ИСТОРИЯ В ЖАНРЕ NON FICTION

№ 2007 / 24, 23.02.2015

Мы за полгода схоронили троих однокурсников. В сентябре к могиле Мишки Демичева на Митинском кладбище собрался весь наличный в Москве состав журналистов-выпускников МГУ 1969 года…В довоенной лагерной песне звучат такие слова:
Вчера мы схоронили трёх марксистов,
Мы их не накрывали кумачом.
Один из них был правым уклонистом,
Другой, как оказалось, ни при чём.
Мы за полгода схоронили троих однокурсников. В сентябре к могиле Мишки Демичева на Митинском кладбище собрался весь наличный в Москве состав журналистов-выпускников МГУ 1969 года. Демократ Мишка со всеми дружил, с ним тоже дружили все – левые, правые, центристы. Проработав много лет корреспондентом в Латинской Америке, Демичев осел в конце концов на журфаке – вёл группу и опять-таки со всеми напропалую общался.
Поминать начали на кладбище, продолжили в кафе, где дочери и сын, не пожадничав, сняли целый зал. Пили, кушали и вспоминали прошлое: в октябре 1964 года, когда мы были на первом курсе, «сняли» Никиту Хрущёва. Закончилась «оттепель». Можно сказать, у нас на глазах.
На эту печальную процедуру, вздохнул Иван Симонов, нас будет приходить всё меньше и меньше; и как в воду глядел. Через пару-тройку недель канул в Лету коренастый, бородатый Леонид Гвоздев из «Московской правды», в котором трудно было узнать «тонкого, звонкого и прозрачного» парня студенческих лет, досаждавшего декану Ясену Николаевичу Засурскому спорами.
5 мая мы вновь на Митинском кладбище. Дым крематория, с которым Лида Амерханьян поплыла в Царствие Небесное, виден в оконце брезентового «Кафе», где мы, оккупировав столик, «перемывали» ей косточки. «Что делать с архивом?» – спросил кто-то. Не помню. Из троих однокурсниц и одного однокурсника почему-то откликнулась я: «Можно ко мне…» Все, довольные, загудели: замётано. Я смотрела на прозрачный столб дыма и готова была на всё согласиться. Только через пару дней, после звонка сестры покойной, дескать, когда начнём разбирать коробки с бумагами, до меня дошло, что везти ко мне на квартиру Лидкин архив – безумие. Я наотрез отказалась и посоветовала отвезти архив на дачу, поставить коробки на чердаке (пока) или сдать в ЦГАЛИ (если возьмут, конечно), или, на худой конец, сжечь бумаги на костре. Вот такая история в жанре non fiction. Теперь поразмышляем.
В журналистике и в литературной критике, как пограничном роде, на протяжении последних эпох: сталинизм, оттепель, застой, перестройка, стабилизация… – остаётся неизменным разделение на элиту и лимиту. Думается, термины всем понятны. У элиты демократической и государственно-почвенной словно заключено негласное вето – друг друга не трогать. Иначе, мол, последствия будут непредсказуемы. В общем, сказал бы Тютчев: «Хаoc шевелится». Мораторий худо-бедно выдерживается. Зато на лимите, притекающей в журналистику с просторов России, вымещается и разряжается негативная энергетика. Лидка была из лимиты, из ближайшего Подмосковья, но всё же не из Москвы. Её воспитали в совхозе тётки-уборщицы. А красота (от русской матери – широта и размах, от армянина-отца темперамент и неуёмная энергия), а талант, а мечта о большой столичной газете – всё это заставило Лидку поставить на кон главную ценность – жизнь. Преподавательница журфака МГУ, дружбы с которой Лида добивалась несколько лет, помогла ей устроиться в «Литературную газету».
Устроиться – полдела, труднее – удержаться. Безнадёга – отмахивались наши «лимитчицы». Поработала, расписалась, квартиру от «ЛГ» за серию материалов получила, затем всё же вылетела. Тётки-уборщицы отдали ей все свои сбережения. Лидка стала судиться с «ЛГ», добиваясь возвращения в «неродной» коллектив. Безнадёга – отмахивались наши «лимитчицы». Проиграла Лидка суд. Ведь журналистика – это бой без всяких правил. Читатель-зритель даже и ринга-то не видит, лишь игру теней на стене или экране. «Игру» ведут где-то за стенами «спортзала».
Два произведения берут тему в клещи с флангов. Роман Петра Алёшкина «Лимитчики. Эпизоды из жизни провинциалов в столице» (Алёшкин П.Ф. Лагерная учительница. Роман, повесть, рассказы. – М.: Голос, 1999) показывает обычных лимитчиков. Условия выживания «интеллектуальной лимиты» ещё труднее и порожистее. Игру без правил и смычку журналистики и политики показал Александр Потёмкин в философско-психологической повести о Василии Караманове и поиске новых эволюционных путей развития человечества (Потёмкин Александр. Я. Повесть. М., Издательский дом «ПоРог», 2004).
Мы с Лидкой Амерханьян не общались лет двадцать (были причины для размолвки). Года два назад она позвонила и разохалась, мол, болею, грязью заросла. Я разжалобилась и поехала мыть пол. Приехала, выхожу из лифта и вижу на лестничной площадке незнакомую старуху – худую, с седыми патлами. «Лида?» – неуверенно произношу и слышу в ответ: «Я бы тебя на улице тоже не узнала».
Вымыла пол, поела с Лидкой картошечки, попила чайку с вареньем, послушала её планы «писать прозу» (видимо, для этого и архив припасался), заметила, что в квартире те же фокусы, что и в моей: ток по полу и электромагнитное поле в воздухе.
Через два года Лидка умерла от очередного инфаркта. Соседи три недели ощущали «запах», милиция вскрыла квартиру и нашла хозяйку мёртвой на полу.
Почему я отказалась от архива? Потому что я тоже лимита. Мне отвели роль козла отпущения и, хотя я девять лет уже на пенсии, из этой роли не выпускают. Мне переломали стулья, стол, шифоньер, диван, табуретки. Перекошены рамы на окнах и двери, паркет (был прекрасный) разбит вдребезги. Я сплю на сломанных стульях, поскольку на диване даже лежать нельзя: ток. Когда ухожу из дома, в квартире шарятся соседи. Появись архив, то людям, которые там фигурируют, могут «напакостить» очень изобретательно и опасно.
Лидкина смерть оставила меня в раздумьях. У меня впечатление, что её «добили». Кто? Назвать конкретного человека, наверное, невозможно. Такого просто нет. «Общественность» задавила. Система элиты «укоротила» зарвавшуюся лимитчицу.
Восклицание Виктора Ерофеева, что наш народ не дорос до демократии, невольно рождает вопрос: «Элита, что ли, доросла до демократии?» Думается, от журналистской элиты промышленная, финансовая и политическая элита не очень сильно отличается.
Александр Грибоедов в «Горе от ума» говорил о Москве после наполеоновского пожара: «Дома новы, а предрассудки стары». Актуально звучит, да? Словно о Москве постперестроечной. А ведь был человек элиты, но умница и настоящий талант.Руслана ЛЯШЕВА

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.