ОТВЕРГНУТАЯ ТЕМА

№ 2007 / 15, 23.02.2015


Темой и материалом этой книги должно было стать повседневное существование современных сочинителей. Тех, кто пытается работать и жить в литературе в наше время, то есть в конце 20-го, начале 21 века. То, что ниже даже экзистенции, «простой наш быт, вещество каждого дня», как сказал поэт. За годы существования в литературе у меня накопились некоторые материалы, сведения, а главное, наблюдения. Они сами собой разбились на несколько разделов, и этим силам естественной систематизации противостоять было невозможно. Без специальных усилий отливались у меня в голове главы: «Писатель и читатель», «Писатель и брак», «Писатель и деньги», «Писатель и любовницы», «Писатель и алкоголь», «Писатель и редактор», и т. д. Устав от сочинения беллетристики, я решил на время изменить ей с другим жанром. Написал главу: «Писатель и редактор» и понёс в издательство. С приложенной к ней заявкой на написание соответствующей книги. Надо сказать, что издательство это специализировалось на издании книг такого типа. Естественно, краткая моя заявочная рукопись попала в руки редактору, человеку, несомненно, просвещённому. Как потом выяснилось, она вызвала у него чувство, среднее между замешательством и отвращением. Не думаю, что я сделал ошибку, предложив редактору главу про именно редактора. Я просто взял быка за рога. Если бы прошла эта глава, об остальных можно было бы не беспокоиться. Не прошла. Редактор сказал мне, что заявка моя просто никуда не годится. «Половина того, что в ней написано, я знал и без вашего текста, а вторая половина там написанного – выдумка, потому что я ни о чём подобном не слыхал». Эти слова меня смутили. Мне, вообще-то, казалось, что таким образом – 50 на 50 – устроен любой текст. Разумеется, ни о каком заключении разговора не могло быть и речи. Сначала я немного расстроился, потом немного рассердился, но в конце концов понял, что этого редактора мне послало провидение, чтобы его устами сказать: не пиши этой книги. Она обречена на неудачу. Все, буквально все сочтут её собранием вранья и банальностей. И жёны, и любовницы, и собутыльники, и врачи, и друзья, и враги. Не говоря уж о редакторах. Но не сжигать же, в самом деле, уже написанное. Вот две небольшие главки. Сколько в них вранья, а сколько банальности, не мне судить.

Между Пушкиным и Лоханкиным

Отчётливо помню, что первое шевеление замысла этой книги я ощутил довольно давно, кажется в июне 1992 года, в районе метро ВДНХ. Я прибыл туда вместе с компанией друзей-литераторов на подмогу трудовому народу, собиравшемуся штурмовать офис Яковлевского телецентра.
Помнится, в тот день я и ещё кто-то из знакомых сидели в редакции журнала «Московский вестник» и что-то, надо думать, редактировали.
Вошёл главный и, по своему обыкновению, в двух энергичных словах обрисовал политическую обстановку, сложившуюся поблизости от телецентра. По его мнению, литераторы не должны были оставаться в стороне от намечавшегося исторического события. В конце маленькой своей речи он заметил, что предприятие может быть опасным, поэтому он никому ничего не приказывает.
Разумеется, все бросили свою редактуру, встали и поехали к месту действия.
Поднявшись из-под земли наверх, мы ощутили себя в центре большого, шумного и нервного события. Люди собирались в кучки, в группы, что-то скандировали, размахивали флагами, трясли плакатами, надписи на которых сводились к одному смыслу – «долой!», и куда-то целеустремлённо двигались.
Мы побрели вслед за теми, кто, видимо, точно знал, где центр события.
Довольно скоро впереди обнаружилась линия заграждений, охраняемая милицией. У этой линии гудела, густея и наливаясь всё прибывающей силою, толпа. Она напирала на ограждения, многоголосо требуя, чтобы милиция открыла проход. Люди собирались поговорить с начальником телевидения Егором Яковлевым, и было понятно, что хвалить и благодарить его они вряд ли станут.
Милиция вяло, по обязанности, препятствовала всем поползновениям. Милиционеры явно делились на тех, кто хотел бы слиться с толпой, и на тех, кто просто предпочёл бы пойти домой, попить пива и посмотреть, как всё происходящее покажут по телевидению.
В какой-то момент мы, только что прибывшие, обнаружили, что не являемся единственной группой художников слова на этом параде народного раздражения. Впереди обнаружились довольно многочисленные знакомые, полузнакомые и малознакомые собратья по ремеслу. И они уже сбиваются в некую группу, всё более плотнеющую, и уже пробившуюся в первую линию происходящего события.
Руководил этим процессом литератор Анатолий Яковенко, человек суровый и бывалый. Он зычно командовал: «Писатели, сюда, плотнее, напирайте!»
И писатели охотно, даже старательно «напирали». Литературная фракция толпы была самой плотной и целеустремлённой.
Но лично мне что-то помешало к ней присоединиться. Нет, для меня не было проблемы выбора, на чьей я стороне – телевидения или народа. Меня смутила та конкретная форма участия современных русских литераторов в жизни страны. Мне показалось обидным, что писательский вес в обществе прямо у нас на глазах был приравнен к простому физическому весу группы людей с членскими билетами СП. Приходила в голову гордая, но кажущаяся всё менее убедительной, мысль, что всякий настоящий художник, это товар штучный.
Ты, мол, царь, блин, живи один.
Но вслед за этой мыслью явилась мысль другая, лоханкинская – а может, ни на что другое мы уже не годны? Единственное, на что мы способны, это биться объединённым куском возмущённого мяса в стену государственной власти.
Вместе с двумя или тремя своими редакционными друзьями, видимо тоже испытывавшими сходное искривление духа, мы, не сговариваясь, побрели обратно к метро, неуверенно хмыкая и виновато оглядываясь.
Совсем уйти, полностью отрешиться от события не удалось. Чем дальше мы удалялись от истеричной толпы, тем слабее была гордость за независимость своего мышления и тем сильнее стыд за отрыв от народных толщ.
Но как, в конце концов, поступить?
Изображать царя? Литься с массами? Простое решение: или ты один, или ты со всеми, оно всегда даётся труднее всего.
Но есть ведь третий путь, третья правда.
Мы, сомневающиеся, представляли собой некую третью возможность человеческого поведения. Мы представляли собой компанию. Непонятно с какой целью трущихся тут поблизости от исторического события одиночек. Нам надо было чем-то занять себя, так в некоторые моменты человек мучительно не знает, куда ему девать руки.
Помявшись немного, мы купили портвейна в киоске, как сейчас помню, по восемь рублей бутылка ноль семь, и расположились на травке у знаменитой ракеты с кривым выхлопом.
Говорили, конечно, о том, что только что увидели. Зрелище всех смутило, в большей или меньшей степени.
Всем было обидно за то, как «пал авторитет корпорации». Нас теперь «считают просто за людей»!
Вспоминали, что царь Николай объявил себя личным цензором Пушкина, а Сталин сам читал все романы, выдвинутые на Сталинскую премию. Да что там Николай или Сталин, ещё каких-нибудь два года назад среди делегатов Всесоюзного съезда народных депутатов было около ста членов СП. Пусть в стране не было на тот момент ста талантливых авторов, пусть сочинения большинства этих народных избранников почти никто и не читал, но их уважали, и только за то, что они называются писателями.
Выпили вторую бутылку портвейна, потом третью.
Да, когда-то, и ещё совсем недавно, писатель был членом одной из самых солидных гильдий страны, а теперь он просто обычное митинговое быдло. Приравнен к народу.
Общее пьяное мнение было такое – времена изменились.
Подтверждение этой мысли явилось с самой неожиданной стороны. Подскочила цена на портвейн в киоске, к которому мы бегали по очереди. Теперь он стоил уже двенадцать рублей. Владелец, обнаружив повышенный спрос на свой товар, тут же отреагировал на это. Падение писательского престижа в стране как-то очень явно совпало с введением в ней же законов рыночной экономики.

Ваганьковский рейтинг

В 90-годы литераторы зарабатывали по-разному на жизнь. Очень редко кто прямым литературным трудом. Редактировали, переписывали безумные мемуары нищих советских маршалов и воров в законе, мечтающих о литературной славе. Кому-то повезёт оформить буклет нового водочного завода, и семья месяц не голодает. Одна солидная литературная дама, знакомая кратко, но лично с Ив. Буниным, устроилась гувернёршей в дом к миллионеру. По итогам этого хождения в новый русский народ написала сочинение, конечно же, с названием «Окаянные дни». Некоторые просто шли сторожить. Другие сдавали городские квартиры и жили на полученных в советские времена дачах. Занимались извозом или шли носильщиками на вокзалы. Удачно женились. Бросались в коммерцию. Что интересно, из моих знакомых литераторов настоящими, в разной степени успешными коммерсантами стали только поэты. Байбаков, Зафесов, Устинов, Поздняков. Прозаики остерегались острых денежных приключений.
В общем, всего не перечислишь. Остановлюсь всего лишь на одной из профессий, которой зарабатывали на жизнь некоторые мои товарищи по литературному цеху. Автобусные экскурсоводы.
Начну чуть издалека.
Многие помнят, как наш народ прощался с Владиславом Листьевым. Люди приезжали из других городов, выстаивали несколько часов, чтобы бросить последний взгляд на своего любимого телеведущего. Несомненно, Влад был одним из самых симпатичных, достойных и талантливых людей на ТВ. Кончина его была трагической и безвременной. Его было искренне жаль, даже тем, кто не слишком любил само телевидение.
Как это, к сожалению, водится у нас, да и не только у нас, из этой смерти сделали не только шоу по случаю, но и источник постоянного дохода. Это и не ново, и не в последний раз.
Так получилось, что я почти каждый день прохожу через площадь трёх вокзалов. Там постоянно стоят экскурсионные автобусы, перед ними ходят зазывалы с мегафонами. Были годы, когда среди них большинство были мне знакомы, кто по Литинституту, кто по каким-то литсовещаниям. Они привычно хриплыми голосами предлагали за два часа путешествия в комфортабельном автобусе показать «всю Москву». Прейскурант достопримечательности обычный: Красная площадь, Воробьёвы горы и так далее. И обязательно – Ваганьковское кладбище. «Где вы сможете посетить могилы…» и дальше следует раз и навсегда отобранный список фамилий. Ваганьковский рейтинг: Владимир Высоцкий, Андрей Миронов, Сергей Есенин, Лев Яшин… У разных зазывал порядок имён разный, но набор почти неизменный. Одно время уверенно лидировал Высоцкий, потом его сменил Есенин. Андрей Миронов никогда не оказывался в абсолютных лидерах, но при этом, так же как Лев Яшин, никогда не выпадал из списка.
Самый поверхностный анализ этого набора имён показывает, что тут представлены три группы отечественного истеблишмента. Поэты, актёры, спортсмены. Иногда встречаются кентавры, поэты-актёры, как Высоцкий, но это уже детали.
Я ходил мимо этих автобусов годами. Перемигивался со знакомцами. Иногда останавливался поболтать. Хриплое враньё мегафонов давно уже стало привычным фоном для меня, обои для слуха. И, конечно же, я сразу обратил внимание на изменение в этом звуковом рисунке. Сразу же после своих похорон первое место в списках зазывал уверенно занял Влад Листьев. Более того, его преподносили как главный бриллиант коллекции, тогда как другие имена составляли всего лишь драгоценную оправу. И так продолжалось несколько месяцев. Спустя какое-то время мой слух, уже привыкший к новому порядку, отметил, что один из мегафонов снова называет первым в списке Высоцкого, а Листьева только вторым. Чем больше проходило времени, тем ниже опускался в этой загробной турнирной таблице знаменитый телеведущий. И наступил момент, когда он вообще исчез из неё.
Я решил, что автобусные экскурсоводы – это люди, тоньше всех в стране чувствующие культурный код народного духа. Я решил разведать у них – в чём тут дело. По какому принципу они работают, как строят свой рейтинг. Самое интересное, что разговоры получились неинтересные. С некоторыми пришлось даже выпить, что не помогло. Некоторые даже не поняли, чего я от них хочу. Ну, говорим и говорим. Другие пускались в банальности. Что, мол, у Листьева, это всего лишь известность, а вот у Высоцкого и Яшина слава. Слава – это известность плюс народная любовь. Я не про то, сказал я им. Я хотел узнать – вы не сговариваетесь, кого оглашать именно сегодня в Ваганьковском списке? Они переглянулись, не понимая, я поглупел или всё же это они чего-то не понимают. Как вы принимаете решение, что сегодня Есенин стал выше Листьева?
Не поняли.
Может быть, было много водки.
Я был расстроен. А потом успокоился. Зря я надеялся с боку пролезть за тайным знанием – что такое успех? Успех есть тайна. А загробный успех есть тайна вдвойне.
Кстати, некоторые из этих Вергилиев вернулись в литературу с прежней работы. И некоторые добились успеха, сами не зная как.
Михаил ПОПОВ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.