«ДЕЛО» ДАНИИЛА АНДРЕЕВА И ЕГО ВДОВЫ

№ 2007 / 10, 23.02.2015

По «делу» Даниила Андреева и его жены в 1947 году было арестовано и осуждено два десятка человек, их друзья и родственники. Они оказались знакомы с романом Даниила Андреева «Странники ночи», ставшим главным доказательством обвинения.

Но прошла ты по тёмному горю,

Лёгкой поступью прах золотя,

Лишь с бушующим демоном споря,

Ангел Божий, невеста, дитя…

 

Даниил Андреев По «делу» Даниила Андреева и его жены в 1947 году было арестовано и осуждено два десятка человек, их друзья и родственники. Они оказались знакомы с романом Даниила Андреева «Странники ночи», ставшим главным доказательством обвинения. Обвинение было страшным: подготовка покушения на Сталина. Роман, видимо, безвозвратно погиб в следственных кабинетах МГБ. Но арестованным повезло, смертную казнь ненадолго отменили, и они получили кто 25, кто 10 лет заключения. В «Неизданном» Даниила Андреева (Сост. Кутейникова А.А., Чуков Б.В. М.: Мир Урании. 2006), вышедшем среди других изданий к столетию со дня рождения выдающегося поэта, больших сенсаций нет. Рукопись «Странников ночи» пока найти не удалось. Но сборник «Неизданное» вряд ли можно считать подарком к юбилею автора «Розы Мира», он бы его не обрадовал, а возмутил. Не потому, что в книге помещена поэма «Гулянка», которую он считал неудавшейся и просил не публиковать, и не из-за многочисленных ошибок и промахов небрежных публикаторов. Нет, суть в том, что эта книга – новое «дело» против поэта и его вдовы… Некогда Алла Александровна Андреева (1915 – 2005) опрометчиво доверила права на литературное наследство мужа «Благотворительному фонду «Урания». Затем фонд, не желавший возвращать права, долго судился с вдовой поэта. Эти суды отравили её последние годы. Вполне возможно, у судившихся с вдовой были некие юридические обоснования в их упорной тяжбе за наследство автора «Розы Мира», но то, что они поступали бесчестно, было очевидно. Но совесть не юридическая категория. Я присутствовал на суде, на котором почти девяностолетней женщине, пережившей полуторагодовое следствие в сталинских застенках, суд ОСО и девять лет лагерей, адвокатша фонда, основываясь на словаре Даля, заявляла, что она никакая не вдова и её права на литературное наследие мужа сомнительны… Теперь «фонд», издавший «Неизданное», решил, видимо, «морально» подкрепить своё корыстное сутяжничество и опорочить память А.А. Андреевой якобы беспристрастно академическим сборником.

 

«Биография писателя» – объявлено в предисловии, – ранее «открывалась лишь до известного предела, в строго заданном ракурсе». Кто же виноват? Кто задавал ракурс? Кто искажал факты, почему и что скрывал от почитателей создателя «Розы Мира»? Поскольку главные источники биографии Даниила Андреева были опубликованы при деятельном участии А.А. Андреевой, которая много писала о его жизни, оставила интереснейшие воспоминания (Плавание к Небесной России. М.: Аграф, 2004), то намёк прозрачен – виновата вдова. Так что же она утаивала? Какие сенсационные подробности? Может быть, воспоминания Ирины Владимировны Усовой (1905 – 1985), занимающие треть «Неизданного»? Но они не только впервые были опубликованы при её жизни (Волшебная гора. 1995, № 3, 1996, № 5), но именно с её ведома включены в раздел воспоминаний первого собрания сочинений Д.Л. Андреева. Да и написаны были, как признаётся сама Усова, по просьбе А.А. Андреевой. Или новое в том, что, как утверждает составительница Кутейникова, оказывается, не А.А. Андреева, а И.В. Усова «сохранила главы «Русских богов» и великое множество стихотворений Д.Л., и… проделала большую и кропотливую работу по подготовке его сочинений к изданию»? Хотя на страницах того же «Неизданного» Усова объясняет, почему у неё не оказалось рукописей Андреева, ревниво и обидчиво заявляя, что после смерти поэта «Данино творчество было «зажато», и никому не давалось». Так что же и когда готовила к изданию Усова и где эти издания? Их нет. Воспоминания Усовой написаны через двадцать лет после смерти Даниила Андреева (публикаторы, видимо сознательно, не указывают дату: 1979 – 1980), и можно предположить, что с годами и чужая роль в жизни поэта, и её собственная, стали ей представляться несколько иными, чем были в действительности. На последней странице хранящейся у меня машинописи воспоминаний Усовой, А.А. Андреева изложила своё мнение о них, не предназначая свои слова для печати: «Типичный пример того, за что я не люблю мемуаров: со всеми свела счёты, чтобы показать себя покрасивей. Не могу же я вступать в спор и доказывать, что «актриса в жизни» не «сыграла» бы «роли» ни в лагере, ни потом, ни теперь…» Конечно, воспоминания И.В. Усовой, познакомившейся с Д.Л. Андреевым в 1937 году, ценный источник сведений о поэте. Но ведь не только они, а и те, что остались вне поля зрения составителей «Неизданного». Как и многие документы, ещё ждущие публикации и изучения. Но у воспоминаний Усовой есть существенный, не скрываемый и самой мемуаристкой недостаток. Она, всю жизнь безнадёжно влюблённая в поэта, болезненно ревнива и пристрастна. Ревность поссорила её и с собственной матерью, и с родной сестрой, поначалу более удачливой в этой любви… Впрочем, обо всём этом она поведала сама. Не скрывает Усова и враждебного отношения к Андреевой, которая благородно не стала «вступать с ней в спор». Один из немногих действительно впервые публикуемых в «Неизданном» текстов, названный Усовой «После Дани», весь посвящён «уничтожению» соперницы. «Осмысляя» «Данино ослепление относительно Аллы», как она называет любовь поэта, Усова объясняет это воздействием демонических сил. Что ж, очень убедительно, так же как все другие её обвинения, основанные главным образом на недобрых сплетнях и домыслах. Текст «После Дани» сомнителен не только с нравственной, но и с фактологической стороны, абсолютно ничего не добавляя к биографии поэта. Трудно сказать, стала ли бы И.В. Усова публиковать свои ревнивые заметки? Навряд ли. Их, сегодняшних публикаторов, мобилизованных предприимчивым «фондом», можно было бы понять, если бы они сопроводили публикацию объективным комментарием, поскольку известные ныне факты, например, связанные с историей первых журнальных публикаций Д.Андреева и с изданием книги «Ранью заревою» (М.: Советский писатель, 1975), опровергают большинство обвинений Усовой, как и её текстологические претензии… Но нет, текст «Около Дани» нужен издателям не для поиска истины, у них другая цель – очернить память Аллы Александровны Андреевой. Усова в воспоминаниях сама простодушно сообщает о том, как её мама «с удовольствием» собирала «отрицательные отзывы» о счастливой сопернице дочерей. Эти слухи и сплетни, видимо утешавшие обиженное семейство Усовых, и стали основой ударного материала «Неизданного». В чём только не обвиняется жена поэта! Она, оказывается, «посадила сто человек», на следствии всех выдала, в лагере была доносительницей, после тюрьмы именно по её вине, нет, хуже, по злодейскому умыслу, Д.Л. Андреев так быстро ушёл из жизни… Кто станет разбираться в том, что это грязные сплетни и злые слухи, распространявшиеся теми, кто не побывал ни на Лубянке, ни в Лефортове? Записывавшую их ревнивую, прожившую нелёгкую жизнь, ослеплённую несчастливой любовью старую женщину понять можно, можно даже простить. Но с какой целью, не комментируя, документально не подтверждая и не опровергая, публикуют ревнивую напраслину «самоотверженные составители»? Кутейникова, например, сожалеет, что «безграничная преданность Ирины Владимировны Андрееву, её беззаветная и самоотверженная любовь не пробудила в его душе ответного чувства». Кутейникова, видимо, хотела бы видеть женой поэта Усову. Но, увы, «его привлекали совершенно иные натуры», огорчается учёная архивистка, «намекая», что Алла Александровна была женой не преданной и не самоотверженной. Что ж, это не ново, иные литературоведы самого Пушкина не одобряли за выбор жены. Правда, делали это не так бестактно и без какой-либо корысти. Опровергаются «намёки» составительницы и утверждения Усовой текстами, помещёнными тут же в «Неизданном». «Алла Ал<ександровна> делит своё время между работами над этюдами с натуры, на основе которых зимой в Москве будет писать картины для выставки, и – уходом за мной – занятием, к сожалению, весьма трудоёмким, поскольку она и делает уколы, и ставит банки и горчичники, и кормит меня лекарствами, и бегает за врачом, и моет посуду…» – пишет из Горячего Ключа Б.В. Чукову Д.Л. Андреев в одном письме, в другом замечает: «…исключительно жене обязан я тем, что вернулся к жизни и даже, как ни странно, к литерат<урной> работе». Даниил Андреев ещё до ареста, в сентябре 1946 года, писал брату о своей жене: «Наша встреча, любовь и совместная жизнь – величайшее счастие, какое я знал в жизни». И в стихах поэт всё сказал об этой любви, о её значении в своей жизни и в посмертной судьбе:

 

Злая нежить хохочет

Над заветным и странным трудом.

 

Если нужно – под поезд

Ты рванёшься, как ангел, за ним;

Ты умрёшь, успокоясь,

Когда буду читаем и чтим…

 

Конечно, несмотря на всё возмущение книгой «Неизданное», оскорбительной по отношению к памяти поэта и его вдовы, должно сказать о некоторых её достоинствах. Они всё же есть. Это обнародование нескольких неизвестных прежде текстов поэта, публикация «Карточки заключённого» и ряд любопытных сведений, сообщаемых знавшим поэта Б.В. Чуковым. Его воспоминания с их живыми эпизодами и драгоценными подробностями один из лучших материалов сборника. Другое дело, что Чуков сплошь и рядом противоречит самому себе, ошарашивая читателя то обвинениями поэта в невежестве «в области политэкономии вообще и марксизма в частности», то рассуждениями о том, что если бы тот не выбрал роль «бездомного скитальца и внутреннего эмигранта» и не замыкался «в искусственно сотворённом герметичном мире, а по-горьковски прочно» связал свою судьбу «с пафосом социалистической стройки», он получал бы за свой труд «достойное вознаграждение, как получали его Шолохов, Твардовский, Константин Симонов…», и «не привел бы себя и любимую жену к абсолютной и бесперспективной нищете». Поэту, утверждавшему – «только веру и труд не предам», следовало поступиться совестью и призванием, изменить себе – вот к чему через десятилетия умудрённый воспоминатель призывает Даниила Андреева. А ведь сам рассказывает о его бесстрашной правдивости. Увлекаясь, Чуков раздваивается. На одних страницах – он девятнадцатилетний, восхищённый поэтом юноша, на других – раздражённый «советский обыватель», толкующий о том, что тот сам виноват в своей трагической судьбе. Поэтому Даниил Андреев мемуаристом и выспренно восхваляется (за версификаторский дар!), и обвиняется в наивности, в том, что в жизни руководствовался «фантастическими иллюзиями», не понимал реальной жизни и ценностей советского строя. Сведя содержание одной из лучших поэм Даниила Андреева «Симфонии городского дня» к нелепой мысли, что «трудиться при советском строе – значит служить сатане», Чуков делает глубокомысленный вывод: «эта абсурдная концепция поэта начисто опровергнута временем». Судя по его воспоминаниям, девятнадцатилетний юноша всё на свете понимал глубоко и правильно, в отличие от невменяемого поэта. Уверенно рассуждая о даре религиозного поэта-мифотворца, сравнивая его с Данте и Мильтоном, Чуков предупреждает, что терпеть не может сказок, в своём чистосердечии забывая, что для поэта именно сказки и мифы были содержательной духовной реальностью. Но, к счастью, не только рассуждает, а и рассказывает, пусть противоречиво и сбивчиво, но сохраняя юношескую непосредственность. Жаль только, что и Чуков, кое-что сделавший для памяти поэта (и не только как автор бесценных фотографий Даниила Андреева), активно участвует в неправом деле, выставляя свои непонятно обидчивые счета покойной вдове поэта. И говоря об Алле Александровне, о её роли в «Деле» Даниила Андреева, он пользуется теми же слухами о «многолюдных», якобы, «литературно-политических собраниях» в доме поэта, конечно, не приведя ни одного реального свидетельства (самому Чукову в год ареста Андреевых было девять лет), кроме цитаты из воспоминаний осуждаемой им вдовы. Алла Александровна не раз говорила (не я один это слышал), что некоторые ждут её смерти, с тем, чтобы громко и безоглядно говорить то, что при ней говорить стесняются или остерегаются. И вот её нет, разоблачать велеречивых истолкователей трагической жизни, любителей сплетен, опровергать напраслину некому, вроде бы «всё разрешено». Последние действующие лица и свидетели умерли. Скажем несколько слов о характерных ошибках и недостатках издания, для читателей это важно. Прежде всего, точнее было бы назвать книгу «Неизданное и несобранное», поскольку немалая часть материалов, представленных в ней, прежде публиковалось, кое-что даже в собрании сочинений. Это поэма «Гулянка», воспоминания Ю.И. Пантелеева и письма поэта к нему, письма к Б.В. Чукову, а частично и его воспоминания, одно из писем к Е.Н. Рейнфельд (таково написание фамилии корреспондентки у Д.Л. Андреева, а почему в книге она Рейнсфельдт, не объясняется), а также обширные воспоминания И.В. Усовой. На прежние публикации указаний нет. Но библиография в сборнике, как правило, отсутствует, за исключением нескольких ссылок на издания, в которых принимало участие само астрологическое издательство фонда «Урании». Отсутствуют и примечания к большинству текстов. А там, где они есть, сообщаемые сведения часто вызывают лишь недоумение. Так, одним из составителей утверждается, что поэма «Гулянка» «сложена (?!) Андреевым вскоре после 1929 года в период (начиная с 1928 года) странствий… по Брянщине». Датировка не аргументируется. А ведь известно, что Д.Л. Андреев впервые приехал на Брянщину в Трубчевск только в августе 1930 года, что следует из его тогдашнего письма брату в Париж (оно впервые опубликовано О.В. Андреевой-Карлайль и А.Богдановым; см.: Звезда. 1997. № 4). А судя по черновым рукописям, «Гулянка» писалась (и это для Андреева характерно) отнюдь не по свежим впечатлениям. Скорее всего, поэма написана (или, по крайней мере, получила завершение) в 1950 году во Владимирской тюрьме. Именно в феврале – сентябре этого года он работал над предполагавшейся книгой «Русские октавы». В книге было семь частей, главная тема её русская природа, место действия – Трубчевск и его окрестности. Часть третья – «Гулянка». Позже поэт от замысла книги отказался, цикл «Босиком» (часть четвёртая) был включён в поэтический ансамбль «Русские боги», стихотворения первой части «Богам и соснам» вошли в другие циклы, остальные части «Русских октав» получили самостоятельное значение. И только поэму «Гулянка» автор счёл творческой неудачей, и даже, по свидетельству вдовы, высказывался против её будущей публикации. Но об этом составители ничего не сообщают, видимо, по неведению. Публикуя «Руководство по стихосложению», так поэт назвал эту работу в письме к А.А. Андреевой от 20 октября 1956 года, публикаторы приняли за название заголовок его первой части, в результате оставшейся без названия, хотя в рукописи ясно обозначены три традиционных для стиховедения раздела: «Метр и ритм», «Рифма», «Строфика». Комментарии к руководству практически отсутствуют. Два детских письма Д.Л. Андреева к отцу, составители даже не попытались датировать, несмотря на то, что в одном из них упоминается 20 апреля, а в другом Пасха, и очевидно, что одно написано в первой половине марта 1915 года, а другое в апреле того же года. В «Неизданном» они помещены не в хронологическом порядке, текст их сокращён и искажён, а в примечаниях об упоминаемых в письмах лицах сведений нет. Впрочем, любознательного читателя можно отослать к 4 тому нового собрания сочинений поэта (М.: «Русский путь», 2006), где он отыщет и эти письма, и необходимые примечания к ним. Там же он сможет прочесть исправный, в отличие от «Неизданного», текст писем к Е.Н. Рейнфельд. О торопливой небрежности «самоотверженной работы составителей» (так она характеризуется в предисловии) наглядно говорит метод датировки письма Андреева к Л.П. Гроссману и комментарии к нему. Письмо датируется, «судя по содержанию», концом 1930-х – началом 1940-х, в то время как из содержания ясно, что оно относится к началу 1947 года. Поскольку в письме упоминается о собрании сочинений Л.П. Гроссмана, со времени издания которого прошло «почти 20 лет», а оно, как известно всем любознательным читателям (но только не составителям книги), вышло в 1928 году в издательстве «Современные проблемы», Андреев же 21 апреля 1947 года был арестован. Поэтому-то и не ответил ему Гроссман, а не из-за чрезмерной «осмотрительности» и боязливого нежелания заводить нового знакомства, как предполагает публикатор, не ведающий о том, что Л.П. Гроссман, преподававший на Высших литературных курсах, давным-давно был знаком с учившимся на них поэтом. Перечислять ошибки и неточности книги можно было бы долго, она ими изобилует. Но отнюдь не неряшливый, дилетантский уровень публикаций «Неизданного» заставил меня писать об этой книге. Мало ли выходит изданий, посвящённых давней и недавней истории русской литературы, написанных убого, преподносящих домыслы как сенсационные открытия. Процветает не только жёлтая пресса, но и самонадеянное «жёлтое» литературоведение. Стоит ли на него всерьёз реагировать? Здесь дело в другом. В клевете на доброе имя поэта и его вдовы. Разбирать во всех подробностях рассыпанные по сборнику «Неизданное» недобрые намёки и измышления не хочется. На клевету отвечает всем своим жизненным подвигом сама Алла Александровна Андреева, в том числе и книгой воспоминаний, в которой о многом говорит откровенно, отнюдь не изображая себя бесстрашной и безгрешной героиней, не скрывая взрывчатого непростого характера. На неё отвечает и поэт. И не только стихами. Опубликована переписка Даниила Андреева, где о многом внятно и недвусмысленно сказано. Одного из адресатов поэт, которому жить оставалось считанные месяцы, предупредил, что если тот поступит по отношению к Алле Александровне «недолжным образом», он проклянёт его в другом мире, и не будет ему «ни счастия, ни покоя – ни здесь, ни там». Наши дни, наверное, не более безнравственны, чем прежние, но то, что они стали на редкость бесстыдными, очевидно. Пытающиеся очернить память вдовы поэта, поступающие «недолжным образом», видимо, не боятся ни людского суда, ни потустороннего, мистического. А что если он реален? Даниил Андреев был в этом убеждён.

 

Борис РОМАНОВ