ДОЛГОЕ ЭХО
№ 2007 / 11, 23.02.2015
ДОЛГОЕ ЭХО
| Светлой памяти отца моего, гвардии лейтенанта, командира артиллерийской батареи Анатолия Алексеевича Колюбакина |
Вместо пролога Историю и географию страны Учить мне по учебникам не надо. В судьбе семьи моей – вся боль войны От гор Уральских и до Ленинграда. Всё долгим эхом в ней отозвалось, Переплелось, как радости и беды… Но никогда так сердце не рвалось, Не радовалось так, как в День Победы! Красная площадь. Май 1941 Ты идёшь по брусчатке кремлёвской, Первокурсник МИИТа пока, Не спортсмен – худощавый подросток Без фуражки и без пиджака. В новой тенниске и шароварах, Что вам выдали всем на парад… И сияет от счастья недаром Твой задорный мальчишеский взгляд. Вождь с трибуны глядит Мавзолея, Неприступный, как будто гора. И ты, связок своих не жалея, Во всю глотку рокочешь: – Ур-рра!.. Расцветают и плещут знамёна, Будто маки в высокой траве. И не слышно гулагского стона В первомайской весёлой Москве. Твой отец из застенков не видит, Как сегодня тебе хорошо. Он бы был на тебя не в обиде И слова бы поддержки нашёл. Ты – как все… И шагаешь со всеми, Вновь плечом ощущая плечо. Ты – не винтик в могучей системе, Просто любишь страну горячо. И когда ты в своём маскхалате По брусчатке кремлёвской пройдёшь На другом, на ноябрьском параде, То почуешь священную дрожь. Не ругая судьбу роковую И обиды в душе не держа, Ты со всеми на передовую Будешь грозно печатать свой шаг. Под Москвой. Ноябрь 1941 Лейтенантик молодой С золотой петлицей, Вот уж немец под Москвой Пьёт и веселится. До Кремля рукой подать – Так войти охота! Ты ж обязан устоять Со своим расчётом. А тебе-то, боже мой, Батя, восемнадцать. Только школа за спиной, А уже сражаться. За три месяца всего Стал ты командиром – И теперь у одного Сорок канониров. Ты годишься им в сыны, А кому – во внуки. Копотью обожжены Их сердца и руки. Ваши пушечки легки, Тяжелы снаряды… А проклятые враги Не в кино, а рядом. «Тигры» серые ползут Медленно и жутко, Их стволы прицельно бьют – Это уж не шутка. И подняв свою ладонь, Бог войны безусый, В первый раз махнёшь – огонь!!! Не прослывши трусом. И потом в бреду опять Будешь в лазарете Бесконечно отдавать Ты команды эти. Московская Славянка. Июль 1941 Московская Славянка – Старинное село. Время немецким танком Вдруг по тебе прошло. И мирное вчера лишь, Ты стало рубежом. Там – Ленинград, товарищ… А тут – сгоревший дом. И то, что уцелело – Все доски до одной – Бойцы пустили в дело, Чтоб – в бой с передовой. Вчера лишь, хорошея, Тут улица цвела, А нынче здесь траншея Границей пролегла. Нет больше дома, мама, А только блиндажи – Обугленные рамы, Расстрелянная жизнь. Как прежнею остаться, Когда так горек взгляд?.. И вас везут спасаться В блокадный Ленинград. Ленинград. Проспект Добролюбова, 25. Декабрь 1941 Никогда, никогда не забыть этот дом, Где мгновение годом казалось. Столько мук и страданий ты вынесла в нём, Что и плоти уже не осталось. Только дух – он один над тобою парил, Над твоею судьбою блокадной, И над прорубью невской, чтоб дать тебе сил Саночки дотащить до парадной. Только дух – он один, словно ангел, витал Над закутанной в шали тобою… Но замерзнуть, уснуть и забыться не дал В этом доме над чёрной Невою. Дом, как памятник, в землю священную врос, Устояв под сплошным артобстрелом… Столько жизней отдал, столько пролил он слёз, Чтобы чудом, хоть ты уцелела. Ладога. «Дорога жизни». Март 1942 Из блокадного цепкого плена В полудрёме иль в полубреду Ты в полуторке едешь военной По весеннему талому льду. Лёд трещит и буксуют колёса, По раздолбанной жиже скользя. И шофёр зло жуёт папиросу, Ведь при детях ругаться нельзя. Эх, потянем, родимая, ну же, Напоследок нас всех выручай! – Он смеётся, а ты видишь ужас В обезумевших детских очах. Как кутята, вцепились друг в друга, Отправляясь в спасительный путь… И ты тянешь прозрачную руку, Чтобы их успокоить чуть-чуть. Ведь тебе уже скоро шестнадцать, Хоть по виду не дашь десяти, И ты знаешь, из всех комбинаций Только эта способна спасти. Пусть полуторка бьётся до дрожи, Пусть ревёт разъярённый мотор. Не заглохнет, так с помощью Божьей Одолеет он этот затор. И сквозь бреющий вой «мессершмиттов», Что колонну окатят свинцом, До своих вы в ковчеге разбитом Доберётесь в конце-то концов. И буханку к груди прижимая, Будто это не хлеб, а дитя, Ты заснёшь, моя бедная мама, Под целительный шёпот дождя. Хоть тебе ещё долго ночами Будет сниться тот ладожский лёд, Над которым кружится не чайка, А с немецким крестом самолёт. Дорога на Урал. Апрель 1942 В холодной теплушке под стук монотонный Ты едешь со всеми, не зная куда… Навстречу гружёные мчат эшелоны, И жутко пустые молчат города. Не слышно ни стонов, ни детского рёва, От голода дремлет замученный люд… А ты прибауткам артиста Царёва Внимаешь, как зритель, презревший уют. Ты только в кино его видела раньше, А нынче он рядом, как будто родной, Ведь нет в его смехе наигранной фальши – Он свой здесь ведёт артистический бой. И люди от смеха его оживают, И сами готовы смеяться уже, Хоть память, как рана болит ножевая, У каждого в незащищённой душе. А поезд товарный летит по России, Везя свой спасённый, бесценный свой груз Сквозь милый до слёз березняк и осинник – И нет на земле этой кровнее уз. Днепровский плацдарм. Октябрь 1943 Ах, Украйна, Украйна… На крутом берегу Между адом и раем Бьёт расчёт по врагу. У смертельного края Кровь рекою течёт. Между адом и раем Переправа идёт. В этом вареве адском – Все, как черти, черны. За душою солдатской – Белый ангел войны. Он незримо летает Над кипящим Днепром, И тебя заслоняет Перебитым крылом. Плот тяжёлый, как щепку, Поднимает волна, Но вы держитесь цепко, Чтоб не смыла война. Чем попало гребёте, Без ветрил и весла, На подмогу пехоте, Что в песке залегла. Умирать неохота От осколка в груди, Но из целого взвода Ты остался один. Между долгом и правом Больше выбора нет – Позади – переправа, Впереди – лазарет. Из свинцовой купели Всё ж ты вышел, отец… И как память – на теле Узловатый рубец. Но в той славной когорте Ты не зря устоял, Ведь твой воинский орден На груди засиял. Встреча. Май 1945 Челябинск от зимы встряхнулся, Запели птицы на ветвях, И мой отец с войны вернулся Живой, хоть и на костылях. В фуражечке молодцеватой Пришёл единственный сынок. Хоть Бог не спас от пуль проклятых, Зато от смерти уберёг. А дальше всё почти, как в песне Про родину и про завод, Где встретил он свою невесту В победный сорок пятый год. Она по-прежнему ранима, От голода – одни глаза. Но путь их неисповедимый Благословили небеса. И будут рядышком полвека Идти с мгновения того Два самых близких человека – И в этом жизни торжество! После войны Мой отец не любил надевать ордена И тем более хвастаться ими спьяна. Он в коробочке красной их молча берёг, И о чувствах святых его ведал лишь Бог. Мой отец не любил говорить про войну, Словно в сердце его оборвали струну. Вспоминал только в редкие он вечера Про пропавшего без вести друга Петра. И всегда подходил он при этом к окну, Чтобы спрятать волнений своих глубину. Но для нас всех рассказов дороже была Та слеза, что по жёсткой щетине текла. Вместо эпилога Не знаю, мне печалиться иль нет, Что ты, отец, покинул белый свет И что не видишь там, в далёкой мгле, Что делается нынче на земле. Что всё, за что ты честно воевал, Низверг давно предатель и вандал. На лике его Каина печать, Да, жаль, ему за то не отвечать. Что ты в дали не видишь неземной Блокадницу с протянутой рукой, Которая всё так же голодна, Хотя давно закончилась война. И что ты не узнаешь никогда, Что русские мы сдали города Другим баронам, панам, и пашам, И что за то совсем не стыдно нам. Но если капля совести в нас есть, Мы постоим ещё за вашу честь, Как вы, отец, стояли под Москвой, Приняв, кто первый, кто последний бой. Но в майский день девятого числа, Знай, наша память о тебе светла… И рюмка горькой и кусок ржаной – На прежнем месте, Хоть твой стул пустой… г. МАХАЧКАЛА |
Марина Анатольевна Ахмедова (Колюбакина) родилась в Челябинске. Детство и юность провела в Харькове. Окончив в 1977 году Литературный институт, уехала в Дагестан. В 2004 году выпустила том избранных произведений «Кавказская тетрадь».
Марина АХМЕДОВА
Добавить комментарий