ПЕСНИ СРЕДИННОЙ ЗЕМЛИ

№ 2006 / 45, 23.02.2015

Из Красноярска пришла скорбная весть: умер Алитет Немтушкин. Алитет знал, что в конце этого года должна выйти книга «Эвенкийская литература», один из разделов которой целиком посвящён его творчеству. Сигнал этого сборника мы получим буквально через две недели. А сегодня в память об Алитете читайте статью Ильи Колодяжного и стихи Романа Солнцева.

Мне было, наверное, лет восемь-девять, когда я прочитал книгу о Чукотке. Тогда я впервые узнал о существовании чукчей и эскимосов. Ни сюжета, ни героев, ни автора книги я уже сейчас, конечно, не вспомню. Но до сих пор осталось в памяти описание северного сияния и китового промысла. Во многом этому способствовали великолепные иллюстрации, которые и сейчас стоят перед глазами. Особенно почему-то меня поразило полярное сияние. Оно представлялось чем-то фантастическим, волшебным. И когда, будучи курсантом военно-морского училища, дважды – в августе и феврале – побывал на практике в Североморске, я старался не пропустить этого зрелища. Но, увы, так и не увидел. То ли был невнимателен, то ли северное сияние, как и любое настоящее чудо, – явление редкое.
Позже, благодаря повести Владимира Арсеньева «Дерсу Узала» я познакомился с ещё двумя коренными народами Сибири – гольдами и удэгейцами. Удивительно, но эту книгу я читал с не меньшим увлечением, чем до того, к примеру, романы Фенимора Купера, хотя в ней не было ничего, что так щекочет юношеское воображение: ни приключенческой героики, ни стрельбы, ни охоты за скальпами. Арсеньев покорил меня другим – необыкновенной теплотой и задушевностью в передаче образа простого гольдского охотника. Это я уже потом понял, что такое изображение представителя «малого» народа в высшей степени характерно не только для данного автора, но и для всей русской литературы. Ясно, что эта традиция возникла не на пустом месте, и она имеет под собой глубокое основание; но об этом мы ещё поговорим. Одним словом, когда я попал по распределению на Тихоокеанский флот, дальневосточная природа была мне близка и знакома. Правда, другое чудо природы – уссурийского тигра мне тоже увидеть не удалось (впрочем, может быть, к счастью).
И вот недавно мне попали в руки произведения эвенкийского писателя Алитета Немтушкина. К стыду своему должен признаться, что он стал первым из писателей-северян, которого я прочитал. Но может быть, именно поэтому и автор, и жизнь эвенкийского народа, так ярко воплощённая в его книгах, стали для меня настоящим открытием.
Прежде всего, меня удивила образность и красота речи Немтушкина. Вот как он в одной из своей лучшей повести «Мне снятся небесные олени» описывает северное лето: «…Отшумел на реке ледоход, и над тайгою крылом куропатки повисли белые ночи. Раскалённым бубном загуляло по синему небу солнце, глухариной бровью заалели вечерние закаты…». На мой взгляд, истоки этой образности следует искать в самом эвенкийском языке. Далеко за примерами ходить не надо. Так, у эвенков август называется – «месяц обдирания кожицы с рогов». Не правда ли, такое «оленье» определение месяца гораздо выразительнее, и я бы даже сказал, поэтичнее, чем по имени римского императора. К слову, с оленем связан ещё один месяц – май, который эвенки прозвали месяцем Оленят, что свидетельствует об огромном значении этого животного в жизни северян. Без преувеличения можно сказать, что олень – это стержень бытия эвенков, их сознания, и даже – как это ни покажется на первый взгляд парадоксальным – языка. Как считает Немтушкин, олень служит сохранению родного языка. Ведь по-эвенкийски сегодня говорят только в оленеводческих бригадах. И если не будет оленя, то вместе с ним исчезнет бесценный словарный запас, терминология оленеводов. Но язык – это лишь верхушка айсберга. Олень для человека Севера, пишет писатель, «в мороз тепло, тень в жару и пища в голод». Растущую среди эвенков безработицу, тунеядство, пьянство Немтушкин склонен напрямую связывать с исчезновением оленей. В этом есть немалая доля правды. Дело ведь не только в том, что в организме коренных северян отсутствует фермент, расщепляющий этиловый спирт. Это ещё полбеды. Когда эвенк отрывается от своих корней, когда он перестаёт быть оленеводом и охотником, то расплатой за это становится деградация, безысходность, ощущение бессмысленности жизни. Этот страшный путь в никуда подробно и беспристрастно, шаг за шагом, Немтушкин проследил в повести «Дорога в Нижний мир» на примере когда-то подававшего надежды талантливого художника Проньки Анкоуля. Он живёт один (жена с дочерью от него ушла), пропивая последние деньги с собутыльниками из местной богемы округа: певцами, музыкантами, художниками. Его дружки один за другим гибнут по пьяному делу: кто отравился, кто утонул. В конце уходит в Нижний мир (мир умерших) и Анкоуль: его находят повесившимся на отопительной трубе… Трагическая развязка наступает и для героя рассказа «Ванчо городской». Живущий в небольшом городе Енисейске Ванчо Тасачи скучает по родной фактории Орокан, где он родился и вырос. Однажды он не выдержал и махнул на родину (обещав жене достать по дешёвке соболей), захватив с собой ящик с водкой и вином. Там он остановился у знакомых. И тут же началась жуткая пьянка. Через несколько дней водка кончилась, стали пить политуру, от которой непривыкший к этой жидкости «городской» Ванчо и умер. Один из персонажей этого рассказа, жительница Орокана тётя Катя, видит причину пьянства в следующем: «Раньше хоть охота была, а теперь без оленей какая охота? Еванки без оленей не умеют охотиться. На сене да на дровах что заработаешь? Из дому всякие шкуры тащат и пропивают. Указы вышли, у нас сделали сухой закон, а ещё мокрее стало! Водку закрыли, некоторые бабы обрадовались – тихо теперь будет, спокойно. Так что ты думаешь? Бражка рекой полилась, за месяц растащили годовую норму сахара, теперь талоны… Политура на складах валялась, никому была не нужна, а теперь ящиками полетела, дерутся из-за неё».
Какой выход из этого страшного тупика видит писатель? Сразу скажу, что готового ответа или рецепта на эту проблему у Немтушкина вы не найдёте. Да и может ли он быть вообще? В других своих произведениях писатель даёт только надежду, самое большее – возможный путь к возрождению. Именно так следует понимать, например, рассказы «Новый директор» и «На этой Срединной земле». Первый рассказ начинается тем, что новый директор совхоза Илья Елдогир, затеяв на свой страх и риск строительство зверофермы, едет в окружной центр за плотниками. Отчаявшись найти в центре специалистов, он нанимает там молодого мастера на все руки, но уже спившегося Саньку Софьянникова и вместе с ним ещё нескольких таких же опустившихся работяг. И тут совершается чудо. Саньку как будто подменили. Он и пить бросает, и работает не за страх, а за совесть. А после окончания стройки просит взять его в совхоз механизатором. Сам Софьянников свой поступок объясняет так: «Нравится мне у вас. Вот ей-богу, как в первый раз проснулся и увидел это чудо. Какая природа, как легко дышится, люди простые, открытые». Впрочем, автор подбрасывает ещё одну версию: Санька влюбился в местную продавщицу. Что здесь играет главную роль в перерождении героя и правдоподобно ли вообще это перерождение – судить читателю. Кстати, в этом рассказе Немтушкин коснулся ещё одной проблемы – кадровой. Как стал, например, тот же Илья Елдогир директором совхоза? Сначала он окончил четыре класса, что быстро выделило его среди своих сородичей. Елдогира сразу сделали секретарём в кочевом совете: «Раз одолел большую грамоту, сам бог тебе велел сидеть с бумажками. Года три, наверное, Ильюшка посиживал за столом, по мнению большинства людей, ничего не делал и получал денежки. Потом по рекомендации райисполкома его направили на учёбу ещё выше – в двухгодичную сельскохозяйственную школу в Туру. Была такая «академия» в окружном центре». После сельхозшколы Елдогир работал заготовителем пушнины, а через некоторое время его назначили директором совхоза. Но если Елдогир был, несмотря на нехватку образования, на своём месте, то о его предшественниках этого сказать нельзя. Один, зоотехник, получив должность директора, тут же заважничал, стал недоступным для своих соплеменников; второй, охотовед, решил всех взять на крик и испуг. И опять-таки, как показывает Немтушкин, кадровая проблема в немалой степени упиралась во всё то же пьянство: «Одно время в семидесятые годы непьющий эвенк был просто кладом для партийной номенклатуры. Его быстро продвигали по служебной лестнице, ставили в пример, хотя всем было ясно, что он дурак дураком, ноль без палочки, но – не пьёт!.. Вот и возились с такими национальными кадрами, перебрасывая из одного кресла в другое, из посёлка в посёлок, из района в район. Ой, сколько таких было серостей, решавших судьбы людей!» («Метки на оленьем ухе»). И тем не менее не всё так беспросветно. В рассказе «На этой Срединной земле», во многом автобиографичном, Колька Путугир после двадцатилетнего отсутствия возвращается в родной край – Токму, «Срединную землю» своих предков. Позади – беспутная, «бичевая» жизнь, распавшаяся семья, одиночество. Здесь возвращение на родину (не только в географическом смысле, но и в духовном) означает возрождение. Ещё по дороге домой, в самолёте, Путугир вспоминает старинную песню, которую ему пела когда-то бабушка: «Да имеющий мать возвращается к матери, да имеющий отца возвращается в родное гнездо, так ведётся на этой Срединной земле…». Эта песня стала символом нравственного воскрешения героя. Что касается самого писателя, то после посещения родных мест он напишет прекрасную, жизнеутверждающую книгу «Мне снятся небесные олени», посвящённую жизни древнего охотничьего рода Хэйкогир («тундровые люди»). Какое удивительное богатство, многообразие мира кочевников открывается в этой повести. Это нам, людям городской цивилизации, порой кажется, что жизнь аборигенов Севера бедна и скучна событиями и смыслом. Скорее наоборот. Животный и предметный мир, обряды, обычаи, вера, традиционные промыслы – все элементы эвенкийского жизнеустройства образуют единое целое; все они связаны, объединены между собой. Весь уклад жизни исполнен смысла и насыщен самыми разными событиями. Эвенки непосредственно общаются не только друг с другом, но со всем миром; тогда как для многих из нас связь с окружающим миром осуществляется только через телевизор, интернет и телефон. Такой способ общения – крайне ограниченный и скудный – имеет в своей основе явно разъединяющее начало и действительно может вызвать мысли о душевной бедности и скуке нашей жизни.
Повесть «Мне снятся небесные олени» запомнилась мне не только многообразием описанной в ней эвенкийской жизни, но и мудрым, взвешенным отношением автора к истории своего народа. Здесь нет надрыва, кликушества, обвинительных приговоров, желания свалить все грехи на кого-либо – всего того, что, увы, ныне так распространено в современной литературе. При этом важно подчеркнуть, что действие повести разворачивается в основном в 30-е – 40-е годы, то есть в один из самых переломных и трагических периодов жизни эвенкийского народа, когда власть насильственно насаждала коллективизацию, интернаты, отрывала кочевников от традиционного уклада жизни. Конечно, и у Немтушкина не всегда получается сохранить объективный взгляд на историю. В некоторых его произведениях прорываются обличительно-разоблачительные нотки, направленные, в частности, в адрес русского народа. Сразу оговорюсь, что я отнюдь не намерен рассматривать отношения русских с коренными северянами в розовых красках. В своей политике на Севере российская власть допускала грубейшие ошибки как до революции, так и после, что приводило к прискорбнейшим последствиям: исчезновению традиционных промыслов, пьянству, деградации, иждивенчеству и т.д. Но разве эти же ошибки не были совершены и в отношении русского народа? Разве, к примеру, не спивалась и не умирала на протяжении последних десятилетий русская деревня? В этой связи я позволю себе привести небольшой пример личного характера. Мой дед по материнской линии, Семён Фёдорович Кузнецов, родом из деревушки Угличи (недалеко от Тарусы) Калужской губернии. Так вот, обычаи были таковы, что он – как старший сын – начал пить с восьми лет за своего слабого здоровьем и потому непьющего отца, моего прадеда. В этом же возрасте дед пристрастился к курению. Ясно, что от таких, с детства приобретённых, пагубных привычек избавиться было тяжело. И только поистине богатырское здоровье дало ему возможность вынести почти шестидесятилетнее непрерывное увлечение зелёным змием и табаком. Трудно было бы сказать, чем обернулась бы для моего деда другая трагедия того времени – коллективизация, если бы он не уехал в начале тридцатых годов учиться в Москву. Впрочем, в войну он хлебнул лиха сполна и буквально прошёл через огонь и воду: Таллинский переход, во время которого его корабль попал под бомбёжку, и он на одной руке (вторую почти оторвало и только чудо врачей спасло её) доплыл до берега, блокада, Невский пятачок…
Теперь о самой деревне. Уже в конце восьмидесятых, когда мы побывали там с мамой, она практически вся вымерла: осталось несколько старушек, доживавших свой век. Ещё стоял дом, построенный дедом и прадедом, давно заброшенный, заросший вокруг травой и одичавшим яблоневым садом. Крохотная речушка Туловня, на которой когда-то мужики-угличане ловили щук и сомов, идя с сетью вверх по течению, – обмелела, заросла, засорилась буреломом…
Вообще, сегодня, наверное, никто не станет отрицать, что основную тяжесть всех – а не только Великой Отечественной войны – крупнейших трагических событий и испытаний XX века в России вынес на своих плечах русский народ. Также, едва ли кто будет спорить с тем, что российская национальная политика с самого начала в корне отличалась от европейской, в основе которой лежало представление о второсортности любого народа, не принадлежащего к западной цивилизации. Такое представление, как хорошо известно, обернулось для одних народов рабской эксплуатацией и грабежом, для других – перед тем как оказаться в резервациях – почти полным смешением, «ассимиляцией» с землёй.
Этот разный подход к другим народам наглядно выразился в литературах; так, например, в русской литературе невозможен тот пафос героики, который присущ творчеству Ф. Купера, М. Рида или Р. Киплинга; а в западной и американской литературе напрасно искать произведения, подобные, скажем, «Хаджи-Мурату» Толстого или «Валерику» Лермонтова.
Всё вышесказанное отнюдь не означает, что я ставлю под сомнение правильность художественных поисков Немтушкина. Сам факт обращения писателя в своём зрелом творчестве к ранее замалчиваемым или даже запретным темам глубоко закономерен и заслуживает всяческого уважения. Ведь осмысление «белых пятен» истории, её трагических моментов, выявление правды, какой бы нелицеприятной она ни была, – всё это является необходимейшим условием для дальнейшего плодотворного диалога между народами. Художественное воплощение этих переломных, болевых моментов истории и было, на мой взгляд, главным делом последних двадцати лет всех национальных литератур России, включая собственно русскую. Например, писатели, представляющие балкарский, ингушский, калмыцкий, карачаевский, чеченский и некоторые другие народы, большое внимание уделяют теме депортации во время войны, а дагестанские, кабардинские, черкесские авторы много пишут о Кавказской войне и мухаджирстве (исходе в Турцию).
Другой вопрос, что зачастую объективное осмысление – в угоду тем или иным политическим силам – подменяется тенденциозным, конъюнктурным подходом. Все мы прекрасно помним, как в конце 80-х – начале 90-х годов некоторые писатели, позволяя втянуть себя в грязные игры, своими безответственными, политиканскими выступлениями разжигали низменные, разрушительные страсти толпы, тем самым прямо провоцируя межнациональные столкновения.
Выше уже говорилось, что Немтушкину чужд односторонний, предвзятый взгляд на жизнь. Когда перед ним появилась возможность открыто писать о судьбе эвенков, не избегая острых углов и закрытых тем, он не поддался соблазну спекулировать на истории своего народа и поступил как честный художник. А это, согласитесь, в наше время дорогого стоит. Поэтому отдельные выпады писателя в адрес русских скорее следует отнести к неприятию им современной цивилизации, носителем которой для эвенков волею судеб оказался русский народ. Той цивилизации, которая сегодня является главной угрозой существования для малочисленных традиционных этносов. Острое, порой апокалипсическое ощущение уязвимости традиционной культуры перед всё уравнивающим, вытаптывающим катком современной цивилизации, как показывает в своих работах известный российский специалист по этническим литературам А.В. Ващенко, характерно для творчества не только коренных народов Севера России, но и индейцев и эскимосов Северной Америки. Без сомнения, тема выживания в цивилизационных тисках в литературах аборигенных народов выходит на первый план. Современная этническая литература – это крик души, крик о помощи «малого» народа, который сегодня ещё значится в Красной книге вымирающих этносов, а завтра может уже исчезнуть с лица земли, как безостановочно исчезают – 70 видов в день! – растения и животные.
В творчестве Немтушкина проблема сосуществования традиционной культуры и цивилизации рассматривается – в отличие, к примеру, от его земляка Александра Латкина, уделяющего основное внимание «внешним» проявлениям агрессивного воздействия цивилизации (браконьерство, истребление лесов, загрязнение воды, земли, воздуха и т.д.) – изнутри, через внутреннее состояние человека. В своих произведениях писатель убедительно и психологически точно показывает, как отрыв от традиционного строя жизни, вынужденный уход из природной среды обитания отражается на судьбе кочевника, в его мыслях и чувствах.
В то же время Немтушкин понимает, что полная изоляция от внешнего мира невозможна. Слишком всё сегодня взаимосвязано. Судьба эвенков, живущих с русскими бок о бок вот уже несколько веков, едва ли отделима от судеб русского народа. Это ясно хотя бы из рассказа «Мой земляк Тимошка Инешин», посвящённого выходцам с Катанги (малой родины писателя), которые «были густо замешаны на нескольких кровях, но основными являлись две – русская и эвенкийская. Далёкие деды и прадеды, когда-то пришедшие в верховья Нижней Тунгуски с Мангазеи, не брезговали жениться на некрещёных тунгусках, и сами отдавали своих девок за «лешаков».
Кроме того, не все изобретения цивилизации приносили кочевникам только вред, было много полезного и нужного, помогающего выжить в суровых природных условиях. Как пишет сам Немтушкин, «…не всё плохо было и в нашей сегодняшней жизни. Мы, северяне, научились понимать смысл мышиных следов, начертанных рукой человека на белой бумаге, и благодаря этому перед нами открылся огромный неведомый мир, о котором и в сказках-то наших не говорилось. А если опуститься с этого слова чуточку пониже, то разве плохо, что мы, северяне, кроме чума, как своё кровное, родное, ныне воспринимаем простой деревянный дом – жилище русских людей? В нём в самые трескучие морозы тепло и уютно, одним щелчком зажигаем яркую электрическую лампочку, в домах говорит радио, а в последние годы засветились голубые экраны… В той же Суринде, прекрасно сохранившей свою национальную самобытность, старики и ребятишки всё морозное время отсиживаются в тепле, а после весеннего суглана (общего собрания) и окончания учёбы почти вся Суринда перекочёвывает в тайгу старинными дедовскими тропами» («Нить жизни»).
В этом отрывке как бы намечен путь к возможному плодотворному сотрудничеству традиционной культуры и цивилизации.
Сегодня можно услышать мнение, что существование литератур коренных народов Севера является искусственным культурным образованием. При этом часто выдвигается такой аргумент: вот, мол, Союз распался, и где теперь эти литературы? Действительно, младописьменные литературы Севера сегодня застыли на некоем распутье, на раздумье. Но ведь то же самое можно сказать и про «старшего брата» – русскую литературу. Между тем совершенно очевидно, что появление северных литератур, свидетельствующее о высоком уровне национального самосознания, было закономерным процессом в развитии коренных народов. Ныне уже трудно себе представить культуру нашей страны без этих замечательных литератур. Благодаря творчеству северян суровый полярный край в нашем представлении ассоциируется не только с нефтяными вышками и трубопроводами, но и с огромным, полным тайн и легенд человеческим миром. Простые и бесхитростные песни Срединной земли, земли охотников и оленеводов, согрели человеческим теплом ледяные сибирские просторы. Ярким подтверждением моих слов служит самобытное творчество эвенкийского писателя Алитета Немтушкина.

Илья КОЛОДЯЖНЫЙ

---

ПАМЯТИ АЛИТЕТА НЕМТУШКИНА

Снится, что ты усмехнулся: «Не рано ли?
Не пожалев и праздника?»
Пуля сразила? Словом ли ранили?
Тут уж какая разница!

Где теперь встретимся, брат мой насупленный,
тундровым мёдом овеянный?
Может, снежинками в небе над Суриндой
иль над моею Матвеевкой?

Или в тайге – перелётными птицами
поговорим на озере?
Или под пальцами женщин – страницами,
если нас не отбросили?

Мир поражается нашей наивности
среди клевещущих, лгущих!
Мир изумляется нашей невинности
среди ворующих, жгущих!

Будут века проноситься мгновеньями,
словно снег под санями.
Будет всю ночь играть над оленями
северное сиянье.

Это – души золотая отдушина…
это – костёр на болотине…
Это привет Алитета Немтушкина
нашей страдающей Родине.
Роман СОЛНЦЕВ г. КРАСНОЯРСК