ТОЧКА БИФУРКАЦИИ

№ 2007 / 12, 23.02.2015

 

ТОЧКА БИФУРКАЦИИ

      
     В 70-е годы мне довелось увидеть необычную сценку в букинистическом магазине. Молодая женщина заприметила в куче старого хлама книгу Фридриха Ницше «Так говорил Заратустра» – потрёпанное карманное издание в мягкой обложке. «Я куплю!» – загорелась мигом. Продавец равнодушно обронил: «Уже купили. Парень побежал домой за деньгами». Покупательница раскричалась, не имеете, мол, права не продать мне. Чуть ли не до истерики. Казалось, рухнет на пол и засучит ножками в припадке. Нет, обошлось. Так и ушла без книги, но с обидой на чёрствого продавца, на «прекрасный и яростный мир» и на полузапрещённого Ницше. В начале XX века Владимир Соловьёв и Фридрих Ницше для русских символистов были как бы воплощением античных богов – Аполлона и Диониса. Выходка покупательницы в «Буке» – это дохлёст волны того прежнего экстаза вокруг Ницше. После 1917 года традиция культуры Серебряного века, как известно, прервалась, точнее, ушла в души людей, как в песок волна морская. А в месте слома традиции (точке бифуркации, по терминологии академика Никиты Моисеева) появились ростки и потянулись в разные стороны. Два корифея оказались на распутье: Дмитрий Мережковский (справа), Алексей Лосев (слева). «Года минули, страсти улеглись». Каков же результат? Приглядимся. 
      
      
     «Точка бифуркации» – это 1917 год 
      
     Все революции и самые большие катаклизмы на Земле случились в годы солнечной активности. Это наблюдение Александра Чижевского наталкивает на комментарий концепции Никиты Моисеева о коэволюции природы и общества, которой покойный академик много внимания уделил в конце жизни. Моисеев вслед за Владимиром Вернадским, Ле Руа и Тейяром де Шарденом раскручивал термин ноосфера и доказывал, что природа и человек (т.е. общество) должны иметь общую эволюции – коэволюцию. Проще говоря, не вредить друг другу, а влиять позитивно и даже благотворно. Ситуации резких перемен Моисеев назвал «бифуркационными состояниями» биосферы, которые обрывают линейное развитие и обуславливают качественный скачок в эволюции. Чижевский подсказывает, что такая коэволюция всегда была и «точки бифуркации» – всемирный потоп или революция – вспыхивали от солнечной активности. Другое дело, до академика Никиты Моисеева человек не догадывался, что запряжён в одно тягло с природой, не осознавал общей с ней коэволюции. Осознал! Уже хорошо, дальше надо продвигаться не вслепую, настаивает Моисеев (См.: Научно-популярный журнал «Экология и жизнь», 1997, весна, лето. Статья Н.Н. Моисеева «Коэволюция природы и общества»), а пораскинув мозгами; не зря же природа наделила ими человека, значит, надеялась на него как на помощника. 
     Не откликнуться всей душой на такой призыв к нашему разуму невозможно. Действительно, щедрый дар природы (или Бога) нельзя оставлять втуне, надо использовать на полную катушку. Деятелю культуры, философу, писателю да и литературному критику надо, например, шарахаться от вранья: ни-ни-ни; докапываться до истины, чтобы не исказить Промысел Божий (или замысел Природы) о мироздании и роли человека в нём. Допустим, 1917 год. Настоящая точка бифуркации. Как это в литературе и на ком отразилось? Была ли коэволюция? Рассмотрим на трёх именах. 
      
      
     Дмитрий Мережковский. Без харизмы 
      
     Почему современники не принимали Мережковского всерьёз? Розанов вроде с почтением назвал его «европейцем», но тем не менее снисходительно обронил, дескать, много читает и много пишет, а что, мол, толку; так, пустота. Иван Ильин, прочитав «Иисуса Неизвестного», пожал недоумённо плечами: зачем-де написано? И т.д. Ответ можно найти в словах Зинаиды Гиппиус, жены писателя, за 52 года совместной жизни не разлучавшейся с ним ни на один день: «Ко всякой задуманной работе он относился с серьёзностью… я бы сказала – учёного. Он исследовал предмет, свою тему, со всей возможной широтой, и эрудиция его была довольно замечательна». 
     Эрудиция-то была, харизмы у Мережковского не было. Такой, допустим, «как у обожаемого Достоевского или у Розанова хотя бы, с которым Мережковский то дружил, то цапался; в конце концов попёр из Религиозно-философского общества. Только Лев Николаевич Толстой всерьёз переполошился, прочитав «исследование» декадента «Л.Толстой и Достоевский», где был выведен пантеистом, язычником, поклонником плоти и чуть ли не антихристом. «Я думал, вы против меня что-то имеете», – признался яснополянский старец и с облегчением перевёл дух, убедившись в дружелюбии гостя Мережковского, приехавшего вместе с женой перед турне по Европе в 1904 году. В книге была развёрнута «схема» о противоборстве христианства и язычества, доказана на сопоставлении Достоевского и Толстого; в жизни гость оказался милым, любезным и светским человеком, не лишённым чуткости; поэтому тревога хозяина не ускользнула от его внимания, побудив в дальнейшем – особенно после смерти Толстого – много и хорошо писать о нём. 
     И ведь Мережковский точно ухватил главный конфликт эпохи – двойничество и борьба ослабевшего христианства с возрождающимся язычеством (хотя бы и большевики!). Если бы была харизма, какое бы благотворное влияние оказал Мережковский на русское общество! На этом конфликте построена вся первая трилогия «Христос и Антихрист». Замысел грандиозный и в сущности верный. Прослеживается становление христианской цивилизации от Византии (первый роман «Смерть богов (Юлиан Отступник)»: «…Мальчик-пастух играл на флейте вечерний гимн богу Пану… «Да будет воля Твоя на земле, как на небе», – пели монахи. И высоко под самое небо возносились чистые звуки пастушьей свирели, смешиваясь со словами молитвы Господней». Через итальянское Возрождение (второй роман трилогии «Воскресшие боги (Леонардо да Винчи)» к петровской России (третий роман «Антихрист» (Пётр и Алексей)». Замысел развивается во второй трилогии «Царство зверя» (пьеса «Павел Первый» и роман «Александр Первый», роман «14 декабря»). 
     Исторический материал подпирало упомянутое исследование («Л.Толстой и Достоевский») творчества двух столпов русской классической литературы. Ко всему этому добавлялся целый водопад литературной критики Мережковского, включая знаменитую до сих пор статью «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы». Титанический по объёму труд! А революция не остановилась и даже не споткнулась о творчество основателя «неохристианства», победно прошествовала по Руси. 
     Помощником Зинаиды Николаевны Гиппиус в разгадке личности Мережковского и поиска причины отсутствия у него харизмы может послужить персонаж мультика, мелькавшего на экране «ящика» в 90-е годы; телевизионный котяра в разговоре о разрухе постучал лапой по своей кошачьей голове и произнёс: «Вот где у нас разруха». Этот жест и реплику вполне мог бы сделать Дмитрий Сергеевич Мережковский после того, как большевики под зад коленом вышибли его в эмиграцию, потому что до революции он в России всё изобличал-изобличал: Петра-антихриста, Фотия-мракобеса, декабристов-созерцателей и т.д. Разве можно было любить Россию, которую Мережковский изображал в своих произведениях? Нет, конечно! Вольно или невольно, Мережковский содействовал осуществлению планов Петра Степановича Верховенского из романа Достоевского «Бесы», мол, надо вначале всё разрушить… Разрушили империю. Оглянулись – прослезились. Прослезились не прослезились, но в эмиграции Мережковский вначале по привычке «поскулил», а потом всё же спохватился и переключился с негатива на позитив и написал в защиту христианства новую трилогию «Тайна Трёх»: «Тайна Трёх: Египет и Вавилон» (1925), «Тайна Запада: Атлантида-Европа» (1930), «Иисус Неизвестный» (1932 – 1934). Эти книги впервые у нас напечатаны издательством «Республика» после перестройки (М., 1996 и М., 1999). А надо было эти книги Мережковскому писать в России. До революции! Тогда, возможно, и революции в России бы не случилось. 
     Кроме того, в эмиграции Мережковский создал немало и других книг и множество статей, но трилогия – главное. 
     О чём третья трилогия русского символиста? О неизбежности пришествия Христа на землю и благодати для человечества христианской цивилизации. Британский историк А.Дж. Тойнби утверждал, что древние греки – наши современники, и мы живём с ними в пределах одной цивилизации. Мережковский идёт дальше Тойнби и утверждает, что наши современники также и древние египтяне, и вавилоняне и даже обитатели затонувшей Атлантиды. Ведь все древние культуры, предшествовавшие христианству, содействовали его появлению и тоже искали разгадку тайны трёх (будущей Троицы). Романы написаны в модном нынче жанре non fiction. Здесь эссеистика переплетается в свободном, бессюжетном изложении с документалистикой и комментарием фактов как древней, так и библейской истории. Успеха опять не было; и харизмы не хватало. Вторая мировая война разгоралась в Европе; европейцам было не до Атлантиды. 
     Мне Мережковский нравится. Он никогда не выдавал себя за более значительную личность, чем был на самом деле. Он открыт читателю и со своими достоинствами, и с недостатками. Искренность, особенно в писателе, вызывает доверие к нему. Из произведений мне больше всего нравится небольшая повесть «Рождение богов (Тутанкамон на Крите)». В альбоме «Эгейское искусство» воспроизведены фрески из Кносского дворца середины 2 тысячелетия до н.э.; на иллюстрации № 44 представлено «Изображение акробатических игр с быком из Кносса около 1500 г. до н.э.». Две акробатки с этой фрески, возможно, и стали главными персонажами прекрасной повести Мережковского, не засушенной схемами и публицистикой. 
      
      
     Харизма Алексея Лосева 
      
     Кому харизмы было не занимать, так это философу и писателю Алексею Лосеву. От точки бифуркации – 1917 года – Лосев двинулся в иную, нежели Мережковский, сторону. Эмигранту в Париже никто не мешал защищать христианство и, выискивая незамеченные факты из земной жизни Иисуса (поэтому и «неизвестный»!), комментировать их во славу Христа. Лосев в советском атеистическом государстве такой возможности, естественно, не имел. Казалось бы, он должен был замолчать, как Фёдор Сологуб и Андрей Белый, или погибнуть, как Павел Флоренский. Однако случилось чудо – Алексей Лосев, пройдя через ГУЛАГ, остался жив и написал целую библиотеку книг, о которых все спорят, которые содержат современные проблемы и пестрят актуальными терминами (исихазм и обожение Сергея Хоружего и др.), исключая самые-самые последние, например синэнергия (Пригожин). Книги Лосева, написанные в советское время, работают на полную катушку, а парижская трилогия Мережковского интересует только филологов и библиофилов. Почему? Как так получилось? 
     Ответ прост и сложен; ведь согласно пословице «пути господни неисповедимы». Афоризм Тойнби, что древние греки – наши современники, Мережковский подхватил и развил, углубившись в древность, а Лосев оспорил; нет, мол, мы разные: «…Из поздней античности языческий монотеизм сознательно противопоставлялся христианству и был орудием борьбы с ним». Мережковский в трилогии «Тайна Трёх» противопоставил вечные ценности христианства истории с её революциями и войнами. Лосев, будучи православным философом, с историческим методом и с диалектикой, официально принятыми в советской России, подошёл к античной культуре и осмыслил в серии книг все этапы её развития на протяжении трёх тысячелетий. 
     Нельзя сказать, что Лосев шёл на компромисс и подлаживался под марксистско-ленинскую идеологию. В 1930 году, когда его арестовали, в магазинах продавались его книги «Диалектика мифа» и «Очерки античного символизма и мифологии», в которых этот метод был уже открыт и усвоен автором. На конкретный исторический метод Лосева вывела объективная логика событий текущей истории. Ведь ещё недавно – в 1916 году была опубликована первая научная работа 23-летнего выпускника Московского университета «Эрос у Платона», написанная блестяще, но в традиции дореволюционной русской философии. Трудно удержаться от цитаты: «Мир жаждет искупления. Человеку не по силам побороть злую материю с её разорванным на куски пространством и временем. Это искупление по силам только Богу, который в извечной любви своей сойдёт с небес и, вочеловечевшись, преобразит смертное естество человеческое. Это есть истинный Эрос, единящий сначала две души, а потом всё человечество для вселенского всеединства. Мы сказали, что у Платона святой Эрос: Платон чуял это всеединство, ибо у него Эрос – Эрос, единящий богов и людей, и Эрос рождения в красоте для бессмертия. Но мы сказали, что у Платона проклятый Эрос: философ захотел создать его своими руками, а не благодатью Просвещения, и захотел осуществить его в государстве, в людях. Эту дерзость мы себе не позволим. Мы знаем, что царство Божие, при настоящей мировой действительности, только внутри нас». 
     Эта традиция к моменту выхода статьи «Эрос у Платона» была освоена, пережёвана и проглочена социально-общественным «организмом» России. Новый метод, открытый Лосевым после «точки бифуркации», был для культуры просто необходим. 
     Лосев показал, как языческая религия греков и римлян менялась вместе с чередованием исторических эпох – матриархата, патриархата и рабовладения. Человеческие жертвы богам и людоедство в начальный период (хтонические, дикие божества) сменяется дорическим ладом космоса и музыкой небесных сфер у пифагорийцев. 
     Не случайна была истерика женщины в букинистическом магазине из-за книги Ницше, который в начале XX века имел в России бешеную популярность. Ведь «греческий дух, – доказывает Лосев, – есть эти две стихии, аполлонизм и дионисизм, и их борьба, их соединение». Несколькими страницами ранее: «Своё замечательное учение об античности Ницше выразил в книге, написанной им в 1870 – 1871 гг. под названием: «Рождение трагедии из духа музыки». Здесь он видит два основных начала, формирующих эллинский дух, – аполлинизм и дионисизм». 
     Русские символисты «подсели» на яркую идею Ницше. Но почему их журнал назывался «Аполлон-Мусагет»? Лосев всё объяснил, конечно, не символистам, а нам с вами, «поколению «Пепси». Хтонический Аполлон, т.е. дикий, мог людей и губить, а вот Аполлон-мусагет, т.е. божество высокой классики, был богом красоты, юности, гармонии и меры. Мусагету наши символисты и поклонялись. Книги Лосева открывают в античной культуре такое неодолимое обаяние, что тянут к «общению» с античной культурой, как магнит. Без всякого ущерба для христианства. 
     Правильно пословица говорит, «кого бог любит, того мучает». Лосева называют гением, значит, не зря его Бог мучил. Лосев своими трудами (филологией, философией и прозой) сближает античную цивилизацию и современную, тем самым облагораживая ту и другую. И закономерно, что такой человек обладал харизмой. 
      
     

Руслана ЛЯШЕВА