В КРИТИКУ ПРИВЕЛО ТЩЕСЛАВИЕ

№ 2007 / 47, 23.02.2015

Сергей Беляков – заместитель главного редактора журнала «Урал». В арсенале этого молодого и перспективного критика большое количество солидных статей и в столичной периодике. «Новый мир», «Знамя», «Континент», «Вопросы литературы» с удовольствием печатают его. Сегодня он – наш гость.

– Какова была мотивация у историка Сергея Белякова заняться литературной критикой?
– Я уж и не помню этой мотивации. В литературную критику меня привела длинная цепь «случайностей». Рассказывать о всех её звеньях я могу долго. Например, в десятом и одиннадцатом классах школы нам не повезло с историчкой, зато повезло с учительницей литературы. Она поощряла всякое творческое занятие, и я стал писать сочинения – одно длиннее и сложнее другого. Пытался писать и что-то вроде исследований (историко-филологических). Со временем это стало потребностью. В 1998-м я поступил на исторический факультет Уральского госуниверситета. До начала занятий оставалось почти два месяца, надо было чем-то заняться, и я решил написать нечто вроде художественного исследования (это мой любимый жанр). Тогда я впервые прочёл «Зависть», «Ни дня без строчки» и ранние рассказы Юрия Олеши. Меня заинтересовал не столько этот писатель, сколько некоторые странности его биографии и кое-какие (неприятные для меня) дневниковые высказывания. Тогда «Знамя» и «Дружба народов» как раз опубликовали прежде не печатавшиеся отрывки из дневников Олеши. На дневники Олеши я смотрел не как литературовед, а именно как историк. Я попытался применить в этой работе некоторые положения теории Л.Н. Гумилёва. Нас тогда ещё не обучили сложной науке источниковедения, так что пришлось учиться «на ходу». Результатом стало небольшое исследование. Я даже не мечтал его опубликовать. Свой труд я показал знакомому филологу (теперь декану нашего филфака В.А. Гудову). К моему удивлению, филолог оценил его очень высоко и тут же предложил выступить на довольно престижной конференции и после небольшой переделки передал рукопись в журнал «Урал». В журнале рукопись пролежала долго, около года. Пока я ждал публикации, зав. отделом критики Константин Богомолов предложил мне попробовать себя в рецензировании. Сначала я стал писать рецензии, а затем (в сентябре 2001) опубликовали моего Олешу. Статью заметили. Проснулся знаменитым, правда, знаменитым в очень узком кругу. Прежде незнакомые люди хвалили мою статью, говорили очень лестные слова. Высоко оценил статью Валентин Петрович Лукьянин, замечательный литературный критик, многие годы занимавший пост главного редактора «Урала». Оказалось, что писать для литературного журнала гораздо приятней, чем для научных сборников, которые интересны только их участникам, и даже для научных журналов. Ведь и в наше время читателей у литературного журнала много больше, чем у журнала академического. Так что в критику меня привело, наверное, тщеславие.
– Профессиональный историк в тебе помогает литературному критику?
– Безусловно. Историческая наука даёт системность мышления, учит иным, нежели филология, принципам работы с текстом. Не случайно, историю и филологию прежде изучали на одном факультете. Знание исторического контекста необходимо и литературному критику, и просто образованному читателю. Мне часто не хватает знания филологии, зато историю я знаю лучше многих своих коллег, а это, в определённых случаях, даёт преимущество. Занятие литературной критикой «дезертирством из науки» я не считаю. Ремесло историка я не забросил, но попытался найти ему новое применение.
– Каким образом ты отбираешь рецензируемое произведение, книгу, на которую ты откликаешься? Есть здесь у тебя какой-то фильтр?
– Всё очень просто: я рецензирую то, что мне нравится и о чём я могу написать. Первичен иррациональный интерес к вещи. Восхищение, негодование, любопытство. Писать рецензию из-под палки можно, но не нужно. Успех критику (кстати, и учёному, историку или филологу) принесёт только искренность. По крайней мере, для меня это непреложное правило. Единственный фильтр – мой интерес. Впрочем, есть писатели, высказываться о которых я не смею. Не имею права судить. Если мне не понравится какое-либо высказывание или произведение Александра Исаевича Солженицына – я промолчу.
– Как-то можно очертить сферу твоих интересов как критика?
– Я пробовал себя в разных жанрах: пишу простые рецензии, хулиганские рецензии от имени инфернальных персонажей (рубрика «Между Ангелом и Бесом» в журнале «Урал», которую мы ведём вместе с Александром Зерновым), для «Нового мира» – аналитические рецензии, статьи обзорные и монографические. Занимаюсь в основном современной литературой, но самые мои любимые вещи – о литературе двадцатых. Мой любимый жанр – художественное исследование, сочетающее науку с искусством. В общем, я почти всеяден. Не смею касаться только поэзии. Поэты говорят языком Создателя, анализировать этот язык я не умею. Возможно, сказывается недостаток филологической подготовки. А может быть, мне просто не дано писать о поэтах. Правда, у меня есть большая статья о Заболоцком, но когда я писал её, меня интересовали не столько стихи, сколько идеи автора «Торжества земледелия».
– Есть мнение, что критик – это профессиональный читатель, насколько это верно? Или ещё один стереотип: критик – неудавшийся писатель. Как к этому относишься?
– Профессиональный читатель? Пожалуй. Внимательный читатель. В эпоху всеобщего верхоглядства. Читатель с пером. Читатель, который может поделиться своими впечатлениями с читателями толстых журналов и газет. Помочь им сориентироваться в потоке книг и журнальных публикаций. Неудавшийся писатель? Ну уж нет. Клевета. Наветы обиженных писателей. Во-первых, критик – тоже своего рода писатель, ведь критика – часть литературы. Во-вторых, что касается меня, то здесь всё просто: я никогда не писал ни стихов, ни прозы. Ни одной строчки.
– Не помнишь, какие книги тебя поразили в самом начале твоего читательского пути и чем?
– В начале пути? Ты имеешь в виду детство? Счастливое детство – детство среди книг. Книги в нашей семье читали вслух, и я, ещё толком не умея читать, уже знал «Вечера на хуторе близ Диканьки», несколько позднее – «Мёртвые души» (одна из любимейших вещей моего детства), многие эпизоды «Войны и мира», «Героя нашего времени», почти все романы Диккенса. Перечитывал раз шесть-семь «Повесть о Ходже Насреддине» Леонида Соловьёва. Тогда же, в детстве, прочёл «Историю государства Российского» Карамзина и потом долго поражал школьных учителей знаниями по древнерусской истории. С юности я стал увлекаться не отдельными книгами, но творчеством писателя как неким целым. Открытие нового писателя – это открытие целого мира. В мир любимого писателя хочется погружаться, жить в нём. Прочтя «В круге первом», стал последовательно читать и перечитывать Солженицына. Кажется, полгода читал только Солженицына. Много позднее также открыл для себя Маканина. В начале девяностых прочёл и перечёл всего Льва Гумилёва. «Этногенез и биосферу Земли» считаю замечательным и в высшей степени оригинальным историософским исследованием, намного превосходящим, скажем, «Россию и Европу» Данилевского и даже «Закат Европы» Шпенглера. В Гумилёве счастливо сочетались учёный и художник. Кстати, и в Солженицыне тоже. «Архипелаг ГУЛАГ» и узлы «Красного колеса» – сделают честь любому исследователю. Но это и блистательные художественные произведения.
Чем поразили меня эти (и ещё многие) книги? Что я искал в книгах? Для меня важнее всего – открытие нового, прежде неизвестного мне. Новые факты, новые идеи, новые смыслы. Чтение – это бесконечный и упоительный ликбез. Когда-то мне было лет девятнадцать. Я работал грузчиком. Денег едва хватало на жизнь. Однажды я пошёл в магазин купить килограмма два гречки, но по дороге завернул в книжный магазинчик и увидел там «Жизнь двенадцати цезарей» Гая Светония Транквила. Деньги были последние, но я не удержался и купил. Всякий раз, мысленно возвращаясь в тот дождливый осенний день 1995-го, я думаю, как же хорошо, что я купил эту книгу.
– Какие книги, авторы удивили тебя в последнее время?
– Таких книг немного, но найти можно. Прежде всего «Испуг» Владимира Маканина. Значительное и, на мой взгляд, недооценённое произведение. Беда в том, что мы давно уже привыкли читать через строчку, а потому не только читатели, но и многие критики (то есть читатели квалифицированные, профессиональные) заметили в романе только любовные похождения старика-сатира. А ведь это роман и социально-психологический и даже социально-политический, очень резкий. Куда острее какой-нибудь оранжевой Ключаревой. Затем «Матисс» Александра Иличевского. Лучший роман года. От всей души желаю, чтобы он получил «Букер». Роман, где представлена обобщённая картина современной России. У Иличевского есть подкупающее меня сочетание: взгляд учёного и взгляд художника. Глубокий и беспощадный анализ действительности и её магическое преображение. Из научной литературы – книги Марка Солонина: «На мирно спящих аэродромах», «23 июня». Это развитие идей, выдвинутых в своё время Виктором Суворовым. В книгах Солонина (как и в лучших вещах Виктора Суворова) я ценю, к сожалению, редкое в современной нашей исторической науке умение искать информацию, извлекать её из источника, находить новое там, где, казалось бы, уже всё давно известно. Большинство наших «учёных» только переписывают архивные документы и пересказывают их своими словами.
– Благодарное ли это дело – быть литературным критиком? Не нападает ли на тебя тоска, когда хочется бросить всё разом?
– Нет, не слишком благодарное. По крайней мере, для критика, работающего в журнале. Обидно, что массовый читатель, в большинстве случаев, не знает и не узнает ни моего имени, ни героев моих статей, ни журналов, где эти герои печатаются. Но бросать дело не время. Я неисправимый, безнадёжный оптимист, а потому не теряю надежды, что придёт время, когда народ понесёт с базара не Донцову и даже не Акунина, а «Новый мир», «Знамя» или «Наш современник». Ведь было же время, когда эти журналы выписывали заводские рабочие (это не фантазия, например, на Уральском оптико-механическом выписывали почти все толстые журналы, причём не ИТР, а именно рабочие).
– Каковы твои авторитеты в критической мысли?
– В XIX веке мой любимец Писарев. Хотя русские писатели на том свете, наверное, уже давно устроили ему самосуд. И поделом! Но всё-таки это быль очень яркий, остроумный и острый критик. В XX веке любимцев больше: тут и Чуковский, и Лакшин, и Дедков. Из современников могу выделить многих. Всегда жду новых и небанальных мыслей от Натальи Ивановой, Сергея Чупринина, Ирины Роднянской, Аллы Марченко, Мариэтты Чудаковой. С интересом читаю обзоры Андрея Василевского и Евгения Ермолина. Но кумиров у меня нет. Даже к любимому критику надо относиться спокойно. Кумира не творить.
– Ты зам. главного редактора журнала «Урал» по творческой работе, чем тебе больше приходится заниматься: поощрением или борьбой с этим самым творчеством?
– Задача редактора искать творческих людей, а не бороться с ними. Что касается графоманов, то и здесь бороться не стоит: графомания, в не злостной её форме, может приносить человеку радость, наполнять его жизнь новым содержанием. А редактор должен вежливо отвадить такого графомана от редакции, но, по возможности, не обидеть его и не отбить охоту сочинять.
– Основная литературная жизнь у нас происходит в столице, на твой взгляд, в ближайшее время может ли появиться какой-то провинциальный центр притяжения литературной жизни?
– Такие центры возникают время от времени, но очень быстро распадаются. Москва гигантской воронкой втягивает в себя всё более-менее интересное, яркое, талантливое. Послереволюционная Одесса, где начинали молодые Валентин Катаев, Юрий Олеша, Илья Ильф, Эдуард Багрицкий, где молодой следователь Женя Катаев, будущий Петров, писал протоколы, которыми зачитывался весь уголовный розыск. И все они перебрались в Москву. Когда-то таким провинциальным центром едва не стала Вологда, где жили Николай Рубцов, Александр Яшин, Василий Белов, Виктор Астафьев. Ненадолго. Мой родной Свердловск-Екатеринбург всё ещё борется за статус третей литературной столицы, но, боюсь, подтверждать этот статус с каждым годом будет всё труднее. Посмотри, сколько уральцев перебрались в Москву или Петербург только за последние годы: Дмитрий Бавильский, Ольга Славникова, Вячеслав Курицын, Олег Дозморов. Ещё раньше сменили берега Исети и Камы на берега Невы и Москвы-реки Анатолий Курчаткин и Леонид Юзефович. Даже наш детский писатель Крапивин недавно переехал в Тюмень. Не стало Бориса Рыжего, Алексея Решетова, Романа Тягунова. Если бы все эти литераторы были живы, работали в Екатеринбурге, печатались в журнале «Урал» – да, тогда бы наш город был третьей столицей. А сейчас – вряд ли. У нас живут Игорь Сахновский и Валерий Исхаков, но они почти не участвуют в местной литературной жизни, которая концентрируется главным образом вокруг журнала «Урал» и поэтического клуба «Лебядкинъ», поэтического фестиваля «Литератур-рентген» и, в особенности, вокруг Дома писателя. Но для третей столицы всё-таки мало. Вообще, ты поднял серьёзную тему. Большинство современных серьёзных писателей, постоянных авторов столичных «толстяков», лауреатов и финалистов «Букера», «Большой книги», «Национального бестселлера» родились в провинции, но почти все они со временем перебрались в Москву или, реже, в Петербург. В столицу принципиально не переезжали Виктор Астафьев и Василий Белов, но это скорее исключения из правил. Правило же таково: внимание читателя, слава, деньги, общение с коллегами (одним ненужное, а другим – необходимое) – всё это даёт столица. Кроме того, длительная жизнь в провинции не всем идёт на пользу. Тот же Василий Белов с какого-то времени начал иссыхать. Наконец, даже одарённый писатель, которому довелось жить в провинции, может так и остаться местной достопримечательностью. Кто в столице знает Николая Никонова? А ведь его «Солнышко в берёзах» – в числе лучших книг о детстве, написанных во второй половине двадцатого века. Как не стремиться в столицу, зная всё это? Писателей можно понять. Так что о возникновении нового центра русской литературы я бы говорить не стал. Писатели, да, будут появляться в провинции, но печататься они всё равно будут в столичных журналах и в столичных издательствах.
– На твой взгляд, что может повысить значимость критического высказывания? Когда критик сможет перестать быть простым регистратором литпроцесса и пиарщиком разных книг-новинок?
– Критик всё-таки существо зависимое. В литературоцентричной стране критик мог стать властителем дум. Сейчас литература не на первом и не на втором месте. Сейчас властители дум – это популярные актёры, телезвёзды и поп-звёзды. Широко известны те писатели, что сами превратились в телезвёзд: Михаил Веллер, Александр Проханов, Татьяна Толстая. Их даже читать не обязательно, главное – увидеть «К барьеру», «Культурную революцию» или «Школу злословия» с их участием. В таком мире традиционная (журнальная) литературная критика занимает место весьма скромное. А критик газетный в большинстве случаев обречён на ту самую роль «регистратора» литпроцесса (Это в лучшем случае!) или пиарщика. Если случится чудо и русский писатель станет фигурой более известной и уважаемой, чем Анфиса Чехова или Анна Семенович, тогда и литературная критика обретёт более высокий статус. Утешает одно: мечты иногда становятся реальностью.
Андрей РУДАЛЁВ г. СЕВЕРОДВИНСК