НОВЕЙШИЙ HOMO SIMPLICISSIMUS

№ 2007 / 22, 23.02.2015

Во всякие времена в каждом мало-мальски читающем городе есть свой Никифор Ляпис-Трубецкой. Правда, сам он об этом едва ли подозревает, чистосердечно полагая себя существом, до боли исключительным и единственным. Это благодаря его интеллектуальным потугам мы имеем возможность воочию лицезреть, как «волны перекатывались через мол и падали вниз стремительным домкратом»; узнаём, что, хвала аллаху, шакалы на Кавказе вовсе не ядовитые…

Вороне где-то Бог послал кусочек сыру…
И.А. КРЫЛОВ

Во всякие времена в каждом мало-мальски читающем городе есть свой Никифор Ляпис-Трубецкой. Правда, сам он об этом едва ли подозревает, чистосердечно полагая себя существом, до боли исключительным и единственным. Это благодаря его интеллектуальным потугам мы имеем возможность воочию лицезреть, как «волны перекатывались через мол и падали вниз стремительным домкратом»; узнаём, что, хвала аллаху, шакалы на Кавказе вовсе не ядовитые , а некое беспрецедентное и страшное «глумление над именем моим» , на его просвещённый взгляд, есть грех премного тяжельше греха гордыни и уж тем более зависти, возбуждаемой в окружающей среде этим его никогда не истлеваемым именем.
«Что в имени тебе моём?» – обмолвился однажды не кто иной, как Александр Сергеевич Пушкин (широта души, достойная «солнца русской поэзии»). Наш Ляпис от щемящей душу скромности вряд ли когда-либо умрёт. Скорее (дай Бог ему здравия и долгих лет жизни!) – от непокоя, от стремительного коловращения слишком короткой и суетливой мысли о том, что почему-то никто не приемлет всерьёз того замечательного факта, что он действительно является Действительным и Почётным членом Общества хранителей заводного механизма, располагающегося в головной части наших градоначальников.
Имя это нарицательное, посему какое-либо «беспрецедентное и нарочитое глумление» изначально исключено и невозможно в силу отсутствия здесь имени собственного как такового.
Вот, Ганечка Иволгин в романе Ф.М. Достоевского «Идиот» обращается к князю с такими словами: «Вы мне говорите, что я человек неоригинальный. Заметьте себе, милый князь, что нет ничего обиднее человеку нашего времени и племени, как сказать ему, что он не оригинален, слаб характером, без особенных талантов и человек обыкновенный. Вы меня даже хорошим подлецом не удостоили счесть, и, знаете, я вас давеча съесть за это хотел!»
Ганечка хотел, да не решился. Решительность же нашего героя сродни героизму Грушницкого, когда тот, зажмурив глаза, с криком «ура!» бросается в гущу битвы. («Это что-то не русская храбрость!» – походя замечает Печорин ). Ну, в самом деле – не героизм ли в его положении цитировать как аргумент в свою пользу известную мысль Пушкина: «Поэзия, прости, Господи, должна быть глуповата»? Ведь у Пушкина речь идет именно о поэзии, но никак о самом стихотворце.
Ещё Константин Леонтьев в знаменитой своей работе «Византизм и славянство» весьма проницательно, хотя и несколько по иному поводу, заметил, что «чрезмерное самоуважение сделало из всякого подёнщика и сапожника существо, исковерканное нервным чувством собственного достоинства» .
И вот это «существо» пытается что-то говорить, артикулировать, поучать; вдруг бросается в сложноподчиненные водовороты русской речи, («пытается объяснить эпоху совсем других причин и следствий» ), захлебывается в этом засасывающем речевом водовороте и, конечно же, тонет, как тот топор, не предназначенный судьбою к повешению .
Он даже (о времена!) Священное Писание пытается приспособить для собственных нужд, цитируя напропалую, как в бреду, – совсем уж «без страха и сомненья» – не просто «во весь голос», но и, прошу прощения за грубость, «во всё воронье горло». Дальнейшее известно. Сыр – выпал. Молчание – золото. Потому, что «дурно пахнут мёртвые слова» .
Апостол Павел говорит о подобном феномене весьма прозрачно: «Цель же увещевания есть любовь от чистого сердца и доброй совести и нелицемерной веры, от чего отступивши, некоторые уклонились в пустословие, желая быть законоучителями, но не разумея ни того, о чём говорят, ни того, что утверждают» (1 Тим. 1.5-7).
Сей «пустослов», как правило, «горд, ничего не знает, но заражён страстью к состязаниям и словопрениям, от которых происходят зависть, распри, злоречия, лукавые подозрения, пустые споры между людьми повреждённого ума, чуждыми истины, которые думают, будто благочестие служит для их прибытка. Удаляйся таких», – добавляет апостол. (1 Тим. 6.4-5)
«Глуповатый» (по логике нашего героя) поэт Александр Пушкин, воздвигая себе (вероятно, «по глупости») «памятник нерукотворный», сполна следует наставлениям «всехвального и преславного», когда говорит:
Веленью Божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца.
Всё так. Не приличествует метать бисер из пушки по воробьям. (Сократ: «Если бы меня лягнул осёл, разве стал бы я подавать на него в суд?» ). Но ведь пушкинский глупец – ему хоть кол на голове теши, хоть на кол его посади –
Живёхонек!.. Всё так же сух и скучен,
И груб, и глуп, и завистью размучен,
Всё тискает свой непотребный лист.
……………………………………………………..
Как погасить вонючую лучинку?
Как уморить Курилку моего?
Дай мне совет. – Да… плюнуть на него.
Ей-богу, пробовали – шипит и не гаснет, и в воде не тонет (покуда, как выше сказано, не попадает в сложноподчинённые речевые и смыслу не подчинённые «мыслительные» водовороты).
Здесь, по всей вероятности, уместно вспомнить и о том, что столь «немилосердный» по отношению к своему глупцу Пушкин, в конце концов, «и милость к падшим призывал», не иначе как памятуя и слова православной молитвы «Спаси, Господи, и помилуй ненавидящия и обидящия мя и творящия ми напасти, и не остави их погибнути мене ради грешнаго». Но мы сейчас – не о падшести как таковой, а о том, что её предваряет.
«Падению предшествует надменность», – говорится в Притчах Соломоновых (16.18). «Надменность» в церковно-славянской огласовке есть «злопомышление». Оно-то и тянет за собой весьма весомую жанровую «цепочку», тяжёлые звенья которой с лязгом и грохотом обрушиваются в сознание доверчивого читателя. Сия кощеева цепь суть клевета-кляуза-донос-навет-склока-сутяжничество… (далее можно нанизывать до бесконечности).
Подобные «жанровые особенности» проявляют себя в любой, даже самой экзотической форме, даже в форме целого литературного альманаха , в недрах которого нашему Курилке посчастливилось-таки взлезть в кресло главного редактора. Как сказал бы незабвенный Остап Бендер, сбылась мечта князя Мышкина!
Хорошее название – «Литературное Лукоморье». Однако, как видим, отнюдь не златая цепь на дубе том, и кот учёный давно уже не песнь заводит, а починяет примус, дабы спалить к чертям собачьим не только Дом Грибоедова, но и, в конце концов, всю русскую литературу (которой «почему-то повезло» чуточку больше, нежели поэту Рюхину, сопровождавшему поэта Ивана Бездомного в психиатрическую клинику).
У Фёдора Михайловича Достоевского в эпилоге к роману «Преступление и наказание» есть один замечательный (хотя и мало кем замечаемый) пассаж: «Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одарённые умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали заражённые. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований. …всякий думал, что в нём одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки» .
Святитель Феофан Затворник объясняет это так: «…есть власть духов над умами , когда они (духи – Ю.К.) водят их (умы. – Ю.К.), как хотят, чрез страсти, в них действующие; люди же думают, что они всё сами действуют, будучи посмешищем нечистых сил» .
Записной патриот российской словесности Фаддей Булгарин («Видок Фиглярин»), донимавший Пушкина не хуже осенней мухи, сполна владел всеми этими «цепными» жанрами – и купно, и россыпью – и нашему герою немало споспешествовал на этом нелёгком пути. С нашим искренним сожалением позволим себе заметить, что в хаотических (то бишь не вполне осознанных, однако же, сполна преднамеренных) действиях приверженцев столь экстремального литературного жанра слишком уж ощущается, по выражению Д.Мережковского, «смелость и раздражение дикаря перед созданиями непонятной ему культуры» . Не отсюда ли ставшее притчей во языцех «ананасы в шампанском, весь я в чём-то испанском»?
Испанец Ортега-и-Гассет как раз и указывает на то, что «в наши дни доминирующим типом человека стал дикарь, возникший вдруг в лоне цивилизованного мира»; что сему дикарю «не нужно докапываться до причин бытия, ему нужен лишь предлог для существования» . Таковой предлог всегда нетрудно сыскать, придав ему некое «абсолютное» значение:
Для творческого взлёта пара крыл
Есть у меня в их надлежащем виде.
Господь меня талантом не обидел,
И мне владыка крестик подарил.
«Характерным для нынешнего момента является то, что посредственность, зная (? – Ю.К.), что она посредственность, имеет нахальство повсюду утверждать и всем навязывать своё право на посредственность», – замечает Ортега-и-Гассет .
Это явление в русской языковой традиции имеет название «вахлак», что значит – по В.Далю – «волдырь, опухоль, водяной или дождевой пузырь» , то есть явление преходящее, однако постоянно возобновляющее своё существование посредством отрицания и даже, по возможности, уничтожения всего инакого и не согласного с ним. Агрессия является средством подтверждения его собственного присутствия, ощущение иллюзорности которого и побуждает к хаотическим, непреднамеренным действиям.
Со времён нашей незабвенной «перестройки» остались в памяти слова немудрёной песенки:
Мы не пашем, не сеем, не строим,
мы гордимся общественным строем!
В переложении на язык, допустим, папского средневековья и уже в обратном переводе с вульгарной латыни это могло бы звучать так: «Брат, ты тоже отсюда кормишься. Защитим же святое корыто!»
Сей брат, как правило, работать никогда и ничего не умеет. Оттого столь неуёмна его физиологическая потребность «сбиться в стаю». В умственных вожделениях эта стая – не иначе, как стая орлов. Но поскольку орлы стаями не летают, в реальности мы всегда получаем стаю ворон, волков или, в лучшем случае, летучих обезьян. Правда, в этом «лучшем случае» многое, если не всё, зависит от того, кто владеет волшебным золотым шлемом, наделяющим его обладателя властью над стаей.
Принадлежность к стае есть некое «священное членство». (Дурацкие, однако, шуточки: рогатый скот считать по головам, а нерогатый – по членам!)
Все члены обязаны профессионально гордиться этой своей «сакральной принадлежностью». Речь давно уже не о членах какого-либо политбюро: сегодня «синдром стаи» легко воплощается во что угодно: здесь и «Общество ревнителей наших кактусов», и «Движение в защиту сиамских близнецов», и даже «Союз любителей лысых кошек» или, допустим, «Союз членов союза писателей», в лоне которого, как в теплице, зачастую и взращиваются подобные плевелы. Но всё это «лишь форма и скорлупа, которая плющит и формирует по своей мерке, прежде всего, самих носителей» .
Премудрый же Соломон ещё за три тысячелетия до появления на свет Божий нашего явления даёт ему такой непритязательный, но «обнажающий до чрева» комментарий: «Посему-то и тех нечестивых, которые проводили жизнь в неразумении, Ты истязал собственными их мерзостями» (Прем. 12.23).

Споспешествующая литература
1. Литературный Владивосток. – Владивосток: Русский остров, 2007. – 239 с.
2. Ильф И., Петров Е. Двенадцать стульев. Золотой телёнок. – М.: Художественная литература, 1990. – 623 с.
3. Пушкин А.С. Стихотворения // Соч. в 3-х тт.; т.1. – М.: Художественная литература,1974. – 533 с.
4. Достоевский Ф.М. Идиот // Собр. соч. в 12-ти тт., Т. 6. – М.: Правда, 1982. – 368 с.
5. Лермонтов М.Ю. Герой нашего времени // Соч., т. 2. – М.: Правда, 1990. – 703 с.
6. Леонтьев К.Н. Византизм и славянство // Россия глазами русского. – СПб.: Наука, 1991. – 364 с.
7. Гумилёв Николай. Слово // Стихотворения и поэмы. – Л.: Советский писатель, 1988. – 631 с.
8. Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. – М.: Мысль, 1986. – 571 с.
9. Достоевский Ф.М. Преступление и наказание. – М.: Художественная литература, 1978. – 463 с.
10. Феофан, епископ. Мысли на каждый день года по церковным чтениям из Слова Божия. – М.: Издание Московской патриархии, 1991. – 196 с.
11. Мережковский Д. Пушкин // Пушкин в русской философской критике. – М.: Книга, 1990. – 527 с.
12. Ортега-и-Гассет Хосе. Восстание масс // Дегуманизация искусства. – М.: Радуга, 1991. – 638 с.
13. Даль Владимир. Толковый словарь живого великорусского языка. Т.1. – М.: Русский язык, 1989. – 699 с.
14. Кабанков Юрий. Власть власти // Одухотворение текста. – Владивосток: Издательство Дальневосточного университета, 2006. – 237 с.
15. Дёмин В. Полярная Атлантида. – Аргументы и факты, 2007, № 10.

Юрий КАБАНКОВ
г. ВЛАДИВОСТОК