КОРНИ ОБНАЖАЮТСЯ В БУРЮ

№ 2007 / 1, 23.02.2015

В связи с Петром Проскуриным мне вспоминается одна история, случившаяся уже в постперестроечную пору, то ли в 1994-м, то ли в 1995 году. Писатель выступал в Кисловодске. Одна из дам попросила его оставить автограф. Проскурин отказался, сославшись на то, что на чужих романах не расписывается. Дама обиделась. «Как же так? – недоумевала она. – Ведь это ваша же «Судьба». Тут пришла очередь удивляться уже самому романисту. Дама действительно хотела получить автограф на его романе, вот только данное переиздание он никогда не видел и никто на новую публикацию «Судьбы» с ним договора не заключал. Переписав на листочек выходные данные, Проскурин решил пиратов отыскать и разобраться с ними. Но в Москве по указанному адресу его дальше охранника никуда не пустили. Издатель через секьюрити передал ему лишь стодолларовую бумажку, потребовав в дальнейшем оставить его в покое. Вот в такой писатель попал бандитский переплёт. Романы его ещё по-прежнему были в цене, а ему самому платить уже никто не собирался. Пётр Лукич Проскурин родился 22 января 1928 года в посёлке Косицы Брянской области. Вырос в крестьянской семье. Когда фашисты захватили родные места, отец Проскурина стал сельским старостой. Позже он отступил вместе с немцами. После освобождения Брянщины наши поторопились мать Проскурина вместе с детьми повести на расстрел. Спас семью от гибели случайно проезжавший мимо руководитель района. После войны Проскурин работал в колхозе. В 1950 году был призван в войска ПВО. Почти вся его служба прошла в подмосковном Реутове. Тогда же он под псевдонимом Павел Росин опубликовал первые (правда, очень слабые) стихи в окружной газете «Красный воин». Демобилизовавшись в 1955 году, Проскурин отправился сначала к тёте в Грозный. Но на юге он так и не прижился, поэтому вскоре завербовался на Камчатку, где три года крутил баранку в северных леспромхозах. В 1957 году по пути на Брянщину лихой шофёр остановился в Хабаровске, где ему случайно на глаза попалась редакция журнала «Дальний Восток». Видно, это был знак свыше. Дело в том, что домой Проскурин возвращался не с пустыми руками: у него в чемодане лежали бумаги с текстами нескольких рассказов и черновики почти законченного романа. Первым читателем рукописей стал Сергей Рослый. По его протекции один из рассказов – «Цена хлеба» – в 1958 году напечатали в газете «Тихоокеанская звезда». Но Рослый считал, что Проскурину надо было всё бросить, забыть про отпуск и любые другие развлечения и полностью сосредоточиться на романе. В Хабаровске через полгода ждали знаменитостей из московских журналов. Как полагал Рослый, рукопись Проскурина имела шанс попасть в жилу. Так оно и случилось. Александр Дементьев, представляя в Хабаровске интересы «Нового мира», признал, что для его журнала проскуринское сочинение ещё не дотягивало, но местных издателей оно даже очень могло заинтересовать. И уже в 1960 году в Хабаровске читатели получили первую книгу Проскурина. Она называлась «Глубокие раны» и рассказывала о партизанском движении на Брянщине. Естественно, автор в этом произведении о многом умолчал. Всю правду об отце он боялся рассказать вплоть до самой смерти. Впервые писатель некоторые семейные тайны приоткрыл лишь во второй книге своего автобиографического романа «Порог любви», которая появилась в печати уже после его смерти. Оказалось, что его отец в 1928 году выступил на своей родине, в посёлке Косицы, организатором колхоза имени Ильича. Потом взялся за раскулачивание соседей. Односельчане ему этого не простили. Поэтому он в какой-то момент предпочёл перебраться на юг. В Назрани ему вроде бы повезло. Он стал главбухом мукомольного комбината и попал в номенклатуру. Но при первой же ревизии у бывшего брянского крестьянина обнаружили недостачу. Его арестовали. На малую родину он вернулся уже в конце 1930-х годов. Как писал Проскурин, в Севске, «года за два до начала войны и случилось несчастье, перекосившее всю жизнь не только его самого, но и его семьи, и всех связанных с ним людей. У него случилось заражение правой руки, чуть ли не гангрена, был отнят указательный палец, и рука стала сохнуть – таких в народе зовут сухорукими. Ему выдали белый билет, призыву в армию он не подлежал, и когда Севск заняли немцы, он тотчас очутился в концлагере. Отец был черноволос и черноглаз, и его приняли за цыгана. Его же начальник, заведующий Севским гортопом Ковалёв, как партийный, тоже оказался в концлагере под Глуховом, на Украине (километров семьдесят от Севска). Он был вдов, жил со старушкой-матерью и двумя сыновьями. Отец вышел из концлагеря уже сломленный, согласился сотрудничать с немцами» (П.Проскурин. Чёрные птицы. «Роман-газета», 2005, № 22). Пока хабаровские издатели набирали и верстали первый роман, Проскурин вчерне завершил второй. Это уже была книга о жизни камчатских лесорубов: «Корни обнажаются в буре». Ею сразу заинтересовались московские издатели. Роман вышел в 1962 году. Но теперь писатель услышал не только похвалы. Больше всех его принялся громить Г.Бровман. Тем не менее в том же 1962 году начинающего романиста приняли на Высшие литкурсы в Москве. Во время учёбы на ВЛК Проскурин завершил третий роман «Горькие травы». Однако столичные журналы эту рукопись не приняли. Прохладно к ней отнеслось и руководство издательства «Советский писатель». Позже каждая заинтересованная сторона предложила своё объяснение. Соратники писателя настаивали на том, будто издатели испугались критического взгляда романиста на развитие советского хозяйства в послевоенную пору. А оппоненты утверждали обратное: мол, Проскурину роман завернули из-за его художественной беспомощности. Говорили, якобы книгу спас Анатолий Иванов. У него в 1964 году в издательстве «Советский писатель» готовился к печати роман «Тени исчезают в полдень» и, если верить слухам, редактор В.Петелин поставил перед ним условие сделать всё, чтоб пропустить проскуринскую рукопись через опекавшийся Ивановым журнал «Сибирские огни». Окончив курсы, Проскурин уехал в Орёл, где жил вплоть до 1968 года. В Орле он задумал свои главные романы о Захаре Дерюгине, которые в конечном счёте вылились в трилогию «Судьба» (1972), «Имя твоё» (1977) и «Отречение» (1987–1990). Все эти книги имели бешеный успех у домохозяек, особенно после экранизации отдельных фрагментов «Судьбы» (в кинотеатрах фильм шёл под названием «Любовь земная»). А вот критики отнеслись к трилогии не столь однозначно. Причём писателя сразу взялись пощипывать не только либералы. Поначалу ему сильно доставалось и от патриотов. Романиста всё это сильно раздражало. Он в какой-то момент даже не удержался и в весьма сердитой форме ответил Виктору Петелину, который в 1964 году во всех инстанциях воевал за его роман «Горькие травы». Проскурин негодовал: «Не понять образ Захара Дерюгина – не понять романа. Представить себе весь роман в каком-то ложном освещении. Я никак не против критики, даже самой суровой, но одно дело разбирать то, что есть, и совсем другое – высказывать необдуманные до корней вещи. Нагульнов в райкоме. Для Нагульнова это всего лишь эпизод, проходящий момент, для Захара это поворотный пункт, пункт, в корне меняющий весь его дальнейший жизненный путь, момент, отбрасывающий его к начальным исходам: все нужно копить заново, почти начинать жить заново. В этом вся принципиальная разница двух образов, то, чего ты не захотел заметить. Образ Захара вообще принципиально новый в советской литературе, и похожесть ситуаций в сцене в райкоме, на мой взгляд, только подчёркивает его новизну. Образ творящего мир, образ созидающего, становая жила самого необходимого в жизни. Он просто – работает. Дома, в колхозе, на войне. Он великий работник, на труде которого возвышается всё остальное. Он не кричит – он творит жизнь каждой минутой своей жизни. Я бы написал тебе больше о Захаре и Нагульнове, но думаю, что это не для письма. Теперь о Сокольцеве и Рогове («Исход»). Если Рогов только подступы к драме, то Сокольцев – это уже трагедия свершившегося, и трагедия подвига, и трагедия жизни. И здесь какая-то похожесть ситуаций – ни при чём, как и с Захаром Дерюгиным, всё определяет конечный результат. Как Захар принципиально новый в сравнении с Нагульновым образ, так и трагедия Сокольцева неизмеримо выше бытовой драмы Рогова. Мне, Виктор Васильевич, не хотелось бы, чтобы ты судил о романе с налёту, это не на пользу ни роману, ни тебе. Вообще что-то непонятное происходит. На «Роман-газете» М.Лобанов выступил по сути дела против «Судьбы», начал обвинять роман в достоевщине, хотя Достоевский – это прежде всего раздвоенность психики, чего не скажешь о главных героях «Судьбы». Достоевский – гений и не нам его касаться, но здесь совсем другой метод. Ты тоже отыскиваешь в романе то, чего в нём нет. Мне кажется, по этой тропе далеко уйти невозможно» (это проскуринское письмо, датированное 9 февраля 1973 года, я цитирую по книге В.Петелина «Счастье быть самим собой», М., 1999). Просукрин действительно верил в то, что он – новатор. Когда он закончил и отнёс в редакцию журнала «Москва» завершающую книгу трилогии, то записал в своём дневнике: «Роман сложился весьма парадоксальный. Захар Дерюгин словно повторил свой путь, но теперь уже от устья жизни к её истокам, на его мужицкую судьбу в России наложился ещё один пласт откровения, ранее неподвластный ни вскрытию, ни осмыслению для такого, как сам Захар Дерюгин, и я опасался, не случилось ли от подобного поворота, единственно возможного в поисках истины, распада образа. Стоять рядом со своим героем чуть ли не тридцать лет (с 1961 года, когда были написаны первые страницы трилогии) и не притерпеться к нему, не впасть в зависимость от него было почти невозможно. Что за образ получился, что он в себе таит? Пожалуй, именно в нём под конец трилогии сосредоточилась вся зыбкость и неуверенность человеческой судьбы в завершение двадцатого века; но в нём, в Дерюгине, сконцентрировалась также и неистребимая вера в чудо, народный оптимизм, русская чудовищная жизнестойкость, во многом уже подорванная предшествующими десятилетиями тяжелейших испытаний, выпавших на долю России» (запись от 20 января 1990 года). Проскурин не знал, что получившая в те дни рукопись «Отречения» новый заместитель главного редактора «Москвы» Светлана Селиванова просто плакала. Она знала, что эту книгу уже успела одобрить и принять к печати старая редакционная команда, которую возглавлял Михаил Алексеев. Но если выполнять данное предшественниками слово, это означало загубить сразу четыре номера. И открещиваться от обещаний старой команды ей тоже было неудобно. Вот от безвыходной ситуации Селиванова и рыдала. Если судить по большому счёту, завершающая книга явилась полным провалом. Пожалуй, я здесь быстрей соглашусь с критиком Анатолием Бочаровым, считавшим, что нельзя до бесконечности «разогревать» себя на тех же героях и на тех же интонациях, которые уже прозвучали в более ранних произведениях. В начале 1980-х годов Проскурин написал повести «В старых ракитах», «Полуденные сны» и «Чёрные птицы», в которых ярко отразил кризис в общественном сознании. В перестройку чуть ли не каждая статья Проскурина вызывала шквал откликов. Он первым заявил о ненормальной ситуации с «толстыми» журналами, которые, в какой-то момент утратив всякий интерес к текущему литпроцессу, увлеклись републикациями эмигрантских сочинений и архивными публикациями. Проскурин это увлечение сравнил с некрофилией. Естественно, либеральная критика тут же упрекнула писателя в агрессивном невежестве. Хотя доля правды в размышлениях Проскурина, несомненно, была. Позже, на излёте перестройки, писатель удивился, почему вдруг в прессе стали стесняться слова «коммунист». Это уже потом выяснилось, что верхушка партии, предвидя крах господствовавшей тогда идеологии, вовсю готовила себе запасные аэродромы и пыталась навязать обществу иную лексику. Гнев ультрарадикалов вызвали и рассуждения Проскурина в 1988 году о Сталине. Проскурин тогда сказал: «В литературе и искусстве сейчас модно обращаться к фигуре Сталина. Но моё убеждение, за такие колоссальные фигуры, как Сталин, должны браться люди огромного художественного дарования, типа Шекспира или Достоевского. Только тогда художники смогут в трагической, разрушительной личности Сталина выявить созидательные для времени моменты и параллельно увидеть все те тенденции, которые нёс этот образ» («Книжное обозрение», 1988, 22 января). В 1995 году Проскурин опубликовал роман «Седьмая стража». Как считал Николай Федь, «в «Седьмой страже» тесно переплелись, смешались мощные потоки реалистического и фантастического, образуя фантасмагорию. Именно здесь автор пытается выявить глубинные причины неприязни стоящих над русским народом правителей всех мастей к слову «русский» и особую, почти зоологическую ненависть к нему разноплеменной литературной братии, выбравшей для обеспечения своей затратной и прожорливой жизнедеятельности именно русский язык, но и на дух не принимающей слово «русский». Последним романом писателя стала книга «Число зверя». По правде говоря, я никогда не считал Проскурина тонким стилистом. Он всё-таки слово не чувствовал. Ни в одном своём романе ему так и не удалось полностью победить косноязычие. Но он за долгую жизнь очень хорошо научился разбираться в людях. Что касается творчества, Проскурин, по-моему, всегда выезжал на трёх китах: теме, проблемах и идеях. Жизнь ему подарила встречи с уникальными людьми. И эти люди зачастую весьма охотно посвящали его в свои планы. Они нередко доверяли ему ход собственных мыслей. Проскурину порой оставалось только найти форму для изложения чужих наработок. А вот это у него получалось далеко не всегда. В пример я приведу повесть «Порог любви». Я не сомневаюсь: писатель очень хотел в ней высказаться по поводу русской философии XIX века. Он, видимо, на уровне интуиции понимал, какое огромное значение для всей мировой истории имела русская философская жизнь. Но все его рассуждения, увы, носили весьма поверхностный характер. Я думаю, Проскурину в своё время сильно повезло, что судьба свела его с дочерью одного хабаровского литератора – Рустама Агишева. Лилиана Рустамовна с самого начала их знакомства попыталась вложить в книги своего избранника и частицу собственной души. По сути, в 1960-е годы сначала именно она редактировала практически все романы мужа, а уже потом за дело брались профессиональные издатели. Благо ей в чувстве слова отказать было нельзя. Думаю, именно из-за отсутствия хорошего художественного вкуса Проскурин в последние годы не просто ценил, но и пытался всячески поддержать то критика Николая Федя, то прозаика Валерия Рогова. Но это же очень заурядные фигуры. За что их хвалить? Что ещё? Мне кажется, последние два десятилетия Проскурин сильно разочаровался в творческой интеллигенции. Он не случайно в своё время не стал брать у Литфонда дачу в главном писательском городке – в Переделкине, а решил построиться в менее престижных Белых Столбах, но по соседству с офицерами Генштаба. Общаться с генералами ему было куда интересней, чем с иными коллегами по перу. Почему Проскурин так разуверился в художниках? Я думаю, он давно почувствовал в поведении многих литературных генералов фальшь. Это ведь на его глазах высокопоставленные литфункционеры чуть не растоптали в 1982 году замечательного критика Юрия Селезнёва. Практически все тогдашние секретари Союза писателей России, услышав со Старой площади команду «фас», в одночасье захотели стать святее папы римского и сразу открестились от лучшего в своём поколении критика. Так, Егор Исаев сказал, что он – стайер, который в борьбе за русское дело должен выдержать всю дистанцию, какой бы длинной она ни была, а Селезнёв выбрал спринтерскую гонку и тем самым лишил себя защиты. И единственным, кто не побоялся публично опровергнуть всю эту чушь и назвал все вещи своими именами, оказался Проскурин. Уже в 1993 году писатель записал в своём дневнике: «Беда в хронической застарелой болезни русской творческой элиты, национальный защитительный инстинкт у которой начисто отсутствует, даже перед лицом общерусской трагедии». Не поэтому ли Проскурин в последние годы решительно отошёл от председателя Союза писателей России Валерия Ганичева и всего его ближайшего окружения?! В 1988 году Проскурин стал Героем Социалистического Труда. Он был лауреатом Госпремии России (1974) и Госпремии СССР (1979). В 2000 году ему присудили звание почётного гражданина Орла. Умер писатель 26 октября 2001 года в Москве. А похоронили его в Брянске. Я не исключаю, что кто-то в своих целях эту (или другую) словарную статью захочет перепечатать. Возражений нет. Но при одном условии: не надо учиться у «Роман-газеты», которая в ноябре 2005 года взяла да повторила из моего «Лексикона» чуть ли не слово в слово прежний вариант моей справки о Проскурине и даже не указала автора.

В. ОГРЫЗКО

 

В ближайших номерах читайте материалы о Николае Заболоцком, Викторе Розове, Константине Симонове, Ярославе Смелякове, Александре Твардовском и других великих писателях