назвал поэт книгу ни «32» и ни «34». 
     Но сакральное самоопределение не является главенствующим, ибо образ героя-поэта противоречив. Хотя стихотворение «По волчьему следу» не принадлежит к числу его последних творений, оно было воспринято читателями как актуальное и обсуждалось в острейшей дискуссии. И когда поддерживали вепсского поэта, и когда ругали его, вписывали его имя в контекст больших поэтов (С.Есенина, Э.Багрицкого, В.Высоцкого, О.Мандельштама, В.Маяковского), его сравнивали с замечательным мурманским поэтом Николаем Колычевым и выдающимся киргизским прозаикомЧингизом Айтматовым. Подобный контекст свидетельствует, что для читателей Абрамов никак не persona non grata, он подлинный художник, которого можно ругать и хвалить без всяких скидок на «региональность, национальность и т.д.». 
     Соглашаясь с читателями, что они имеют право на свою позицию, эксперт – журналист Николай Фомин заметил, что они не поняли одного. Волк, в логово которого отправляется измученный герой, для вепсов не хищник, не враг, а друг. Герой-поэт, «вставая и падая», идёт на лыжах к своему первопредку-тотему. Это замечание свидетельствует о необходимости знания не только индивидуального почерка писателя, но и основного символического ряда его народа. К сожалению, читатели Карелии, живя бок о бок друг с другом, зачастую не знают культуру своего соседа. 
     Женщины-писательницы, как уже было сказано, тоже идентифицируют себя с хранительницами рода. Но роль хранительницы рода не мешает им выстраивать новые поведенческие стереотипы. Хотя есть и исключения. Как явствовало из выступления молодого исследователя из СыктывкараГалины Болотовой, новые нравственные ориентиры у героини М.Плехановой («Вам двоим») реализовались на практике, когда она порвала с матерью и мужем. В рассказе «Зелёная бабочка» героине Е.Габовой мир открылся по-новому не через традицию, а через прозрение чудесного младенца. 
     Большой интерес вызвал первый роман в саамской литературе «Алхалалалай» Надежды Большаковой. Её героиня – женщина-саами и следует традиции, и разрабатывает новые жизненные стратегии. Она – хранительница рода и претендует на новый сакральный статус. 
     Такой тип женщины – творца связан как с всплеском национального самосознания, так и с самоутверждением в 80-е – 90-е писательниц России, и с особой ролью женщин-саами, которые, по утверждению автора, по сей день наследуют традиции матриархата. (Не случайно из одиннадцати писателей-саами только один мужчина, остальные женщины.) 
     Героиня Большаковой находится в гуще острых проблем малых народов России, их далеко не простых взаимоотношений с русским народом. Она – правдолюб и правдоискатель. Её возлюбленный – ительмен Лахэн. Во взаимоотношениях с мужчиной и Настя, и её подруга Екатерина не стесняются сделать первый шаг, берут на себя инициативу. 
     У Большаковой, как в начале ХХ века у Николая Клюева и других писателей Серебряного века, вопрос «быть или не быть свадьбе» звучит как «быть или не быть России», ибо на символическом уровне романа брак представителей восточного и западного полуостровов будто даёт крылья стране-птице по имени Россия. Значимое имя героини, означающее в переводе на русский язык «воскресение». На Севере оно чаще появлялось в паре с именем Параскева. Не случайно святые Параскева и Анастасия заменили на Русском Севере языческих рожениц, которым поклонялись вплоть до XVII века. Любопытно, что рядом с Анастасией подруга Екатерина, рядом с девочкой по имени Настя в одноимённой повести Ольги Мишиной её сестра Анна. Мишина, пишущая на языке карелов-ливвиков, показывает рождение женского сильного характера, опять-таки, как и Пулькин, используя мотив переправы. Переправы и в мирное, и в военное время являются своеобразным аналогом женской инициации. 
     На повесть «Настя» проецируется поэма Армаса Хийри (О.Мишина) «Карельский дом». Если раньше для него был характерен образ поэта-романтика, поэта-путешественника с символическим образом окна, что свидетельствовало о его ингерманландской неукоренённости, то теперь в его поэзии впервые появляется образ дома. Волею государственного диктата ингерманландцы потеряли родную землю. Однако на склоне лет один из них решил-таки укорениться в доме жены-карелки. Поскольку дом изображён как живое существо, то участники семинара долго спорили о его гендерной функции. Согласились, что скорее дом-андрогин. Но не такова ли новая ипостась героя-поэта из Хийри? Его герой – прежде всего муж. Но это не так мало. Муж – это ответственность за семью, за страну, это постоянный диалог со своей другой половиной – со своей супругой. 
     Когда мы говорили о литературе финно-угорских народов с молодым журналистом Алексеем Укконе, он сказал: «Не в этом ли миссия финно-угорской литературы? Как важно в свете тяжёлых современных демографических процессов поднять роль семьи». 
     Закончить статью я хочу выдержками из анкет инженера Светланы Володиной и врача Татьяны Смирновой. Вряд ли они знакомы с учением Аристотеля о катарсисе, но они писали об «очищении души», «о празднике души». Так воздействовало на них (и не только на них!) знакомство с региональной литаратурой, «живое яркое общение с Р.Мустонен, Т.Мешко, Н.Абрамовым, О.Мишиной, А.Мишиным, С.Захарченко – яркими звёздами и звёздочками на литературном горизонте Северо-Запада». 

 

Елена МАРКОВА

г. ПЕТРОЗАВОДСК