соскальзывание В БЕздну

№ 2007 / 4, 23.02.2015

Юрий Мамлеев, как известно, является основателем нового литературного течения – метафизического реализма. Каковы его основы? Писатель отвечает:

– Теоретические основы этого течения разработаны мной в «Судьбе Бытия», именно в её послесловии, озаглавленном «Метафизика и искусство». В этом литературном течении предполагается включение в художественное произведение (роман, рассказ, поэма и т.д.) тех или иных элементов метафизики, понимаемой, однако, в несколько расширительном значении. Таким образом, имеются в виду не только так называемые вечные вопросы бытия, но и вся скрытая реальность в целом. Сюда входят, например, как неизведанные, скрытые, тайные стороны человеческой души, так и та невидимая реальность, которая окружает нас. Фактически речь идёт о проблемах расширения реальности. Метафизический реализм исходит из относительной исчерпанности социально-психологической стороны человека в мировой литературе и предполагает проникновение в те самые глубины человеческой души, которые могут даже изменить наше представление о человеке. Слово «реализм» здесь не случайно: во-первых, метареализм предполагает вполне реалистическое описание обыденной жизни, но с присутствием в нём метафизических реалий. Но главное – сами эти метафизические реалии не могут и не должны быть результатом игры воображения или фантастики. Эти «реалии» почерпываются: а) из того океана опыта и знаний о невидимом мире, который приобрело человечество за свою историю, б) путём той способности, которую Рене Генон определял как интеллектуальная интуиция (или, в конце концов, мистическая). Например, в романе «Мир и хохот» говорится: «Речь шла о том, что на землю опустилась, как туча из невидимого, новая реальность, уничтожившая, закрывшая всё то, чем жило человечество в своём сознании до сих пор. Всё исчезло, провалилось, ушло – память об истории, прежняя духовная жизнь, искусство, наука, культура, даже язык и способ мышления. Новая реальность, спустившись на землю, отстранила всё, даже сновидения. Но немного людей осталось, и осталась их душа – её остаток, её глубь, непонятная, незнаемая, и надо было жить, начинать всё сначала, а главное – понять новую, непостижимую прежним умом реальность, а может быть, непостижимую вообще. Прежнее человечество кануло в бездну. И то, что осталось, уже не могло иметь с ним почти ничего общего. Эти люди барахтались в непостижимом, как слоны на луне. Но всё же была какая-то возможность вступить в контакт с иной реальностью, пробудив не угасший ум, а нечто безумно-новое в своей душе. И главное – не убить, не сожрать друг друга в спустившейся тьме». Разумеется, поскольку само метафизическое и философское знание необъятно, то писатель выбирает из него те элементы, которые его непосредственно волнуют и о которых он тем или иным путём имеет представление. Он может опираться на свой личный опыт или использовать, даже в сатирическом ключе, целые мистические учения, если видит в них какие-либо изъяны. Таким образом, сам писатель определяет направление своих интересов. И конечно, писатель-метафизик может включать в свои произведения как самые ужасающие тёмные стороны жизни, так и наиболее светоносные проявления, и даже тоскливо-обыденную повседневную жизнь, если он обнаруживает в её разломах, в её подтексте метафизическую подкладку.

Метафизические воззрения с убеждающей силой присутствовали в древней, традиционной литературе (особенно в поэзии), нередко в форме так называемых мифов. Но в то время и мир, и человек были совершенно другими, чем сейчас, и, собственно говоря, такое искусство было гениальным выражением мистических или символических взглядов их авторов (Данте, персидская поэзия). Метафизика заполняла собой всё пространство литературного произведения, которое было далеко от того понимания реализма, которое возобладало впоследствии, в ближайшую к нам эпоху, когда литература заключила союз не с мифологией, а с текущей жизнью человека. Писатели-метареалисты уже с совершенно других позиций, не порывая с достижениями традиционного реализма XIX и XX веков, возвращают метафизике её достойное место в современной литературе. Метафизика становится частью бытия современного человека. И образуется таким образом сложнейшее единство социально-психологического аспекта человеческой жизни и бездн человеческой души, которые в конце выводят человека за пределы того узкого мира, в который он был помещён, как в клетку, по существу поступательным торжеством позитивизма, агностицизма и в конце концов практического материализма XVIII – XIX веков. В этой связи следует отметить, что по существу метафизический реализм является не только литературным течением или даже скорее философско-литературным направлением. В принципе, это – целое мировоззрение, меняющее направление человеческого ума в сторону более глубинного, запредельного познания реальности. Метареализм не возвращает человека, например, в античный мир или в другой подобный (в традиционалистском смысле) период. В нём ориентация на современный мир, с его катаклизмами, войнами и раздирающими противоречиями, сочетается с иными, присущими новому тысячелетию, поисками духовного бытия. Метареализм обращён в будущее, а не в прошлое, в вечное, которое виднеется за панорамой временного (неуничтожимое в изгибах погибающего).

– Ваши художественные произведения наполнены философским смыслом. Но, видимо, они – нечто в значительной степени иное по сравнению с вашими чисто философскими работами. В чём отличие и в чём сходство?

– Здесь есть, конечно, и сходство, и различие. Но прежде чем говорить об этом, надо обратить внимание на одно обстоятельство. В литературе, в искусстве вообще, всегда присутствует некий элемент или уровень, который ускользает от всяких попыток его философского или даже вербального определения. Назовём этот уровень «Неописуемым». Каждый, кто живёт в искусстве, в литературе, обычно чувствует присутствие этого «Неописуемого». Скажут, что это тайна, тайна искусства. Но в метафизике также наличествует тайна, однако это иная тайна. Так или иначе, но философское раскрытие художественного произведения отнюдь не абсолютно (оно относительно). Теперь можно ответить на ваш вопрос. Здесь каждый рассказ или роман имеет, естественно, свою метафизическую окраску, подоплёку. Несравнимую ни с чем роль в создании моей метафизики сыграл мой же рассказ «Боль № 2», написанный в 1965 году в России так сказать в неконформистском подполье. Именно в этом рассказе (впоследствии он вошёл как глава в целый роман) впервые речь идёт о некоей Бездне за пределами Абсолюта. Именно такое метафизическое представление легло потом в основу «Последней Доктрины» из «Судьбы Бытия», где оно наиболее полно представлено. Таким образом, метафизическая идея в литературе породила парадоксальную, почти немыслимую философскую доктрину. В романе «Шатуны», при всей «неописуемости» его подтекстов, доминируют две метафизические идеи, а именно: иллюзорность этого мира и истерический поиск бессмертия, своего неуничтожимого «я», причём этот поиск сопровождается беспределом отчаяния и надежды. Относительно иллюзорности – в западной печати писали о герое «Шатунов» Фёдоре Соннове: «Он убивает, чтобы понять вечное». Иллюзорность здесь понимается не только как временность, текучесть, уничтожимость всего, что находится в этом мире, но и как гносеологическая иллюзорность. Относительно метафизики «я» в «Шатунах» можно сказать, что она явно присутствовала там, но поданная через восприятие героев, иногда искажённое. Известный американский писатель Джеймс МакКонки так писал о «Шатунах»: «Виденье, лежащее здесь в основе, – религиозное; и комедия этой книги – смертельна по своей серьёзности». Следует отметить, что литературное произведение по своему существу не может быть неким комментарием к каким-либо философским воззрениям. Идеи в нём проходят через опыт живых героев, их жизни, их ярости, гнева и прозрения. Иначе это не литература. Даже когда в рассказе речь идёт о целой мистической концепции (как в «Голосе из Ничто») она даётся как переживание падшего человека. Естественно, именно в душе такого человека и могла только зародиться идея тотального падения. В философском плане важнейшим романом последних лет является «Блуждающее время» («Лимбус-пресс», 2001). Между прочим, одна из тем этой книги – проблема времени. Провалы во времени и возможность попадания как в прошлое, так и в будущее – теоретически сейчас обоснованы так называемой «новой физикой», я уже не говорю о некоторых наблюдениях, зафиксированных, например, в Великобритании. И в «Блуждающем времени» эти попадания в прошлое показаны не как фантастическое (или чисто литературное) событие, а как реальность. Но важнейшие метафизические проблемы здесь носят совсем другой характер. Одна из них – это теория и практика реализации Абсолюта или Атмана, так как это практикуется в адвайте-веданте (в недуалистической веданте). Разумеется, это подано через художественные образы и связано с сюжетом романа (описываются учитель и его ученица). Эта практика касается самого глубинного Самопознания, но в согласии с ведантийской традицией (не больше). Другая метафизическая ситуация – ещё более сложная. Речь о том, что, согласно традиционным религиям, прежде всего христианской, Бог открыл человеку и миру всё, что нужно для Спасения, но многое иное, как известно, мир не мог вместить. В «Блуждающем времени» описан человек, который, видимо, владеет тем, что как будто закрыто для человеческого постижения, описан круг людей, окружающих последствия такого вторжения в метафизическую жизнь людей. Несмотря на все парадоксы «Блуждающего времени», вокруг определённого противопоставления этих двух вышеописанных тенденций вращается одна из сюжетных линий романа. Естественно, всё это передано через судьбы, жизни, метания и переживания героев романа. Метафизические идеи, как и религиозные, по существу являются сверхценными идеями, и мы знаем из истории, до какой степени люди могут быть захвачены, погружены в них, ибо они указывают на выход из тюрьмы этого мира с его дамокловым мечом смерти. Другой роман, «Мир и хохот», на примере жизни совершенно необычных персонажей посвящён онтологическим проблемам. Бытие, а не запредельность там главное. Кроме того, в романе есть важный персонаж, молодая женщина Оля Полянова. В её образе осуществлена попытка изображения настолько чистой, христианской любви к людям, что даже некоторые окружающие с недоумением воспринимают этот поток Света и даже боятся его. «Самым глобальным фактом была Любовь, но не та любовь, которой ограничивались люди. Это была любовь не к «любимому», а ко всем, к самому бытию, к образу и подобию Божьему, скрытому в глубине человеческой души, к Свету сознания и к его Источнику, к великой тайне в человеке». Во всяком случае, эти два романа объединены надеждой и верой в победу над смертью (над смертью в широком смысле этого слова, не только над физической смертью). По существу, в «Блуждающем времени» даны ответы на наиболее больные вопросы человеческого существования, которые поднимаются в «Шатунах». Как пишет в своей статье французский исследователь и переводчик Анна Колдефи, «эти три романа образуют трилогию». …Что касается рассказов, то в них выражен по большей части несколько иной аспект. Правда, как и в романах, Смерть присутствует и здесь, и главной движущей силой является всегда стремление к бессмертию и вера в него. Не смерть там царит, а бессмертие, несмотря на весь драматизм жизни. В рассказах обнаруживаются также определённые архетипы человеческого отношения к высшим силам, и, имея в виду эсхатологическое содержание нашей эпохи, эпохи духовной инволюции и страсти выбраться из неё, эти отношения порой принимают гротескный характер. Таковы эти герои, бредущие по миру, одурманенному материализмом, патологией и бредом саморазрушения. Таков герой рассказа «Человек с лошадиным бегом» – он совершает одно за другим нелепые, порой чудовищные действия, но в конце концов не выдерживает и кричит: «Господи, когда же я к тебе улечу!». В рассказе (в форме сказки) «Ерёма-дурак и смерть» герой Ерёма так расправляется со своей личной смертью: Явилась Смерть к Ерёме разом в горницу поутру. Глянула на Ерёму – и только тогда осенило её. Нет для него ни смерти, ни бессмертия, и жизнь тоже по ту сторону его. Не из того он соткан, из чего мир небесный и мир земной созданы, ангелы да и мы, грешные люди. И есть ли он вообще? И видит Смерть, что Ангел, стоящий за её спиной и мерящий жизнь человека, отступил. Словно в пустоте оказалась Смерть, одна-одинешенька. «Но вид-то его ложный, человеческий, должен пропасть, раз я пришла», – подумала Смерть. А самой страшно стало. Но видит: действительно, меняется Ерёма. Сам внутри себя спокоен, на Смерть и внимания не обращает, а облик человеческий теряет. Но что такому облик? Вдруг засветился он изнутри белым пламенем холодным и как бы несуществующим. Вид человеческий распался, да и облика другого не появилось. Сверкнули только из пламени глаза, обожгли Смерть своим взглядом так, что задрожала она, и ушёл Ерёма в своё царство, – собственно говоря, он в нём всегда пребывал. Но что это за царство и есть ли оно, не людям знать. Ни на земле, ни на небе, нигде его не найти. Только вспыхнуло пламя, сожглась изба, Смерть одна стоит среди угольков, пригорюнилась. Платочек понизала, нищенкой юродивой прикинулась и пошла. Обиделась». В «Дневнике собаки-философа» изображены философские метафизические страсти человечества, но пропущенные через разум и эмоции собаки. 

Несколько странная ситуация отражена в рассказах «Макромир» и «Неприятная история». Герои там совершают абсурдные поступки, объяснимые частично инерцией сознания, которое не может поверить в своё уничтожение, ибо в принципе оно действительно бессмертно (имеется в виду Сознание как таковое), несмотря на то, что на феноменальном уровне, на уровне «убеждений» человек может и отрицать бессмертие. Эта инерция, имеющая корни в самой природе сознания, заставила героиню «Неприятной истории», докторшу, укоренённую в физическом мире, к тому же обжору, неожиданно спокойно принять решение – помереть. Также ни с того ни с сего кардинальное решение принимает Вася Жуткин – герой рассказа «Макромир». Но всё это делается для того, чтобы показать, что смерти не существует, а существует бессмертие и некое великое Неизвестное. Таким образом, для такой литературы характерно постоянное «соскальзывание в бездну». Это может выражаться в поведении героев, наконец, в характере самого текста. Подводя итоги, надо подчеркнуть, что второй важнейшей чертой моей литературы является наличие так называемой второй реальности, которая существует параллельно первой, обычной. Мои герои живут как в первой, так и во второй реальности, последняя из которых для многих из них становится наиболее грозной и главной. Иногда она сплетается с первой, образуя единый поток чуть-чуть «сверхъестественной» жизни. Но в конце концов должна победить новая безграничная жизнь.

 

Записал Алексей НИЛОГОВ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.