ПОКАЯНИЕ

№ 2007 / 9, 23.02.2015

Убийство царской семьи

– трагедия России и каждого из нас

 

По преданию, всякий день пресвятая Богородица обходит вокруг Свято-Троицкого Серафимо-Дивеевского монастыря по канавке, протоптанной Её легкими стопами. В годы попрания православных святынь канавка заросла землёй и стала тропинкой. Посёлок Дивеево наступал на монастырские угодья сараями, заборами… Но приезжие паломники упорно и неустанно торили путь вослед незримой поступи Матери Божией. В их числе ходила и я, всегда останавливаясь возле зрелой лиственницы с приветливо широкими ветвями. Знала, что посажена она была монахинями, молившимися о даровании Царской чете Наследника. Так отметили они судьбоносное для России событие – рождение Царевича 30 июля 1904 года. Младенца нарекли Алексеем в честь венценосного предка Алексея Михайловича – собирателя русских земель. Однажды после бурного ночного ветра под столетней лиственницей я подобрала сломанные упавшие сучья, увезла их с собой в Ветлугу – в «царские уголки» в воскресной школе и в моём доме. Тогда ли? – между мною и светлым отроком Алексеем Романовым – сквозь время – протянулась тонкая связь, будто сухая ветвь дерева с изысканно чёрными розетками шишечек стала меж нами связным. Потом получилось так, что шесть лет подряд я навещала Ливадию, всякий раз с трепетом входя в покои Белого Дворца, где пока ещё жив музей Семьи Романовых, жив их благодатный дух. Давно, ещё до канонизации Царственных Мучеников Зарубежной церковью, мой духовный отец, тогда сельский батюшка Борис Николаев, говорил мне, что Николай II с супругой и детьми являют собой идеальный образ христианской Семьи. Житийный, иконописный. И прообраз их – святые Муромские князь Пётр и Феврония, чьи мощи покоятся рядышком в женском монастыре. Говорят, не та родина, где человек родился, но где возродился к жизни духовной. В Ливадии принцесса Алиса Гессенская приняла обряд Православия, стала Александрой. В это имя вписалось другое – Алексея – долгожданного сына, из одного корня, одного лона. С его рождением на лицо матери ляжет тень страдания – от кровной вины перед больным ребёнком, тогда уже мучеником. Верстается Житие семьи Романовых. В его основе – ничем не осквернённая любовь всех семерых друг к другу. До расстрельного часа они были – каждый для всех – «любимыми, родными», Ангелами-хранителями. В царевиче Алексее, наследнике царского трона, уже в отрочестве угадывался идеал будущего Государя. Или – Государь будущего. В последнее время из-под спуда запретов, со дна забвенья, всплывают, объединяются в сборники воспоминания свидетелей детства и ранней юности мальчика, его бывших воспитателей. В Государственном Историческом музее Москвы, где прослежена линия династии Романовых, есть уголок, посвящённый царевичу Алексею. В нём собраны оставшиеся в живых его вещи: сапожки военного покроя, тетради, игрушки, письма, адресованные матери, дневник, который мальчик начал вести с двенадцати лет, подражая обожаемому отцу. Осиротевшие без своего маленького владельца вещи эти вызывают в нас пронзительную жалость и – покаяние. Непереносимую укоризну. В конце тридцатых годов, в детстве, я спрашивала близких мне людей: «Отчего детей-то убили, в чём их вина?» Значит, в те годы, уже перед войной, ещё теплилась под спудом тайных взрослых разговоров кровавая тема. Мне отвечали: «Лес рубят – щепки летят»… Больше шестидесяти лет прошло с момента этого диалога, но вот – запомнился – формулой палаческой эпохи. Есть промысел Божий в историческом парадоксе: чем строже и дольше замалчивали кровавые события 17 июля 1918 года, тем неудержимее процветают в наши дни образы убиенных. Время и запреты под угрозой расправы оказались бессильны стереть их с лица русской земли. Они проступают в самых, казалось бы, неожиданных местах. Вдруг – например – на выставке картин англо-американского художника конца XIX века Джеймса Уистлера, проходившей в столице в январе 2007 года. Там под стеклянным колпаком была выставлена модель первого паровоза с вагонами, повторявшего во всех деталях настоящий состав, открывший движение по железной дороге Петербург – Москва. Отец художника, инженер Уистлер-старший, приглашённый императором Николаем Первым, участвовал в строительстве «николаевской железной дороги», модель поезда атрибутирована как подарок царевичу Алексею, преподнесённый сёстрами – Великими княжнами ко дню рождения брата. И в Ливадийском дворце можно с горькой нежностью рассматривать чудом уцелевшие листы с наивными рисунками Царских детей. Из мозаики бесчисленных фотографий, кадров кинохроники, извлечённых из спецархивов, дневников Царя и Царевича, выписок императрицы из книг духовно-нравственного содержания, личных вещей, икон, принадлежащих Царской Семье, в нетленной полноте предстают образы каждого из семи невинно убиенных. Судьба каждого из них – провиденциальна для будущей России. У каждого из них – своя составляющая облик идеальной духовной Святой Руси. Особенно важно рассмотреть эти черты, созревавшие в наследнике монаршей власти. Несмотря на трагически краткий, изначально мученический путь земной жизни, царевич Алексей состоялся как преемник лучших качеств своих венценосных предков и обещал быть монархом, на Руси небывалым. И, добавлю, вряд ли возможным. Приведу отрывок из воспоминаний С.Я. Офросимовой. «Все его учителя говорили мне о выдающихся способностях Цесаревича, об его большом пытливом уме и о трудных вопросах, им задаваемых. Один из самых близких к Нему учителей говорил: «В душе этого ребёнка не заложено ни одной скверной или порочной черты; душа Его – самая добрая почва для всех добрых семян; если сумеют их насадить и взрастить, то Русская Земля получит не только прекрасного я умного Государя, но и прекрасного человека». («Сб. «Светлый отрок». – М.: «Диалог», 1990. С. 10 – 11). Та же Офросимова вспоминает эпизод, когда министр при входе Наследника в кабинет Государя не счёл нужным встать, а лишь приподнялся со стула. «Наследник, оскорблённый, остановился перед ним и молча заложил руки за спину. Этот жест не придавал ему заносчивого вида, а лишь царственную, выжидательную позу. Министр невольно встал и выпрямился во весь рост перед Цесаревичем. На это Цесаревич ответил вежливым пожатием руки. Сказав Государю что-то о своей прогулке, Наследник медленно вышел из кабинета. Государь долго глядел ему вслед и, наконец, с грустью и гордостью сказал: «Да. С Ним вам не так легко будет справиться, как со Мною» (Там же. С. 13).

 

***

Не вместить ни воображению, ни душе ужас, но и величие посмертной судьбы Романовых. Дьявольское, наверное, небывалое на земле издевательство над останками убитых, растерзанных детей, самого Помазанника Божия и его супруги продолжилось после их смерти, да и сейчас не утихает вокруг их памяти. Вот две позиции двух разновременных поэтов: Владимира Маяковского и Андрея Вознесенского. Маяковский был на Урале в январе 1928 года – через десять с половиной лет после свершившихся там злодеяний. «На девятую версту», на Коптяковскуго дорогу «лучшего, талантливейшего» возил председатель исполкома Свердловска Парамонов. Искали место, где под мостками и никуда не ведущими шпалами были наспех закопаны изувеченные останки Романовых. По «впечатлениям» было написано стихотворение «Император». Издевательством словесным мазнул ещё живых – отца и дочерей. Столкнулся когда-то с Царским проездом на Тверской. Вот деталь:

 

И вижу – катится ландо,

и в этой вот ланде

сидит военный молодой

в холёной бороде.

Перед ним, как чурки,

четыре девчурки…

 

Зловещее сравнение детей с чурками, чья роль – быть расколотыми, словно наколдовывает грядущую казнь. А далее, во второй части стиха-документа: уральский пейзаж над тайной могилой. Автор, верно, и не подозревал, что, передавая состояние природы «за Исетью… на девятой версте», как враждебно встречает она лихих «гостей», приехавших глумиться над костями. Просится и другое осмысление этого протокольного «прогноза погоды»: не над самим ли Маяковским «в тучах, птичье враньё, крикливое и одноглавое ругается вороньё», да и не его ли это карикатурный портрет рисует разгневанная природа. Последняя, «нероновская» строфа звучит проклятьем:

 

Прельщают многих

короны лучи.

Пожалте,

дворяне и шляхта,

Корону можно

у нас получить,

но только

вместе с шахтой.

 

Материализовалось кощунственное слово и обрело силу бумеранга. Напомнить ли – в качестве комментария – о закономерном финале жизни Маяковского: безвыходный выход – пуля в висок. И – «память» – посвящённый ему музей на Лубянке: железобетонный хаос ада – в стране, в душе. Почти через семьдесят лет эквилибрист стиха Андрей Вознесенский возникает по другую сторону баррикады. Тоже был на Урале. Видимо, в тот период, когда назревал снос дома инженера Ипатьева. К сносу приговорил главный чиновник по «Госбезопасности» тех лет Ю.В. Андропов. Именитому поэту разрешили отломать часть фрамуги от окна в подвальной, расстрельной комнате. Потом написал «Ипатьевскую балладу». Есть в ней убедительные строки о мистическом, символическом смысле врождённой болезни Царевича Алексея гемофилии – несвёртываемости крови. Последствия ушибов, даже незначительные, вызывали неудержимое кровотечение, которое мог останавливать даже издалека, даже телеграммой только Распутин.«Заспанным взором» ещё не понимая, что ждёт через минуту, видел, наверное, мальчик эту фрамугу.

 

Фрамуга впечаталась в серых зрачках

Мальчика с вещей гемофилией.

Не остановишь кровь посейчас.

 

Мучительные кровотечения Наследника были как бы знаковыми предвестьями его насильственной кровавой кончины. Но мистический смысл «вещей» болезни простирается не только в биографию Царевича, но в прошлое и в будущее Государства Российского. В прошлое – как зловещее эхо убийств Помазанников Божиих – Павла I и Александра II. В будущее – как гнев Господень на предавшую Его Россию. «Не остановишь кровь посейчас». В очерке «Кара Божия», написанном в 1920 году и помеченном 30 июля – днём рождения Наследника, известный историк Николай Тальберг писал: «И это тяжёлое испытание, ниспосланное за грехи нашей Родины, будет продолжаться, как и триста лет тому назад, до тех пор, пока огромное большинство русского народа не покается в своих прегрешениях». «О Господи, Боже милосердный, Боже премудрый, Боже всемогущий! Паки и паки припадаем к Тебе и слёзно в покаянии и умилении сердца вопием: согрешихом, беззаконновахом, неправдовахом пред Тобою, и воистину праведно по делом нашим наказуемы есмы», эти проникновенные слова молитвы против крамолы должен постоянно повторять каждый честный русский, желающий спасения им же, вольно или невольно, ввергнутой в бездну несчастной Родины». *** Мы-то, сегодняшние, казалось бы, каким боком причастны к трагедии, совершившейся почти девяносто лет назад? Причастны. Генетически – через ближайшие к нам поколения отцов и дедов. Но до покаяния ли нашим многим современникам, если посмотреть, сколь сомнительные ценности их прельщают в век глобального потребления. И всё же множества людей переживают судьбу Царственной семьи Романовых как личную трагедию. Июль 2003 года. В уездный городок Ветлугу Нижегородской губернии странным образом завернул Крестный ход, идущий от места, где в Екатеринбурге стоял дом Ипатьева, в Кострому, где в 1613 году венчался на царство Михаил – первый царь из рода Романовых. Странным, а значит, промыслительным образом, ибо Ветлуга стоит далеко в стороне от прямой магистрали, соединяющей Урал и Волгу. Тот июль был особенно знойным, душным. Марш крестоходцев – почти нереально быстрым. Среди участников его помню молодую маму с крошечным младенцем; сына и отца, приехавших из Австралии специально по этому случаю; бывших афганцев в тельняшках под камуфляжной формой; строгих священников, послушника из монастыря, тогда только строящегося на Ганиной Яме под Екатеринбургом… Несли хоругви, иконы, большой храмовый образ святых Царственных Мучеников. В дороге образ замироточил. В Ветлужской Екатерининской церкви, встречая Крестный ход, служили молебен. Горожане топили бани, приглашали в дома усталых путников – подкрепиться, отдохнуть, смыть дорожную пыль. Крестный ход этот, начавшийся в памятный день расстрела Царской семьи, взывал о покаянии. И люди из многих городов и сёл, лежавших на его пути, присоединялись к нему.

 

Алина ЧАДАЕВА