|
Всё правильно, ты – природный житель Сибири, уроженец Томской губернии посёлка Могочино.
Отсюда – сибиряк.
Как это написано в одной давней служебной бумаге о первом сибирском историке Петре Андреевиче Словцове – человек «сибирской нации».
Значит, с родиной мы определились.
Осталось назвать твою очередную книгу, о ней разговор, посвящённую твоей постоянной любви. Переработанную и дополненную, после выхода в свет на исходе ХХ столетия, в году 1999-м, в начале ХХI столетия – в 2001 году.
Изданную теперь уже, в первые дни 2007 года.
Озаглавленную, на первый и посторонний взгляд, более чем скромно и сдержанно.
«Частное открытие Сибири».
С содержанием самым широким, объёмным, с нескрываемым авторским стремлением охватить как можно масштабней сибирское историческое время и географическое пространство.
За что от одного из благодарных сибирских местных читателей автору Анатолию Константиновичу признательный поклон.
И за скрытый в названии подтекст также.
Журналист, писатель, историк, краевед, кто там ещё? Главное – сибиряк, Анатолий Омельчук, он знает, что именно первоначальное первопроходческое народное «частное», по своей воле и интересу, от Иртыша до Енисея, Лены и Амура, берегов Тихого океана, сибирское открытие, прохождение, освоение, оказывалось самым быстрым, успешным, дерзким и безоглядным.
Взгляд у тебя с жёстким хитроватым сибирским охотничьим прищуром.
Зорким, не упускающим.
Своего, по незабытым принципам прадедовского захватного сибирского крестьянского землепользования, кто сколько вспашет; по таёжной охотничьей сноровке и удаче.
Каждый текст, как драгоценный соболь, или хлеба пуды.
Впрочем, в оценке результатов работ нашей пишущей братии любые сравнения и эквиваленты относительны.
Не вызывает сомнений, увы, написанное ещё во второй половине ХIХ века любимым Омельчуком, великим сибирским публицистом и патриотом Н.М. Ядринцевым, в его фундаментальном труде «Сибирь как колония», что «колонизация (в данном случае, освоение. – Ю.Н.) Сибири, есть факт далеко не завершившийся».
Утешает у Н.М. Ядринцева, опять, вполне современное. Повторим вслед за Николаем Михайловичем: «Дух старого землепроходства, дух пионерства, проторения троп не умер и до сих пор в русском народе».
Об этом книга.
Как и о сказанном лет за сто до того, как выпускник Могочинской поселковой десятилетки Анатолий Омельчук поступил на филологический факультет Томского университета, профессором старейшего сибирского университета П.Э. Петри: «Отсутствие верного понимания настоящих потребностей Сибири обыкновенно ощущалось в России, да, до известной степени, ощущается и поныне».
При чтении книги, написанной бывшим томским студентом, ко всему прочему ставшим ещё и членом-корреспондентом Международной академии информатизации, действительным членом Русской академии наук и искусств, не трудно заметить, что нынешний автор, в начале ХХI века, пишет более резко, нежели давешний, во второй половине века ХIХ-го.
Опять Пётр Андреевич Словцов, не обойти его, не объехать. Ни замолчать, конечно. Вопрос взят из введения в книгу первую его труда «Историческое обозрение Сибири», издания 1939 года.
«Что остаётся сделать? Это вопрос щекотит сибиряка… Чему и с которой поры Сибирь одолжена была возрастанием не так скорым: характеру ли её правителей или невольному шествию вещей; учреждениям ли, собственно для неё изрекавшимся, или влиянию общих государственных узаконений?»
Создан труд в бывшем сибирском стольном граде Тобольске, где первый сибирский историограф жил, работал, не отдавая праздности своего, доставшегося для жизни и работы, времени. И похоронен здесь же, правда, излишне скромно.
В бесконечной Сибири, порой, всё случается очень близко. И данный текст, отзыв на книгу А.К. Омельчука, он тоже из Тобольска. Отзыв, отклик, разговор, диалог.
С тобой, Анатолий Константинович, кажется, и о том, что для того чтобы до конца проникнуться твоим «Частным открытием Сибири», всё-таки надобно её читателю иметь своё личное отношение, хоть к какому, но здешнему местному сибирскому открытию. Или себя вдруг открыть в том или ином сибирском месте, пусть даже проездом, любопытствующим туристом, путешественником, прохожим. И такое не без пользы, русскому человеку, нерусскому иностранному. Результат известен.
«Сибирь имеет чудное свойство: климатизировать всех, кто в неё как-нибудь попадает. Стоит перешагнуть единожды за Урал, тотчас и прильнёт название сибиряка – надолго, на всю жизнь, хоть уезжай за море».
Наблюдение также тоболяка, некогда называемого умнейшим из сибиряков, Гавриила Степановича Батенькова, младшего современника П.А. Словцова, активнейшего участника сибирских реформ знаменитого М.М. Сперанского.
Разочарование в реформах, стремление подтолкнуть время в ту сторону, к которой возрастание родной Сибири должно пойти скорее, привело сибиряка в ряды дворянских революционеров, названных декабристами. Это он определил события 14 декабря 1825 года как «первый опыт революции политической». Последующие «опыты», нетерпеливого сибиряка вряд ли бы порадовали. Но ещё с одним умозаключением нашего земляка почему бы и сегодня не согласиться.
Всё написанное Омельчуком, о тех, кто своё… поприще… начинал в Сибири, продолжал, заканчивал. Собранные в книги, не только в эту, «Частное открытие Сибири», очерки, этюды, рассказы, интервью отличаются немедленно бросающейся в глаза, спешной, чтобы больше успеть, и успешной, потому что успевает, сразу и центробежностью, и центростремительностью. С неменяющимся центром – Сибирью, постоянной одной исторической архивной зафиксированной особенностью, как здешние первопроходцы города в Сибири начинали, «с великим поспешением». По-иному не могло получиться, что с Тюменью на Туре, Тобольском на Иртыше, с зимовьем у устья реки Улья, на Восточном Великом Тихом океане, к которому, после основания в 1586 году первого сибирского города Тюмени, к году 1639-му, без остановок «добежали».
И правильно. Здесь много объяснять не надо. В народном характере изначально заложено. Если не останавливать частный интерес, что там дальше, насильственно не придерживать.
«Русский не такой человек, чтобы греться у чувала… он пойдёт без ландкарты, куда наслышка и глаз поведут».
Это «человек сибирской национальности» Пётр Андреевич Словцов хорошо знал.
Первую народную безоглядную устремлённость, перешагнувшую за Урал, оценивал с пониманием. Трезвым, как бы и изнутри. Может быть, это и о себе. Приступившему к «Историческому обозрению Сибири», продолжая начатое, расширяя. Не ведая о конце и удаче. Всё равно, веря.
«Распространение происходило сперва наобум, на выдержку».
А что такое – наобум в «Толковом словаре живого великорусского языка».
«Наугад, намах, как вздумалось, как ни попало…»
После чего начиналась – выдержка, необходимость выдерживать, продержать, держаться на месте твёрдо, стойко, не уступать, терпеть, переносить.
В «Предуведомлении сомневающегося автора» А.К. Омельчука к его «Частному открытию Сибири» он признаётся всё в одном, требующем понимания, чего, возможно, для знакомых с сибирскими пространствами и не нужно.
«Но в своих путешествиях и поездках я уразумел одну существенную для меня мысль: ничего не могу я проанализировать системно, то есть равнодушно».
Или, точнее, с взятой самоуверенно на себя, всегда излишней, неразумной греховной гордыней. Для тех, кто тебя знает, совсем не склонный к самоуничижениям, от неё ты отходишь. Уходишь туда, куда идти, ехать, лететь заставлять не надо. Да она и всегда с тобой, единственная любовь, родина. Перед Сибирью не возгордишься.
И перед временем, сибирским, общероссийским. Текущим, мчащимся, задерживающимся в каждом городе, посёлке, селе, деревне. Если внимательно приглядеться, а везде по-своему. В любой отдельно взятой городской квартире, в сельском деревенском дворе.
«Наверное, есть летописцы смятенных эпох. Наверное, я не из них… Тем более эти времена (или, эпохи? – Ю.Н.) научили нас, что, слишком обобщая, мы впадаем в великий грех непонимания частностей, которые только и делают нашу грешную жизнь истинно человеческой».
В твоей книге, в оглавлении, я насчитал девяносто семь названий. С «частностями» из различных времён, начиная с называемых доисторическими, где ты упорно утверждаешь: «Сибирь – колыбель человечества». На основе, впрочем, современных научных археологических раскопок. И о герое очерка, археологе Мочанове, открывшем, что первые люди жил в Сибири сотни и сотни тысяч лет назад, напишешь: «Если он даже в чём-то ошибся (300 тысяч лет и осторожные американцы признали. – Ю.Н.), его ошибка плодотворна».
Системность всё-таки в твоих текстах наличествует. И независимо от того, придерживаешься ты её или нет. Есть нечто и помимо нас. И повыше, и сильнее. В чём всегда был убеждён в Тобольске Пётр Андреевич Словцов, кстати, получивший первоначальную образованность в местной духовной семинарии. Отчего и в простой обыденной частности умел видеть высокую предопределённость.
«Всё благое провидение постепенно ведёт людей, племена и народы через цели частные, общественные и государственные, к целям своего высшего порядка».
Так что если это и случайность, то предопределённая самой Сибирью, что ещё один очерк в книге называется: «Сибирь – стержень космического миропорядка». И никаких сомнений, даже у закоренелых скептиков, найденное тобой название вызвать не может. Вполне естественно воспринимается.
А что Сибирь важнейший, да и последний, энергетический, а главное пространственный ресурс планеты, человечества, такое сейчас разве самый недоразвитый микроцефал не понимает.
«Благое провидение, верно, покровительствующее России, ей этот ресурс выделило, не за так, конечно, протянуть через сибирские пространства «нить историческую», от русского народа, невозможных, ставших возможными, усилий требовало.
И хотя в нашем народе говорят, предупреждают, «на чужой каравай рот не разевай», но имеется в книге «Частное открытие Сибири» и очерк «Покушение на Сибирь».
О том, как в сложнейшие для российского государства девяностые годы минувшего ХХ столетия в Американском институте мировой политики сотрудником института, неким Уолтером Расселом Мидом, было предложено, вполне серьёзно, купить Сибирь у России, создать Американскую Сибирь.
Цена за «ресурс» назначалась конкретная, в долларах, граница новых американских сибирских соединённых штатов намечалась по Енисею, приходилось оставаться благодарными, что Тюменскую область всё-таки не проектировали отлучать от России.
У глобалистов из заокеанского института к Сибири прорезался «частный» интерес. Значит, какую-то зацепку, промашку, неувязку имевшуюся заметили; которую надо бы проверить, да, конечно, «на выдержку».
Ах, как любят у нас говорить, что Россия сильна провинцией. Сильна, кто спорит. Ещё сильнее деление России на «центр» и «провинцию». Или – на периферию.
Это внутри России. Что удобно. Для «центра». Самодержавной Москвы, императорского Петербурга. Опять – Москвы.
Миропорядок, не космический, земной, он тем временем менялся.
В этом миропорядке Сибирь столетиями находилась между перифериями самых различных миров, европейского, средне – и центральноазиатского, китайского. И тут же, морские разделения не помеха, – мир японский, североамериканский.
В историческом времени подобные периферии имели, имеют постоянную предрасположенность, более заметную, менее заметную, расширяться, сдвигаться, отступать, наступать, поглощать друг друга.
Или, в сибирском «периферийном» варианте, должна реализоваться «цель высшего порядка». Иного выхода нет. Кроме неизбежного создания в сибирских пространствах действительно мирового, цивилизованного, духовного, культурного, научного, промышленного, индустриального, информационного и т.д. центра.
Иначе ещё какой господин типа Уолтера Рассела Мида, не обязательно американец, да и понастырней, может объявиться. Анекдотец о том, как за морем-океаном на Сибирь «губу раскатали», сибиревед и сибирелюб А.Омельчук в свою книгу не зря поместил.
А сотни действительных непридуманных героев, которых автор Омельчук под одной обложкой собрал, тем и влекут, что для них Сибирь является и первым российским центром, и евразийским, и мировым.
Сам пишущий, стараюсь разгадать тайну твоей удивительной страстной плодовитости. Что любовь, это понятно. Без любви в нашем деле ну никак.
Но здесь ещё и особая любовь. Любовь она и тихая бывает, и скрытая. Впрочем, кажется, понял. Уже сказал случайно. Чуть раньше. У тебя любовь – страсть.
Страсть не соглашаться. С теми, кто твою, нашу, конечно, Сибирь за окраину, периферию, провинцию держит. А ежели таких ещё немало, то и писать надо много. Ещё больше отдавать себя своему пути.
Как финский учёный шведского происхождения Александр Кастрен, открывший миру сибирский северный угро-самодийский мир, о нём ты оставил пристрастное размышление, обращённое к неравнодушному читателю; и для себя, этого не скроешь, пишущего человека, живущего, жизненная ориентировочная затесь, зарубочка.
«Проникнемся опытом его исключительности, подумаем о собственной, напомним себе: если не я, то никто».
Здесь ответ. Благоразумным и осторожным. И от имени безнадёжно слабого телом, немощного и больного, сильного духом Александра Кастрена. Отдавшего остатки доставшегося для жизни времени сибирским тундровым таёжным пространствам. Выводя малые забытые, забываемые племена Сибири из научного этнографического людского забвения.
Человек из начала ХХI века разговаривает с человеком из первой половины века ХIХ-го. Это естественно. Тот человек живёт в тебе. После прочтения написанного о нём, не только в тебе. Если даже в двоих, читателя и писателя, то уже – в нас.
Сейчас и в сию минуту, во мне. В этом счастье и тайна и неустареваемость удивительного занятия. Чтения.
«Из множества вариантов живая жизнь выбрала меня. Песчинка в человеческом мире, ты должен помнить, что если не ты, то никто. Ты избран жизнью. И это выше мук обыденной смерти, и непрожитой срок определит ценность того, чему ты назначен и посвящён».
В очерке о Кастрене нахожу знакомые нынешние сегодняшние имена.
Анны Павловны Неркаги, чудесной и удивительно сильной маленькой «Анико из рода Ного», божественной ненецкой писательницы. В её тундре вечный космос открывается совсем рядом. Его нельзя покинуть. Космос не отпускает и забирает.
В обыденной жизни скромного, почти обыкновенного, на многих здешних людей похожего, соответствующего Верхнему, и Нижнему, и Среднему сущностным и мифическим Югорским мирам, природосообразного в своём творчестве, гениального живописца хантыйских легенд Геннадия Степановича Райшева также.
Заодно рабочего лесника Петра Бахлыкова, создавшего музей хантыйского быта, промыслов, ритуалов. Писателя, художника. И резчика по кости Геннадия Хартаганова, он тоже создаёт заповедник – музей, в тайге, под открытым небом. На иную крышу, на низкий потолок не соглашается.
Мне остаётся в этом очерке Омельчука перечислять тех, кого лично знаю. У Анатолия Константиновича сибирских знакомств выходит больше.
Общих, правда, выходит немало. Теперь ещё чтение добавляет. Знаний, переданных, приобретаемых от автора наблюдений, за выбранными им героями, вроде действительно тебе известными.
Но так выходит, что о человеке, даже и оставшемся в истории, в литературе, всегда знаешь меньше, нежели думается, думалось самонадеянно. Когда и сам глядел, глядишь в ту же сторону. И вдруг узнаёшь новое, ранее неизвестное о любимом поэте – сибиряке Павле Васильеве, и нечитанные дерзкие его напечатанные стихи читаешь; чего уж там, завидуя, что их прочитали до тебя.
Спасибо, просветил Омельчук, да тут же, правда, по иному поводу, в очерке об ином поэте, не о репрессированном Павле Васильеве, об Алексее Степановиче Хомякове, жившем в ХIХ веке, авторе стихотворной драмы «Ермак», кто её видел на какой сибирской сцене, ты сообщаешь из своих школьных и студенческих, могочинских, томских лет.
«Вообще в сибирских школах и университетах как-то не особо стараются обратить внимание старательно учащейся молодёжи на всё, что написано и сибиряками, и о Сибири».
Дальше у тебя привычное резюме частного сибирского открывателя.
«Если сам вовремя не спохватишься…»
Кстати, Павел Васильев родился на Иртыше, в городе Павлодаре, в бывшей Южной Сибири, в нынешнем Северном Казахстане. Насчёт Казахстана известно, а что Южной Сибирью Россия была обязана первому сибирскому губернатору князю Матвею Петровичу Гагарину, об этом и не школьнику надобно рассказывать, ежели слушать захотят.
Слушать надо.
О том, как в первой четверти ХVIII столетия российские владения в Сибири начали расширяться не только на северо-восток, но и в южную сторону, передвинулись и закрепились более чем на тысячу вёрст вверх по Иртышу, с основанием множества русских крепостей, Павлодара также.
Да-да, по инициативе губернатора князя Гагарина. О нём у Омельчука неслучайный очерк «Тайный умыслы петровского висельника», казнённого «Великим преобразователем России» царём Петром с такой изощрённой жестокостью, что даже для тех не самых человеколюбивых времён казнь сибирского губернатора воспринимается исключительной. И оттого вызывающей различные и непропадающие возвращающиеся домыслы.
Обвинения в казнокрадстве, взяточничестве, лихоимстве и «народа разорительстве» особым внимание не пользуются, потому что, у кого возможность и пристрастие есть, кто же не ворует, да кого так казнят.
Миф об умысле князя Гагарина сотворить Сибирь независимой от России, самому стать царём сибирским, возник сразу и немедленно.
Подтверждение тому ищут и находят в очень немалом, что сделал первый сибирский губернатор для благополучия, всяческого развития самой большой в Российском государстве Сибирской губернии.
У неофициального «частного» историка Петра Андреевича Словцова в «Историческом обозрении Сибири» сдержанный ответ «официальным» порицателем сибирского губернатора. Своё непредвзятое мнение: «Чей боярин, впоследствии злополучный, много содействовал устроению губернии и осведомлению о ней на всём пространстве».
И у Омельчука своё: «Честно признаемся: звезда Сибири взошла во время губернаторства князя Рюриковича – Матвея Петровича Гагарина».
До необходимого естественного природосообразного космического уровня не поднялась, иначе П.А. Словцову не пришлось бы задаваться приведённым в нашем тексте вопросом: «Чему и с которой поры Сибирь одолжена была возрастанием не так скорым…» и т.д., а Омельчуку иными вопросами, но сходными.
И каменный кремль в Тобольске строился, и храмы, ибо «город должен стать волшебно красивым», и русло Тобола от сибирской столицы требовалось отводить, чтобы берег быстрым течением не рушился, Тобольск, административный и духовный центр российских зауральских пространств, во времени сохранялся.
И военные, миссионерские, исследовательские экспедиции денежек, «скрытых поступлений», неотправленных аккуратно в Петербург, требовали, и устройство местной здешней промышленности, и закладка городов – крепостей, опоры для дальнейшего русского народного государственного распространения Сибирской губернии усиления.
Чем сильнее «окраина», тем независимей она держит себя по отношению к «центру», чего никакая самодержавная власть не может ни принять, ни простить. А мы поидеализируем сибирского губернатора, домыслим своё, что тот в начале ХVIII столетия, приступал к реализации программы «Сильный центр – сильные регионы». Но Пётр Первый домыслами не занимался, верно, и насчёт гагаринского придуманного «царства» также; вопрос непререкаемых бюджетных зависимостей между «центром» и «регионами» на примере сибирского решил жестоко, быстро и однозначно. На века вперёд.
В ХIХ столетии, при вполне либеральном, даже без кавычек, царе-освободителе Александре Втором, судили и отправили на отсидку в крепостные замки, военные казематы, в северную ссылку цвет молодой народившейся в каре сибирской интеллигенции. Григория Потанина, Николая Ядринцева, Серафима Шашкова, Николая Наумова, Николая Щукина, Фёдора Усова. За то, что открыто заговорили о сибирских экономических, культурных интересах, осмысливали значение и место «окраины», «области», «региона» в Российской империи. Названные даже в отзывчивой на человеческую боль русской литературе, в историографии всё-таки несколько пренебрежительно – «областниками».
Не забытый Омельчуком издатель «Литературного наследства Сибири» Н.Н. Яновский писал, что одного из «областников», Григория Николаевича Потанина, сибиряки называли «застоей», то есть защитником.
Перечитывая «Частное открытие Сибири», ведя разговор о написанном и с самим собой, и имеющимися, и будущими читателями книги, и с автором, конечно, по-иному не выходит; современника, даже очень хорошего знакомого Анатолия Константиновича Омельчука, желается назвать сразу и – защитником, и – нападающим.
На тех, кто его любовь, Сибирь великую, воспринимает, скажем так, несколько односторонне. Смотри на неё, родную и единственную, Богом данную, всегда возрождающимся первопроходческим народом обретённую по-базарному потребительски. Забирает от неё, для дешёвой растраты.
Книга о других и для других.
Кого Сибирь – забирает.
Они самые богатые.
Богаче не бывает.
|
Завершающий текст в книге, разговор с сегодняшним первопроходцем, к которому прильнуло название сибиряка – надолго, на всю жизнь, и ещё дольше, ты назвал: «Сердце остаётся в Сибири».
Юрий НАДТОЧИЙ
г. Тобольск
|
Добавить комментарий