АВТОГРАФ НА ПАМЯТЬ

№ 2007 / 38, 23.02.2015

На обложке этой необычной книги изображён подорожник – неприхотливый, знакомый с детства цветок. Автор издания, известный критик и писатель Валентин Яковлевич Курбатов, не случайно выбрал его символом книги, которую позже назвал «Подорожником». Дело объясняется просто: лет тридцать назад один из друзей подарил ему то ли книгу, то ли альбом, и он стал брать его в поездки по стране, и прославленные люди искусства, поэты и писатели, оставляли в нём свои автографы, художники делали моментальные рисунки. Часто в купе поезда, мчавшегося куда-то в Сибирь, в гостинице, в доме творчества, в каюте корабля. Когда альбом почти заполнился размышлениями близких автору по духу людей о смысле бытия, русской литературе и судьбах России, а многие, оставившие в альбоме автографы, ушли из жизни, В.Я. Курбатов сел за стол и написал к каждой встрече свой рассказ, где и как это было. И получился томик в четыреста с лишним страниц увлекательнейшего чтения.
Мне он попался в доме близких друзей автора и моих в апрельскую поездку в Москву. И вдруг – счастливый случай – «Подорожник» обнаружился в Курске у заведующей литературным отделом областного краеведческого музея Е.Д. Спасской с дарственной надписью автора, знавшего и ценившего творчество нашего земляка Е.И. Носова. Пользуясь случаем, хочу рассказать читателям газеты об этой редкой публикации, смею надеяться, интересной не только мне. В предисловии к книге В.Г. Распутин написал: «Катится, катится колесо по дороге жизни, встретится интересный человек – остановка. Десятки и десятки встреч с прославленными людьми искусства, большей части которых уже нет. И в каждой встрече – знакомый и словно бы незнакомый человек, нигде более в таких подробностях не бывший…». Сам автор определил жанр книги как: «Встречи в пути, или нечаянная история литературы в автографах попутчиков».

Первую запись оставил даритель альбома замечательный русский писатель Ю.Н. Куранов, автор редких книг «Колыбельные руки» и «Звоны над озером» и начертавший прекрасный автограф о времени (безвременье) и о себе:
«Тогда там лопнет сердце и разорвётся на длинные кровавые куски, которые медленно будут разлетаться в разные стороны и развеваться будут на медленном полёте, подобные лохмотьям тёплого вечера или отдалённой жалобной песни, или чьего-то мучительного взгляда, от которого хочется плакать и выть, как собака, и лететь куда-то или рвать за волосы, выдавливала медленно глазницы собственными пальцами, чтобы не видеть непроходимую вязкую глушь, которая душит человека, как смола», – писал ночью он 11 января 1975 года, ещё казавшегося многим из нас вполне благополучным. И подпись: «Вивальди, минорный концерт для скрипки и клавесина».
Он, признаётся автор, слышал время лучше нас. Вырос в ссылке как сын «врага» народа. Отец, заместитель директора «Эрмитажа», был посажен в 1937 году, будущий писатель оказался в Норильске, где вырос, «гоняя мяч под командой великого футболиста и зэка Старостина и споря о горячей русской истории со своим сверстником, потомком бесстрашного бородинского героя, о котором напишет в жёсткой последней книге «Дело Раевского».
В альбоме оставили автографы Ярослав Смеляков, Павел Антокольский, Виктор Астафьев, Анастасия Цветаева, Давид Самойлов, Виктор Конецкий, Арсений Тарковский, Юрий Нагибин, Булат Окуджава, Давид Кугультинов, Василий Белов, Дмитрий Балашов, Владимир Максимов, Никита Толстой, Валерий Гаврилин, Евгений Колобов, создавший свою замечательную «Новую оперу», и многие другие.
Выбираю, да простит меня читатель, среди них, тех, кто ближе мне. И, прежде всего, дорогого каждому русскому сердцу С.С. Гейченко, принявшего в 1945 году на свои руки разрушенное войной Михайловское и возродившего Пушкинскую усадьбу.
«Семён Степанович Гейченко, – пишет В.Курбатов, – и сейчас, через десять лет после смерти, – явление в музейной культуре живое и действенное – с прекрасной мифологией, яркими легендами, неизбежной долей вымысла, которым он сам владел совершенно, вчитывая в историю поэтические подробности, которых, как ему часто казалось, она была лишена». И ещё:
«Я скажу вещь для пушкинистов сомнительную, но уж что чувствовал и видел, то и говорю: Михайловское было домом Пушкина именно потому, что оно было домом Гейченко, своим домом, жильём, а не мемориалом, и хранитель был не слугой, а товарищем поэта, его «домовым», ангелом-хранителем. Не зря так часто люди, писавшие о Гейченко, утыкались в пушкинский завет ему (ему, ему!):
Храни селенье, лес и дикий садик мой
…Ходи вокруг его заботливым дозором
И он хранил. «Они теперь так и останутся для узнавших Семёна Степановича неразделимыми. И не в одном Михайловском. Есть горькая справедливость в том, что они лежат неподалёку друг от друга – один на Святой горе, другой на Ворониче, и один ветер шумит и шумит в кронах осенявших их приют деревьев».
А вот ещё одна удивительная судьба и автограф, оставленный в альбоме, – первой главы Евгения Онегина на немецком языке. Имя этого человека ничего не говорит мне, но зато какое! Борис Львович Брайнин, австриец, бежавший в 1934 году из Вены накануне гитлеровского ареста в «единственно свободную» страну и сразу посаженный в ГУЛаг, где просидел до 1956 года, после реабилитации работал в «Правде». Курбатов исписал его воспоминаниями целую «Тетрадь, а в «Подорожнике» оставил только один случай. О том, как однажды Брайнин, зэк, весивший к тому времени 42 килограмма вместе с ботинками, работал на сенокосе для лагерных лошадей и увидел у охранника книгу, которую не держал в руках уже много лет. Охранник рвал из неё листы для самокрутки, и зэк уговорил его поменяться на старую газету. «Охранник оказался прекрасным человеком, – вспоминает Брайнин, – и согласился».
Книга была без обложки и многих страниц, но это был «Евгений Онегин»! «И тогда я дал клятву, если выйду из лагеря живым, я обязательно переведу эту книгу на родной немецкий язык». И он остался в России, и перевёл эту книгу для здешних немцев.
Анастасия Ивановна Цветаева оставила в «Подорожнике» неведомые мне раньше стихи:
Мне восемьдесят лет. Ещё легка походка.
Ещё упруг мой шаг по ступеням,
Но что-то уж во мне внимает кротко
Предчувствиям и предсказаньям – снам.
Мне восемьдесят лет. Сие понять легко ли,
Когда ещё взбегаю по холму,
И никогда ещё сердечной сильной боли,
Ни головной – но сердцу моему.
Уж ведомо предвестия томленья,
Тоска веселья, трезвость на пиру,
Молчания прикосновенье
К замедлившему на строке пиру.

Берег Коктебеля.
«Господи, нам бы с нашей сытой душевной гладкостью просто дожить, без её испытаний, до этих восьмидесяти лет! – восклицает автор. – А не то, чтобы сохранить такой чистый ум и чудесную силу дара… Я потом придумал для себя, что Господь дал им с сестрой дар на двоих, – не зря они любили читать стихи Марины в унисон, словно авторами были обе. И когда одна ушла, другая должна была дожить и договорить замысел этой жизни за двоих…».
А эти случайные встречи поэтов, забежавших на огонёк? Вот сидят за вином у Давида Самойлова Юлий Даниэль и Валентин Курбатов, звонок в дверь – приходит Юрий Левитанский. Даниэль и Левитанский ещё незнакомы, но уже связаны судьбой: когда Даниэля судили, Левитанский ставил подпись в его защиту.
«Разговор нервничал и метался, как свеча под ветром», – пишет В.Курбатов. О чём? Как всегда у поэтов о слове, о стихах, о вечности и судьбе. И на страницах альбома остаётся это:
Цель людей и цель планет
К Богу тайная дорога.
А какая цель у Бога?
Неужели цели нет?
Д. Самойлов.
Пярну. Эст. ССР.
А у автора книги застольная беседа поэтов вызывает интереснейшие ассоциации. Он неожиданно вспоминает стихотворение Борхеса, в котором люди уподобляются фигурам на шахматной доске в руках неведомого игрока, и дерзкий вопрос поэта:
Всевышний направляет руку игрока.
Но кем же движима всевышнего рука?
«Видимо, высокая мысль не знает национальности, и её шёпот каждый в свой час слышит по-своему», – подводит итог автор.
Не могу не остановиться ещё на одном дорогом для меня имени – моряке и замечательном писателе Викторе Викторовиче Конецком, с которым имела счастье общаться в далёком Владивостоке. Не стесняясь, какая с ним приключилась история в литовском курорте Ниде, где он, стоя за матроса на маленьком рыбачьем сейнере, перепутал право и лево руля, В.Курбатов, рассказывает, как бледнел, стоя рядом с ним капитан, прошедший Ледовитый океан, Тихий и Атлантику. Зато какой автограф получился:
«Отводить!» – означает возврат пера руля…» – не будем цитировать дальше, слишком сложно для сухопутного уха, но зато без всяких шуток, жёстко. Потом уже не разлучались. «И всякую поездку в Питер, – вспоминает В.Курбатов, – я летел к нему, не мог наслушаться его живописностей и записывал, например, вот это:
«Всё-таки это неведомая вам радость – войти поколением. Мы плечами опирались друг на друга, но и спуску друг другу не давали. Раз, помню, обедали в «Метрополе» (копейки копейками, а пижоны были порядочные): Я, Юра Казаков, Юра Коринец… И вдруг дверь открывается и входит Олеша. Ну, мы его тогда по сочинениям-то не очень знали, но «Три толстяка» помнили с детства. «Тот, что ли? – спрашиваю. «Тот!» Ну бросили на «морского» кому идти звать его к нам. Выпало мне, я сразу – на попятный: вы, говорю, москвичи, а я что? Ну, Юра меня презреньем по рылу. Я пошёл… Он подошёл и через пять минут заплакал: «Молодые писатели? Меня помнят?»
Великий Олеша плакал? Да помним, помним: и молодые и всякие и когда много лет не расстаёшься с его записными книжками «Ни дня без строчки», такой штрих к его портрету дорогого стоит.
«Прост и величав «Подорожник». Последовав дорогой автора, уже не можешь ни останавливаться, ни уклоняться в сторонку – так увлекают и завораживают эти встречи, так много в них глубокого, нового, питающего…» – пишет В.Распутин.
И всё-таки остановим здесь наше «колесо», хотя хотелось бы поговорить о композиторе Гаврилине, оставившем здесь свои ноты, об Окуджаве, Юрии Нагибине и других. У В.И. Даля в словаре сказано, что альбом – это «белая книга, в которой друзья и знакомые пишут и рисуют на память». В России альбомы получили распространение в начале XIX века, им, разнесённым по дворцам и усадьбам, обязаны мы сохранением редких автографов Пушкина, Лермонтова и других знаменитых «людей». И Пушкин в «Онегине» дружески трунил над этими несчётными альбомами», – замечает В.Курбатов:
Тут непременно вы найдёте
Два сердца, факел и цветки.
Тут, верно, клятвы вы прочтёте.
В любви до гробовой доски.
В наше время под свою обложку автографы людей искусства собрал К.И. Чуковский в знаменитой «Чукокколе». Недавно правнучка писателя сообщила в «Литгазете», что наконец-то «Чукоккола» вышла в свет без изъятий и купюр, к радости книгочеев.
Мысли автора «Подорожника» просятся на лист моей рукописи.
«Я выхожу из книги со странным чувством, – признаётся В.Курбатов в эпилоге. – И любимые не покидали света, а все тут рядом – живые и близкие. И ведь так оно и должно быть в правильно сознающей себя культуре. В ней нет прошедшего. Слово не бывает вчерашним. Но отчего же тогда это чувство завершённости и укол прощания?»

Ирина ЗУБЕЦ
г. КУРСК