ИЗ СЕТИ НА БУМАГУ

№ 2007 / 23, 23.02.2015


Интернет-литература набирает обороты, и среди многочисленных сайтов со свободной публикацией есть сайты и интернет-журналы с очень жёсткими критериями отбора произведений и планкой выше, чем у многих «толстяков». Планкой, которая позволила сотрудничать с одним из самых уважаемых издательств России. Недавно издательством «Вагриус» был выпущен очередной сборник «Пролог» – печатная версия электронного журнала.
Интернет-литература набирает обороты, и среди многочисленных сайтов со свободной публикацией есть сайты и интернет-журналы с очень жёсткими критериями отбора произведений и планкой выше, чем у многих «толстяков». Планкой, которая позволила сотрудничать с одним из самых уважаемых издательств России. Недавно издательством «Вагриус» был выпущен очередной сборник «Пролог» – печатная версия электронного журнала.
Почему молодёжь устремилась в Интернет? Потому, что в любом городе, и даже в самой отсталой Кацепетовке, есть многоуважаемые мэтры словесности, основная литературная деятельность которых заключается в просиживании штанов, прописывании давно всем известных истин, мелких интрижках. Многим молодым авторам просто из природной брезгливости не хочется иметь с ними дело. Не найдя возможности быть услышанным в реале, многие устремились в Интернет.
В последнее время в России почему-то принято считать: «Проза должна быть неореалистичной, такая, чтобы «за жизнь», и многие молодые авторы стремятся следовать этому правилу «повседневно-основательного» реализма, с поправкой на офисные трудовые будни. Наверное, поэтому реалистичная проза и в основном авангардная поэзия «Пролога» находятся в различных ключах. Связывает их общее ощущение одиночества, тоски среди мира, в котором нужно либо хорошо устроиться (а значит продаться), либо сдохнуть.
Из всей прозы, представленной в «Прологе», мне особенно запомнились три произведения: Сергея Вербицкого «Архангельские поморы (хождение на тот свет)», Алексея Караковского «Флейта-сякухати» и Ирины Мамаевой «Море ты моё». Скорее всего, потому, что в них не присутствует ни капли гламура, потому, что после их прочтения не поднимается неприятный осадок где-то в душе.
В «Флейте-сякухати» Алексея Караковского депрессуха разбавлена яркой образностью: «Младенцы вползают в мир. Я это точно знаю по тайной манере падения снега, увядания цветов, истончения света на льдистом отблеске стали. По другим, не менее неуловимым признакам я отмечаю закат солнца, падение планет, повышение уровня мирового океана и даже незаметное цветение скромной шишечки можжевельника, спрятавшейся от людского глаза где-то далеко на юге или юго-западе… Но и это знание – эмбрион. Откуда оно? Зачем? Я не знаю. Спасёт ли, сохранит? Или, напротив, уничтожит? И на это нет ответа. Будет ли иметь продолжение? К чему ведёт? К тому, что под снегом? Вряд ли…».
В рассказе есть философское зерно, нутро, без которого, как мне кажется, любая серьёзная проза будет лишь праздничной обёрткой для коробки. Рассуждения об истине сменяются почти каббалистическим рассуждением о созвучиях, составляющих слово: Слово, написанное отдельно, часто приобретает такую одухотворённую, почти мистическую красоту, что необходимость других слов, написанных прежде, уже не кажется неизбежной. Не обязательно также специально отбирать слова и их звуки; любое сочетание фонем, написанных посередине свежего белого листа, кажется оправданным и достаточным. Можно написать так: ЯХДРВФ. Или: ТРДЭКТСТ. Или: ВРЕМЯ. Или: СТАРОСТЬ. От перемены слов и звуков смысл этой мифоподобной самодостаточной красоты не меняется».
Это даже не кабалистика, это – растафарианское желание придать смысл каждому звуку, правда не английского, а русского языка.
Везде морок метели, везде люди, мятущиеся в снежном кратере застывшего ото льда мегаполиса, а флейта поёт: «какой смысл Вашей жизни, если нет времени остановится и думать… созерцать?»
В отрывке романа Сергея Вербицкого «Архангельские поморы (хождение на тот свет)» очень удачна стилизация под старорусские сказы. В основе рассказа лежит подражание такому жанру средневековой литературы, как «хождения». Язык очень красив, смачен. Автор удачно использует историзмы. Кто из нас теперешних знает, например, что означает слово «карбасник»? Историзмы использованы дозированно, не возникает ощущения, что писатель намерен прежде всего показать свои знания (экий я молодец, сколько всего начитался!). Но, вдумавшись, представляешь себе, сколько человеку нужно было перебрать, прочесть, проанализировать литературы для написания подобных «хождений».
«Море ты моё» Ирины Мамаевой нежно и просто. Как часто наши чувства зависят не от того, красив любимый человек или нет, а оттого, что так совпало: лето, чужое, грозное море, к которому ты пришла, чтобы побороть свой страх, и тот, кто держит твою руку среди кипящих волн. Его кожа пахнет солью, и за это, как впоследствии окажется, именно за это ты любила его.
Публицистика, вызывающая на спор, задевающая за живое, не менее вдохновенная, чем поэзия. Публицистика, коллективное творчество автора и читателя. Начинаешь читать. Вначале готова расцеловать автора за то, что он думает о том же что и ты, затем яростно ненавидишь за то, что он не прав, идёшь курить, мысленно возражая своему оппоненту, заметив, что с губ невольно срываются слова, садишься за клавиатуру компьютера, начинаешь писать отзыв. Его мысли, твои мысли превращаются в некий сплав ртути, кипящего олова и всего того, что навряд ли смешает самый сумасшедший химик. Такое впечатление на меня произвела статья «Килограммы букв в развес и в розлив. Эссе на незаданную тему» Натальи Рубановой. Теперешнее состояние литературы сложное. С одной стороны балуется ребёнок – постмодерн (я всё-таки не могу удержаться, чтобы не повторить цитату, взятую Натальей у Татьяны Мигулиной): «Татьяна Мигулина написала (аплодисменты сетевой критике), что постмодернизм – это не жанр, не стиль и не школа, к которой можно принадлежать, а ситуация: «Постмодернист ведь похож на ребёнка, вдруг получившего наследство от нескольких поколений старших родственников, скончавшихся в один день. Когда сундуки с драгоценностями приносят в детскую и отдают в распоряжение нового владельца. Ребёнок не то чтобы вовсе не способен оценить доставшееся ему богатство, однако его критерии оценки радикально отличаются от системы ценностей бывших владельцев: золотые слитки кажутся ему отличным фундаментом для игрушечного домика, а из ценных бумаг, как выясняется, можно склеить воздушного змея. «Ребёнок» лишь отменяет традиционные методы использования сокровищ: он не накопляет, а играет».
С другой стороны, забота о широкой прослойке читателя, которому прозу подавай чуть ли не в виде физраствора, а то ведь не переварит бедолага. Ему нужно об офисах да жизни клёвой, или же горькую повесть о том, как кто-то из эмигрантов где-то в Западной Европе моет унитаз (причём прописывать приходится не только характер эмигранта, но и характер унитаза). Вот она, правда-матка! Да, Наталья, не учило в своё время Крученовский «дыр-бул-шыл» поколение наших родителей. На реализме воспитывалось оно. Вот потому-то и нас понятному учит.
Но тут – стоп. Поспорить с автором хочется о так называемой «литературной лёгкости». Какие же мы, литераторы, кокетки!!! Просидим над стихом, правя пару часов, а затем: «Если в родовых муках слово-то даётся, если так лопатить его невмоготу, через силушку-то, единственно вменяемый вопрос «А зачем?» напрашивается сам собой… Вообще-то литература – это прежде всего лёгкость». Ой ли! В статье небезызвестного Владимира Владимировича «Как делать стихи?» десяток страниц посвящены тому, как он работал над одним-единственным стихотворением «Есенин». Метафора, ритм, аллитерация… а ведь это не графоман Пупкин. Это – Маяковский. Да, непросто даётся эта показная «лёгкость». Не вылепивши сосуд, вина в него не нальёшь. Лёгкость появляется при полнейшем владении формой. Ещё в чём я не согласна с Натальей: «писатель никому ничего не должен». Если судить, насколько сегодня популярны умные книги в «самой читающей стране» – да. Пиши что хочешь, всё равно не прочтут. Но всё же не воробей, а полновесная жаба может порой вывалиться изо рта даже очень талантливого автора, поэтому за своего зверя мы должны быть в ответе (так как неведомо насколько его приручили).
«Автор… считает, будто обязан дать своему читателю самые полные ответы на всевозможные вопросы…» Путь так, но проблематика должна быть поставлена, так или иначе. Литература без этого превратится в изящное фехтование рифмой и метафорой. Кто кого перепендрит перевыпендрит. Возможно именно поэтому: «Лишь литература, говорящая (кричащая, смеющаяся, плачущая…) о – в том-то и дело, что о вечном, – и останется им: тем, чью землю станут удобрять наши кости в отсутствие кремации», – оговаривается всё-таки Наталья в конце эссе. И ещё одно маленькое замечание. Говоря о литературе в целом, хотелось бы, чтобы автор упоминал имена более известных и читаемых писателей.
Статья Дмитрия Фьюче «Ницше «у-у-у» Пелевина, или Охота на оборотней (продолжение, обязанное роману «Священная Книга Оборотня»)» – философская публицистика, заочный спор с культовым писателем. Бой на равных. Своего рода: «Сеансы чёрной магии с последующим её разоблачением! Вначале перед вами выступит знаменитый маг Виктор Пелевин, затем состоится лекция Дмитрия Фьюче о ницшеанстве в творчестве магистра. Разоблачение сути образа Оборотня-Лисы!» (что-то уж в сторону Булгакова меня потянуло).
Раскрывая через ницшеанскую философию два пелевинских типа творческой личности Оборотень-Лиса и Волк (женское и мужское начало, словоблудие, театральность и противопоставленный ей мужской, монстриальный тип), Дмитрий делает вывод: «В том, что Виктор давно обернулся в Лису, в супер-продвинутую креатуру, никаких сомнений нет, – достаточно почувствовать, как автор нежно любит свою героиню… Отсюда вся пелевинская театральность, притворство, непрекращающийся маскарад с целью скрыть свою неизживаемую женскую суть – пустоту, лишённость, болезнь (как отсутствие реального плода, ребёнка)… Но таких Лисиц, которые слышат две песни сразу, уже пруд пруди. Будут ли Волки? Произойдёт ли трансформация Виктора-Лисы в Волка или станет он хотя бы охотником на него – вот в чём главный его вопрос как творца».
Пелевин (да и вся современная литература) сегодня стоит перед важнейшим выбором: «Либо он (подобно Ницше) слушает своего Волка, пишет свой последний, сугубо мужской… и потому сегодня никому непонятный и ненужный текст, т.е. заменяет бесконечную женскую тему пустоты единственно следующей из неё мужской темой грозного, сверхчеловеческого смысла, а затем, как и подобает истому мужчине, умолкает и действует. Либо он слушает свою Лису, следует за своей метанойей (искусственной или искренней, тут уж всё равно), и впадает в бесконечное повторение уже известного, женского, превращаясь в бесхвостую обезьяну и умолкая уже по-другому: прекращая существовать как значимый творец, который пребывает на самом пике практического дискурса о человеке».
Дмитрий, слишком мало сегодня людей, дошедших, доросших до того, чтобы понять: нужна всё-таки точка слома, культурной революции (т.е. точка бифуркации). Я думаю, что подобное должно прийти не только изнутри, но и снаружи. Великие литераторы начала XX века в своём становлении многим обязаны революции и 1-й мировой. Наука и культура Нового времени основывалась на Великих географических открытиях и.т.д. Пока у нас будут происходить пластиковые подобия революций, и будут рекламироваться книги с пластиковым подобием мысли, никакого нового взрыва, смещения культурных пластов не произойдёт. Сколько в себе ни копайся и ницшеанского Волка ни взращивай.
Из поэзии «Пролога» наиболее свежи и интересны:
Антиглобалистский по своей сути стих Артёма Шепеля «Гимн чернорабочих». Он не только о неграх. «Вот если б мы только действительно жили, а не выживали» – сегодняшняя мечта многих «негров», работающих в огромнейших компаниях без выходных и отпусков. Артём мастерски владеет формой. В стихе присутствуют не тривиальная авторская рифма и меткая метафора.
мы негры. мы точим детали
молчит исступлённо затупленный разум
на каждого пушкина сыщется сталин
мы – гордая чёрная раса

пускай мы подчас голожопы
пускай в чём попало стоим по колено
мы видим во сне феерический шопинг
в масштабах нехилой вселенной

Нежное, будто придыхание у огонька лампадки «В хижине тросниковой» Владимира Титова с первого взгляда не является чем-то ошеломительно новым. На «божью» тематику написано огромнейшее количество стихов. И многие поэты так уже поупражнялись в словесной эквилибристике, что, казалось бы, простые стихи уже не столь занимательны. Но нет, искренность, трогательность вполне искупают этот недочёт.
сад, оперённый древним частоколом,
трубы печной чернеющий апостроф,
две рыбки те, плывущие над долом,
из моря Океана в mare nostrum, –
тьму зачерпни – окажутся в ладони,
проси, что хочешь – стёклышко, лучинку,
здесь всё твоё, пока на небосклоне
они плывут, а небосклон – с овчинку

Довольно-таки забавны для поэтической братии стихи Вячеслава Памурзина «Четыре сонета с определённой точки зрения», поскольку обрисовывают богемную обстановку литературного вечера, которая так привычна для многих «гениев пера» (и топора, уж кто чем пишет). Ритм и рифма стихов напоминают потуги новичка в поэзии, пишущего свои шедевры, коверкая ударения, ради того, чтобы вписаться в поэтический метр (наблюдательно, ничего не скажешь):
Но и не блажь. А тут с такою школой…
Как будто в заурядной пирожковой
могли бы обойтись без штопора!

Постепенно, понемногу, интернет-литература всё же выходит из сайтов и форумов на бумагу. Авторы, владеющие художественным словом, в достаточной степени усвоив то, что было сказано и написано до них и сумевшие на базе прошедшего вылепить что-то своё, новое, имеют теперь возможность общаться не только в узком кругу заштатного дома творчества, а выйти напрямую к читателям и спросить: «Нравится?». Всё равно в литературной эволюции победит не занимающийся мелкими интрижками, а сильнейший словом, мыслью, деланьем.

Анастасия ЯКОВЛЕВА
г. ОДЕССА

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.