Журнальный киоск с Романом Сенчиным

№ 2006 / 41, 23.02.2015, автор: Роман СЕНЧИН


КАКИМ БЫЛ КОНСТАНТИН ВАСИЛЬЕВ

Издающийся в Красноярске журнал «День и ночь» по объёму, пожалуй, самый толстый из всех литературных журналов. География печатающихся в нём авторов не ограничивается Красноярским краем – в каждом номере представлена чуть ли не вся Россия и русскоязычное зарубежье. В №№ 7 – 8 за этот год есть и Пермь (поэт Валерий Абанькин), и Владивосток (прозаик Евгений Реутов), и Краснодар (прозаик Василий Вялый), и Дмитров (поэтесса Татьяна Смертина), и немецкий Аугсбург (поэт Вальдемар Вебер)… Художественный уровень публикаций тоже очень пёстрый – скорее, «День и ночь», это некий срез текущего литературного процесса, где есть и зёрна, и плевелы.
Отметить в этой книжке журнала хочется произведение Олега Шорникова «Великоросс». Оно идёт в отделе прозы, но это не проза – это воспоминания о художнике Константине Васильеве. Автор был с детства знаком с Васильевым, они жили в одном селе, часто встречались в юности; Шорникову довелось хоронить Васильева в 1976 году, а потом работать в его музее в Казани…
Когда-то, лет в десять – ещё во времена так называемого застоя, – я впервые увидел репродукции картин Васильева. Наверное, к сорокалетию со дня его рождения была выпущена серия репродукций-открыток. Не скажу, что они мне понравились, но заставляли доставать из коробки, перебирать, изучать. Такой живописи я ещё не встречал. Имя и фамилию художника запомнил. Потом вышла пластинка с песнями Высокого, на обложке которой было «Прощание славянки» Васильева, стали попадаться небольшие статьи о художнике, впрочем, мало что рассказывающие о его жизни и творчестве.
Может быть, о Константине Васильеве уже написаны книги, не знаю, но я прочитал о том, каким он был у Олега Шорникова. Не скажу, что это исчерпывающая работа – это скорее материалы для будущей подробной биографии художника, которую не грех бы выпустить и в серии ЖЗЛ. Всё-таки очень немногие в последние десятилетия внесли в живопись что-то по-настоящему новое, особенное. Константин Васильев один из этих немногих…
Меня давно интересовало, даже неприятно удивляло, почему у людей на картинах Васильева лица очень похожи. Олег Шорников дал мне на это ответ:
«Есть ещё один приём, одна новация, которую ввёл Константин в свою живопись в стремлении к вечному – «греческая маска». «Сотри случайные черты», – вот условие, которое он себе поставил при этом и канонизировал тип лица, взяв за основу лица, изваянные в изображениях богов и героев древними греками, этими вундеркиндами человечества. В суете выставок это часто вызывает разные вопросы: «Почему у него все немецкие лица, это что – арийцы, белокурые бестии, нибелунги?» Этот лик не является исключительной принадлежностью греков ли, немцев, славян или каких других народов – этот тип присущ всем, и даже у японцев в прошлом веке, когда ещё практически сохранялась вековая изоляция японских островов от всего света, профессор Ранке находил в изобилии эти пропорции».


ПОЛЬЗА ЛИТЕРАТУРНОГО НАСЛЕДИЯ

Можно утверждать, что литература у нас сегодня на подъёме. Периодически появляются заметные книги, не в одном так в другом журнале находится то, что привлекает внимание, вызывает отклики, выходит в финал той или иной премии – то есть выделяется из общего, пёстрого и вполне густого потока. Но всё-таки, читая современную прозу, ловлю себя на ощущении, что я тружусь, прикладываю усилия, удерживаю себя, чтобы не отвлекаться, не перелистнуть одну-другую страницу. А дочитав, часто мысленно спрашиваю то ли себя, то ли автора: «А о чём это было?» Нет, читать современников необходимо, но чтоб получить от чтения удовольствие, приходится брать с полки Чехова, Шукшина, Распутина времён «Последнего срока»…
Читая коротенькие рассказы Владимира Богомолова в сентябрьской книжке «Нашего современника», я и радовался, и удивлялся, и сожалел. Радовался тому, что встретил тексты на том языке, который давно уже ушёл из нашей прозы – касается ли это романов или несколькостраничных миниатюр. Язык этот уходил вместе с эпохой конца 50-х – середины 60-х, уходил и из литературы, и из театра, кинематографа, живописи. Лаконичность, ясность, серьёзность и широта не истоптанного автором, оставленного для читателя, зрителя смыла сменялись туманной иносказательностью, филологическими, формалистическими экспериментами или же прямолинейным обличением, публицистичностью. Художественность терялась, а позже утратилась и потребность в ней. И может, поэтому так мало вынес на суд публики Владимир Богомолов в те времена, когда у него опубликовали бы любую строчку.
В подборке девять рассказов, написанных в 1956 – 1967 годах. Обычно форма миниатюры ассоциируется или с лирическим жанром, или с наброском к более пространному произведению. Удивительно, что миниатюры Богомолова по содержанию не уступают его известнейшим рассказам «Иван» и «Первая любовь». В нескольких абзацах автору удалось уместить то, что другой бы писатель развернул на многие страницы, при этом место у Богомолова нашлось и сложности характеров героев, и психологичности, и художественным деталям. И возникает сожаление, что чтение так быстро закончилось. Девять рассказиков на шести журнальных страницах.
Лет пятнадцать назад наши толстые журналы были чуть ли не целиком заняты литературным наследием, возвращённой литературой. За это их до сих пор ругают – упустили целое поколение писателей. Но всё-таки, наверное, жить одним настоящим нельзя – в наследии есть польза. Есть с чем сравнить…
Из сегодняшней прозы в «Нашем современнике» № 9 выделяется повесть Анны Андроновой из Нижнего Новгорода «Дорогая Люсенька». Повесть о рождении нового человека, об обстоятельствах рождения, о людях, которые этого человека будут окружать. Повесть стоит прочитать, хотя читать её нелегко – очень много историй внутри сюжета и очень мало действия. Минимум диалогов. Это попросту утомляет.
По обыкновению сильный в журнале публицистический блок. Статьи часто спорные, иногда возмутительные, но, главное, не пресные. Более или менее, на мой взгляд, объективна статья Владислава Шведа «Откровение профессора дезинформации» о польско-советских отношениях накануне и во время Второй мировой войны. Поводом для её написания стало интервью с профессором Исторического института Варшавского университета П.Вечоркевичем о том, что было бы, если бы Польша стала союзницей Германии в 1939 году. Владислав Швед, используя общедоступные источники вроде мемуаров Черчилля, Рокоссовского, «Военно-исторического журнала», книг Елены Ржевской, обличает Вечоркевича в искажении исторических фактов, обвиняет в «субъективном национализме».
По-моему, статья Шведа убедительна, впрочем, наверняка и у неё найдутся яростные оппоненты со своими доказательствами. В истории, как известно, истины нет.


ПАРАД РАССКАЗОВ

Найти в книжных магазинах сборник рассказов современного российского писателя – дело непростое. Создаётся впечатление, что все пишут романы, тем более что и исследования книжного рынка вроде как подтверждают: читатель просит романы, и лучше, чтоб с продолжением. Но стоит открыть любой толстый журнал, и мы увидим, что отдел прозы в основном заполнен рассказами. Сентябрьский «Новый мир» в этом плане – нагляднейший пример. Семь рассказов шести авторов плюс продолжение «Алфавиты. Книги соответствий» Андрея Волоса, состоящей, по сути, тоже из рассказов.
Начнём с «Нимфы» и «Стариков и Белого дома» Владимира Маканина. Как сказано в редакционной справке, рассказы входят в роман «Испуг», ещё, кажется, не появившийся в продаже, но уже раскритикованный Львом Пироговым на страницах «НГ Exlibrisa» (№ 35, 28 сентября 2006). Основная мысль рецензии Пирогова заключена в её подзаголовке: «Владимир Маканин хорошо написал плохой роман». И, судя по этим двум рассказам, доля правды в такой оценке есть…
Почему-то так получается, что о старости пишут в основном относительно молодые люди. Пишут, как правило, безжалостно, утрированно, пугающе. Но если почитать записки старика Гюго, тайный дневник Льва Толстого, то нелицеприятная старость, изображаемая молодыми писателями, окажется не таким уж большим вымыслом.
Владимир Маканин всегда писал в основном о своём сверстнике – человеке тридцатилетнем, потом сорокалетнем, пятидесятилетнем. В романе «Андеграунд, или Герой нашего времени» мы увидели уже почувствовавшего в себе старость «бывшего писателя» Петровича, герой рассказов «Высокая-высокая луна» – старик, который пытается ухватить последние сладкие мгновения жизни, совершающий эпатажные, «неадекватные» поступки. В рассказах «Нимфа» и «Старики и Белый дом» герою Маканина Петру Петровичу остаётся, подобно старому Гюго, лишь подглядывать, наблюдать, украдкой присутствовать. И нужно отдать должное автору, что он отважился показать нам старость не глазами брезгливого, полного сил юнца, а изнутри – сверстник описал сверстника. Без снисхождения и грима.
И всё же в маканинского старика не верится. Нет, он есть, он живой, но он скручен такими крепкими путами автора, что не в состоянии шевельнуться, говорить, даже свободно думать. Как герой какого-то детского рассказа пойманную на воле лягушку поместил в чистую, обложенную ватой коробочку, где она задохнулась, Владимир Маканин поместил своего «сатирмэна» Петра Петровича в произведение изящной словесности. Сделал его марионеткой-персонажем.
Стиль прозы и дар Маканина обыгрывать фразы, детали, смаковать слова не могут не вызывать восхищения; в рассказах всё безупречно, в них нет лишнего, случайного. И в то же время – искусственно (пусть даже в смысле «искусство»), отшлифовано, сделанно. Иногда лишь пахнёт чем-то затхлым, стариковским, но всё же живым. Редко и коротко. А в основном – бездыханность лаборатории, где в колбах зреют метафоры, образы, ассоциации, яркие фразы…
Мало кто из нынешних писателей сравнится в мастерстве с Владимиром Маканиным, но подобной прозы сегодня много. Красивой, умно написанной, тщательно обработанной, но без дыхания, без той неряшливости, из которой состоит реальная, не адаптированная под литературу жизнь… Читая эти рассказы, я вспоминал повесть Антона Тихолоза «Без отца», опубликованную тоже в «Новом мире», но год назад. Там тоже о старости, но с дыханием…
К хорошо сделанной прозе, к изящной словесности, на мой взгляд, относятся и ещё два рассказа из девятого номера «Нового мира» – «Живорез» Бориса Евсеева и «Известняк» Александра Иличевского.
Злободневен рассказ кемеровчанина Сергея Солоуха «Обыск» о фээсбэшниках, занимающихся корпоративными разборками. Герой рассказа, сотрудник обыскиваемой фирмы, вспоминает, что когда-то люди «со щитом и мечом» занимались другим, впрочем, тоже не очень чистым делом.
После публикации несколько лет назад повести Аркадия Бабченко «Алхан-Юрт», открывшей в нашей литературе новую страницу окопной прозы, кое-кто из критиков выразил опасение, что больше Бабченко ничего не напишет, писателем не станет. Появившиеся затем рассказы «Взлётка» и «Аргун» эти опасения не подтвердили – Бабченко пишет, и пишет всё профессиональнее. И если «Алхан-Юрт» вызвал шок именно документальностью, то опубликованный в этом номере «Аргун», это произведение художественной литературы.
Конечно, резонанс будет не тот, что последовал после дебютной вещи, но это беда, кажется, всех писателей, начавших литературную биографию с «человеческого документа». Им, на мой взгляд, стоит опасаться самоповторов, использования приёмов беллетристики… Аркадий Бабченко продолжает писать о Чечне, пишет строго, ёмко, достоверно. Если в его багаже достаточно впечатлений или же он будет менять масштаб своего писательского взгляда, тема Чечни им будет исчерпана нескоро. А может, он пойдёт по пути Захара Прилепина – увидит за Чечнёй другую жизнь…
Покоробило в «Аргуне» меня только одно – вдруг появляющиеся публицистические абзацы вроде такого: «Мы больше не верим наградам, которые Родина раздаёт гораздо скупее, чем тумаки. Теперь для нас это пустое железо. И Ходаковский, и Кот носят одну и ту же «Отвагу», хотя первый сто раз мог умереть в горах, а второй рисковал разве что лопнуть от переедания. Мне вдруг думается, что комбат олицетворяет сейчас государство – за спиной дыба, в руках медали холуям»… Лучше бы я прочитал лишнюю страницу про «дристуху» после поедания сгущёнки, чем такой пассаж. От Бабченко мы вправе требовать большей тонкости.
Новый рассказ одного из самых талантливых, по-моему, прозаиков своего поколения Олега Зоберна «Белый брат Каспара» вызвал у меня двойственное чувство. Начало рассказа интересное – герой, молодой человек, едет с девушкой Катей куда-то за город; погода плохая, пейзажи безрадостные, настроение не для любви, но они едут. И характеристика девушки не может не заинтересовать: «Есть несчастливый тип умных девчонок, подобных Кате. Они страдают постоянно. Пролетел самолёт – тоскуют, потухла сигарета – мучаются, увидели хромую зверюшку – плачут»…
Но постепенно сюжет рассказа мутнеет, разжижается, герой впадает в некий транс (что Зоберном уже неоднократно было использовано), проповедует, читает свои стихи, бредит наяву. Катя, по воле автора, ему подыгрывает… В итоге всё сводится к малопонятной, жутковатой романтичности – герой смело покидает девушку, оказывается у железнодорожного полотна: «Взвевая снежную пыль, проносились составы. И тогда, стоя на обочине, ослепляемый мощным прожектором локомотива, я махал сумкой с журналами. И поезда приветливо гудели мне в ответ»… Рассказ очень похож на многие другие рассказы Олега Зоберна. Особенно – на «Которосль».
Публикация «Алфавиты» Андрея Волоса, судя по всему, ещё далека от завершения. В этом номере журнала собраны рассказы-слова на «з» – «к». Рассказы разные – смешные и драматичные, удачные и не очень, но уже можно сказать, что, по-моему, эта «Книга соответствий» будет куда значительней полуфантастических, игровых романов Волоса «Маскавская Мекка» и «Аниматор».
В разделе рецензий помещён разбор Марии Ремизовой романа «2017» Ольги Славниковой. Радостно, что после нескольких лет молчания в литературу возвращается этот замечательный критик. Кстати, и по критическим статьям Ольги Славниковой мы тоже соскучились.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.