ПИСЬМО ИЗ ЗОНЫ

№ 2007 / 26, 23.02.2015

Уважаемые литроссияне!
Подписчиком «Литературной России», как и «Литературной газеты», я являюсь с далёкого 1962 года. Помню фамилии почти всех главных редакторов ведущих газетных и журнальных изданий на территории великого Советского Союза, в которых освещались проблемные вопросы и события в жизни государства, а также идеологическая целенаправленность писательских коллективов того времени.Уважаемые литроссияне!
Подписчиком «Литературной России», как и «Литературной газеты», я являюсь с далёкого 1962 года. Помню фамилии почти всех главных редакторов ведущих газетных и журнальных изданий на территории великого Советского Союза, в которых освещались проблемные вопросы и события в жизни государства, а также идеологическая целенаправленность писательских коллективов того времени.
Развалилось мощное социалистическое государственное устройство, распались творческие союзы и общественные организации – начался передел собственности, который коснулся даже творческого Союза писателей СССР, когда появилось сразу три «хозяина», где каждый сам по себе хотел прибрать к своим рукам более весомый кусок сдобного пирога из фондов, созданных более чем за полувековую деятельность ещё первыми пролетарскими основателями соцреализма. Тут и Тимур Пулатов, и Валерий Ганичев, иже с ними, кто, сбросив комсомольскую личину, вместе с Геннадием Зюгановым при содействии митрополита Кирилла примеряют митру и посох патриарха Московского и всея Руси при живом ещё Алексии II, подписывают соборное послание новому поколению, призывают к тому, что зачастую носит парадоксальный характер, не придавая значения мнению тех, кто хорошо помнит не столь отдалённый период времени, в каком они начинали свою карьеру и какому богу молились.
Это по их инициативе и попустительстве появились сотни новых газет, телевещательных каналов, где в жёлтом или чёрном цвете до читателя или зрителя пытаются донести лишь ту информацию, которую считают непременным догматом именно их истинных взглядов на жизнь общества в цивилизованном мире при новых формах управления. Вот тут и появилась в начале двадцать первого века еженедельная газета «Российский писатель», какую я и выписал вместо «ЛР», после того как Владимир Ерёменко ушёл с редакторского кресла в аппарат Совета Федерации. В «РП» меня заинтересовала статья Казакова «Залпом по своим», где он нелестно отзывался о критикессе Ларисе Барановой-Гонченко.
Мне не понравилось то, с каким смакованием автор выносил некую грязь из тех стен, где собираются интеллигентные люди, кому сама совесть должна претить подсматривать через замочную скважину друг за другом и выяснять столь громогласно в печати причины и время отсутствия женщины на каком-то семинаре, сюсюкать, какой походкой она выходила из того кабинета и т.д.
Мне, как читателю, показались эти нелицеприятные высказывания в адрес статс-секретаря СПР гадким наветом на человека, тем более женщину, из писательской среды. По этому поводу я написал в их газету заметку, пытаясь в некой мере обелить Баранову-Гонченко.
Здесь я должен заметить, что я длительное время следил за критическими обзорами Барановой-Гонченко. Обычно все её статьи в печати сопровождались фотографией, когда длинный шарф критикессы, перекинутый одним концом через плечо, развевается на ветру от спешного движения по тротуару к зданию редакции. В руке мобильный телефон, по которому она на ходу с кем-то разговаривает. Чудилась мне деловой женщиной, тем более после её статьи о тех «башмачкиных, что не перевелись в писательских кругах». Многие статьи Барановой-Гонченко носили нравоучительный характер для молодых начинающих авторов и, на мой взгляд, имели объективное суждение по ряду насущных вопросов того переходного периода от ельцинского правления к путинскому.
Увлёкшись, я как-то послал Барановой-Гонченко новогоднюю поздравительную открытку и семь глав поэмы «Крик души», пару стихов о России, а также несколько чисто лирических. Так завязалась переписка, длившаяся около трёх лет (если не больше). Затем последовал разрыв. А получился он по той причине, что я позволил себе высказать своё мнение за ту хвалебную статью, какую Баранова-Гонченко сочинила о трудовой деятельности и литературных достоинствах поэзии Анатолия Лукьянова, когда тот, выйдя из «Матросской тишины» по амнистии, издал новый сборник стихов под авторским именем А. Осенев. Лариса Георгиевна встретилась с А.Лукьяновым в смоленской командировке, куда ездила на отчётно-выборное собрание писательского коллектива. Там переизбирали нового руководителя. Им стал Виктор Смирнов из Починковского района, родившийся в четырёх-шести километрах от хутора Загорье, где появился на свет А.Т. Твардовский и где проживал до конца своей жизни его родной брат Иван по возвращении после реабилитации из Сибири. Юрий Васильевич Пашков, который более тридцати лет бессменно руководил Смоленской областной писательской организацией, по состоянию здоровья (чуть ли не в восьмидесятилетнем возрасте) уже не мог плодотворно трудиться на этом поприще и попросился на заслуженный отдых.
Лариса Георгиевна писала мне о предстоящей поездке в Смоленск, и я попросил её передать от моего имени привет и огромное спасибо Юрию Васильевичу Пашкову, который с 1966 по 1971 год был моим литературным наставником и много помогал своими искренними советами (что писать и как писать, когда отсылать в редакцию, а когда и не следует торопиться с публикацией подчас «сырых» строчек). Там, в Смоленске, Лукьянов и подарил ей вышедший из печати сборник со своим автографом. Вот этот сборник Баранова-Гонченко и расхвалила на все лады, прибавив к «литературному дарованию» трудовую занятость Лукьянова на государственных постах и деятельность в качестве депутата Госдумы от фракции КПРФ. Тут мне и пришлось ей напомнить слова И.А. Крылова, за что «кукушка хвалит петуха»… Спросил её и о том, что полезного А.Лукьянов сделал для моей родной Смоленщины (и своей тоже), когда работал в Смоленске, каковы народные отзывы о его деятельности на посту председателя Верховного Совета СССР при М.Горбачёве, а затем на заседаниях в Госдуме. Лариса Георгиевна глубоко обиделась на меня и за другие высказывания, когда я спросил у неё: «Как вы можете судить об интенсивности дорожного движения в столице из кабинета трёхэтажного особняка № 13 на Комсомольском проспекте и давать рекомендации, с какой скоростью должен ехать водитель на тот или иной сигнал светофора. Одним словом, я получил от Ларисы Георгиевны письмо с рядом упрёков, что мне никто не давал права разговаривать с ней (именно как с женщиной) в таком прямолинейном тоне, делать обвинения в «начальственном диктате». Ведь она (с её слов в письме ко мне) не «литературная чиновница, а простая рабочая лошадка, загруженная ворохом бумажной волокиты, что ей, откровенно говоря, совсем не хотелось отвечать на моё не по-джентльменски грубовато-оскорбительное письмо». И тут же она порекомендовала мне со своими стихами обращаться в местные творческие объединения, где «специалисты помогут освоить азы стихосложения», что она не может влиять на Николая Дорошенко, ибо он в газете «Российский писатель» «главный решатель», хотя ранее обещала дать рекомендацию на публикацию в их газете со своим критическим обзором. С этим же письмом Баранова-Гонченко вернула несколько листков, что посылал ей в последний раз. Обидел женщину своей прямотой вопросов.
Затем я уехал из города Ухты, оформив пенсию по северным надбавкам. Там у меня вышел сборник стихов «Поиск откровения», там были напечатаны повести «Свидетель» и «Курортница-Ксенька».
Вообще, я печатаюсь понемногу в различных газетах с 1961 года. Но ещё в 1966 году я попал под «колпак» КГБ. Свою роль в этом сыграл донос редактора одной из брянских многотиражных газет. Я потом доносчику ответил эпиграммой:
Не мил поэту труд газетный,
Но он партийный тянет воз,
Чтоб на глазах друзей заметно
По службе с каждым годом рос.
Доносчик с годами вырос до влиятельного литфункционера. Ну а от меня в марте 1971 года в кабинете областного управления КГБ взяли подписку, что «я не буду ни в письменной, ни в устной или иной форме распространять строки своих стихов, которые носят антисоветский характер и подрывают коренные устои социалистического общества». Потом последовали мои дни по этапам в лагеря, где всё равно рождались новые строки стихов и повестей.
Уже в колонии Пермского края я закончил циклы стихов «Прикамья синие снега» и «Лиловая тетрадь» и повесть «Встреча». Затем в одиночной камере Соликамского «Белого лебедя» в моей голове вызрели две книги романа «На кордоне», в которых я в меру своих сил попытался рассказать о жизни Смоленщины с 1902 по 1987 год. Причём многое из написанного в заключении мне со временем удалось издать. А сейчас лежат, ожидая своего часа, неопубликованные повести «Голубиный взгляд», «Назарова Роща», «Забвению не предаётся» и «Полынное поле Ивана». Увы, нынче у меня нет возможности заняться поиском спонсора, так как пригрел у себя двух негодяев, которым захотелось забрать у меня деньги из полученной пенсии. Пришлось, защищая себя, одного убить. Второй в страхе убежал, а я отправился в милицию, чтоб приехали забрать труп. Вот и результат. Теперь пиши, учись изворотливости, лжи, лицемерию, что претит моей натуре!
Газету «Литературная Россия» читаю от буквы до буквы. Целиком согласен со статьёй Владимира Бушина о Белле Ахмадулиной и её бывшем окружении. Мне, кстати, тоже доводилось встречаться с Евгением Александровичем Евтушенко. Было это в 1964 или в 1965 году, когда в Архангельске проходил семинар молодых поэтов, открывший Ольгу Фокину, Николая Журавлёва, Дмитрия Ушакова. Руководил тогда архангельской писательской организацией Николай Кузьмич Жернаков – добрейший в душе человек. Мы, молодые люди (мне было тогда лет двадцать пять – двадцать шесть), тогда просто восхищались мужеством Евтушенко, который не побоялся прочитать нам свою новую поэму, где звучали строки примерно такого содержания (уже дословно не помню): вождь советской молодёжи Павлов кулаком о стол грохочет, своё лицо с меня слепить он хочет, т.е. характер изменить, а опальному поэту, получившему всемирную известность, как-то неприлично, задрав штаны, бежать за комсомолом. Конечно, зачем же бежать было за Зюгановым (в период перестройки), если сподручней оказалось последовать за Коротичем в Америку.
Но вернусь к Барановой-Гонченко. Говорят, что она сейчас стремится получить мандат депутата Госдумы от КПРФ. Но неужели она не понимает, что её время прошло? У меня есть стихотворение «Речной загул». Процитирую его полностью:
Заполнив водами долину,
Гуляет, буйствуя Десна.
Того гляди, деревни сдвинет,
Когда бушует после сна.
Она проснулася из спячки,
В какой всю зиму пробыла,
Теперь беснуется в горячке, –
Весна ей в кровь вина ввела.
Обычно тихая река
Вдруг норов буйный проявила,
Стал плеск волны её лукав:
Дома, угодья подтопила,
Рванулась вдаль за берега,
Разлившись пьяным половодьем,
Загул фантазии богат –
Из речки превратиться в море.
Сметать преграды на пути
Покамест хмель не перебродит,
Затем поспешно уползти
В своё русло под полог бора.
И ждать, когда на берегах
Жизнь закипит, как была прежде,
Ромашки сполохом в лугах
Расскажут про любовь с надеждой.
По-моему, этим стихотворением всё сказано. Пора бы неким статс-секретарям поумерить свои амбиции.
Конечно, у меня нет никакой уверенности, что моё письмо будет предано гласности. Собственно, я не претендую на сотрудничество с именитой газетой, так как понимаю своё положение и тот статус, каким обладаю. Знаю, что и не получу ответ на своё вычурное послание, потому что редакция оповещает о недопустимости диалога с читателем. Однако я уверен, что ни одна моя страница не уйдёт в урну. Наступит время, когда другое поколение будет выискивать строки моих (пусть даже несовершенных) стихов и читать ту правду, которую я видел в своей сознательной жизни в местах столь отдалённых.
Сейчас я работаю над поэтическим циклом «Последняя верста», который начал сразу после ареста год тому назад. А чтобы вы не судили обо мне, что перед вами лежит письмо уголовно-деградированной личности, отчуждающей от себя разнообразием блатных наколок (татуировок), жаргонным набором скудного лексикона речи, то сразу замечу: все эти элементы тюремного достопримечательства во мне отсутствуют. Мне не совестно встречаться с людьми любого ранга и положения. У меня есть строки:
Не покрывал я женщин матом,
Кнутом животных не стегал,
У беззащитных был я братом
И всем бессильным помогал.
Ведь жизнь моя для всех открыта,
И я за славой не гонюсь…
На этом своё письмо я и закончу.

Евгений МИХАЛЕВСКИЙ
г. БРЯНСК
исправительная колония № 2