БРОНИК И ИВАН

№ 2007 / 52, 23.02.2015

– Харитоныч, йди-но сюды!
Броник, стоя у забора в малиннике, который нынче, в жарком августе, уже был сух и прозрачен, слушал, как сосед Иван выкликает проходящего мимо Харитоныча.
(«В блакитно-помаранчевом раю»)

– Харитоныч, йди-но сюды!
Броник, стоя у забора в малиннике, который нынче, в жарком августе, уже был сух и прозрачен, слушал, как сосед Иван выкликает проходящего мимо Харитоныча. Громовой ор Ивана разносился по окрестным садам и покрывал ближайший километр днепровской глади.
– Харитоныч, зайди! Ты бачил чи нет? Броник… – (Броник в малиннике вздрогнул), – нацепил оранжевый клаптик на майку. У Киев хочет ехать. Ну шо они ему дадут хорошего? З Америки заплатили цым оранжевым и будем жить теперь, як у Грузии. Так там же теплише!..
– Тьху, тьху, тьху! На вас – голубых! – тихо сказал Броник и вылез из малинника: пора-пора было уже браться за секатор и вырезать сухие бодылья, подвязывать и удобрять. Работа звала со всех сторон. А шо до Ивана та Харитоныча – то у них дети в России и сами они, считай, наполовину москали. Где им понять про Украину? Вон она яка, ридна ненька!
Броник влез на чурбачок у забора, сдвинул густую зелёную шаль вьюна и глянул на Днипро. Это зрелище всегда успокаивало его. Видны были два бакена-маяка, рыбацкие судёнышки, припозднившиеся к полудню – видно, с утра клевало, и люди жадничали. По левую руку в синеву уходила песчаная коса (по гребню – сосны, снизу, на склоне – пляж, цветные тенты: новые украинцы прикатили на отдых), там дальше, за косой – отстойники, три сообщающихся пруда, у которых нарыли норы бомжи и куда лучше не соваться. Вылезшему из зелёной тени сада Бронику солнце палило плечи и голову, а он слушал, как мирно плескотит вода в бетонные плиты, которыми укрепили берег. Вот, рядом – сходни в воду. Лестничку раздобыл Иван – бывший строитель, ему и кран, и бригада – в руки. Вспомнив про Ивана, Броник снова рассердился. Он спрыгнул с чурбачка, глянул попутно хозяйским оком, как рясно уродили помидоры – в этом году они с Верой посадили новые сорта.
– Бач, яки добри! – Броник наклонился и погладил гроздья, похожие на виноградные, сказал вслух: – А як следует посолыть…
И аж глаза завёл и поцмокал аппетитно. И в этом была дорогая ему Украина – в этих самых гарных, гарнесеньких помидорках, шо их положить в банку, так они там аж светиться будут.
– Броник, выйди, ты где?
Над калиткой появилась голова Ивана. А куда тут денешься? Соседи!
– Ладно, Броник, мир. Нехай ваша гимнастка Бессонова первое место займёт. Согласен. Но один раз.
– Да Кабаевой вашей подсужуют. Того раза и ленту уронила, и всё одно – чемпионка.
– Броник, если уж говорить, ты только не обижайся, то Бессонова всё равно наша. Она ж тебе не Бессоненко какая-нибудь. Ой, гарни у тебя помидоры, Броник. Сами в банку попрыгають. Не, шо я тебе скажу честно и откровенно, так жены лучше хохлушки нема. У меня оно Оксана – целый день катае банки. Симдесят штук як поставила в ряд: и з яблучным соком, и з томатным, и перчинку кинет, и сахарку, и сольцы сколько надо! Ну это, я тебе скажу, шось неземное. Оце отдай всё и мало будет!
Иван подмигнул. Юмор ситуации состоял в том, что верный сын украинского народа женат был на русачке Вере, а «зроссийщеный украинец» Иван – на селянке Оксане, хохлушке из хохлушек. А про «зроссийщеных украинцев» Броник сам слыхал. Про таких рассказывал по радио профессор Киевского университета, таких, как Иван – предателей национальной идеи. Ещё профессор доходчиво разъяснил все козни россиян, бывших московитов, укравших историю и даже название нации.
– А хто «Слово о полку Игореве» напысав? А хто князья булы? Да руських нихто и не чул тогда. Это профессор сказал.
– Броник, ладно, – загоготал Иван, – мамонты жили, а потом сразу украинцы вывелись, нехай. Я по делу. Дай мени твой фонарик, у моего батарейка села. А то у меня там Оксана банки наготовила, так надо в погреб спустить.
Пока Броник ходил за фонариком, Иван изучал огород.
– От и добре! – сказал он, получив в руки фонарик, и озабоченно добавил, указывая на ровные гряды сортовой клубники: – А шо? Не пора усы выдёргивать?
– Жарко. Спека. Як выдергаешь, то и жаты серпом треба, а лыстя сгорыть.
– Побижу! Заходь вечером на млынци. У тебя ж Вера поздно приедет. Повечеряем. Ой, Броник, а персики у меня в цёму роци. Ну, покуштуешь!..
Без Веры Броник собрал себе пообедать на скорую руку. Жинка поехала в город, навестить заболевшую подругу, повезла ведёрко помидоров. Слава Богу! Есть чем людей угостить. И самим тоже – была б картопля да цыбуля. Вон у глиняной мисочце – светит ровными боками. Олия – тёмная, густая, благоухает едва вытянешь пробку с бутылки, шматок сала с тонкими прожилками, домашнего посола, помидоры – не те, крошечные, что в банку, а здоровенные – «бычье сердце», розовые, мясистые. Хлеба ноздрястого ломоть, собственноручно Вера пекла – так дешевле.
Лёгкие тени скользят по столу на веранде. Увитая виноградом, скрывает от посторонних глаз. Дачные участки совсем невелики, ещё повезло им с Иваном – прямо первый ряд по жеребьёвке достался. А то вместо Днепра – гляди соседу на зады. Под старым креслом на подстилке Кусай дремлет. Вера притащила, собачатница. Но Кусай, даром что мал (скочтерьеры где-то в роду затерялись), зато сторож завзятый. Как кто чужой в проулке – несётся, смоляной, тугой, кудрявый комок. Так пуганёт – только ой. И рыбаки чужие не особенно шастают.
А насчёт оранжевых – нехай Иван молчит. Ведь это Броник целую папку вырезок из газет за правление Кучмы насобирал. Как обещал одно, а делал другое. За целых пять лет толстенная папка скопилась. «Ну и куда это?» – Вера смеялась. А он взял да и отправил папку в Верховную Раду. Ждал потом, к ящику бегал. Так что оранжевые они или какие – лучше тех брехунов, что были. В этом оранжевом лоскуте, который он Ивану в нос сунул, сидела эта брониковская обида: что он – маленький человек в своём государстве… Нет, не в своём, в чужом государстве, именно потому и маленький, малесенький, что чужое оно. Оккупанты они, русские. И на предприятии на своём, родном, вроде бы, Броника обидели. Слепнуть он начал быстро и выкинули его за ворота совсем без пенсии: «не положено» – сказали, не производственная травма. Ох, как же им с Верой туго пришлось! Это счас он до пенсионного возраста дотянул, теперь легче. А тогда – впроголодь, кур завели (зимой даже по обледенелым колеям ходил кормить сюда, на дачу), в поле кусок взяли под буряк и картоплю, огород вылизывали. Что собирали – то и ели. И эту обиду Броник властям бывшим в упрёк поставил. По телевизору оранжевую революцию «помаранчевой» называют. С Иваном они – чуть не до драки: «Вы как не по-русски, так по-польски норовите! «Помаранчевая»! Вы скоро сами себя не зрозумиете. Поляки хреновы! Да вы кто при поляках были? Они – паны, а вы – хлопы! Воны тебе – не братья, воны тебе господа!» «Я – сам поляк! Я сам – пан!» – орал в ответ Броник. «Тьху, – сплюнул Иван,– выбачайте, ваше панство. Ты погляди на себя, пан!»
А Броник – с граблями, руки – грязные, потный, на солнце прокопчённый. Чуть не подрались. Оксана уже крикнула: «А ну геть! Щас я вас сковородником!» И Вера на выручку прибежала: «Вот мужики! Коты мартовские. Всё бы им орать!» Неделю не разговаривали.
Хотя Броник и правда ведь – поляк. Наполовину. Родына багатодитна у них была. Мама – полька, папа – украинец. Так детей через одного записывали: Тарас – украинец, Броник – поляк, Ольга – украинка, Катруся – полька…
Жалко Бронику Украину, хоть плачь. Жалко, как самого себя. Видит он, конечно, что единства нету. Вон, через пять домов, прокурор живёт. Матинко ридна! Чего, чего нету у него?! Новый украинец. И собака у него в будке, что плиткой узорной обкладена. Иной раз даже гордость какая-то в груди: украинец, выбился, молодец! Только Вере в таком смысле намекнёт, как она обрежет: «Дурень ты, Броник! На каких слезах его хоромы? Что ему за дело до Украины? Патриоты в свой карман…»
А день течёт, как днепровская вода – медленно и сильно, а солнце печёт – аж дымка встаёт над водным простором. Броник уж пятый раз с лесенки прямо нырял. Плавает, а Иван спустился снасть проверить. Вытянул «телевизор»: три краснопёрки и карасик маленький застряли. Так, между делом, на кошек своих и ловит. А кошек полно у них, ещё и соседских на зиму собирают, чтоб не голодали. Любит Иван посёлок этот дачный, островной. Так же, наверное, как Броник. Даже зимой уезжать не желает. А зимой-то тут – как задует с Днепра, о-ёй!..
Плавает Броник в своё удовольствие. Вода молочная, только вот ряска уже пошла. У самого берега – полосой, как краска зелёная пролитая, цветёт Днепр. Моторка пролетела. Ух! Волна пошла. Хорошо.
А Иван на площадке у себя шланги разложил, проверяет. Пробивает вода где-то. Ох, и хозяин Иван. И сарайчик у него лодочный с подъёмником, и лодка с мотором, само собой, и машинёшка, а уж домок – теремок настоящий. И сад-то по науке заложен и выверен – урожай прёт. Оксана, вон, не успевает перерабатывать.
Бронику грех жаловаться, но вроде и тут – обида ему есть. Сроду ему в руки ничего не шло, как Ивану везучему. Всё своим горбом. И домик даже сам слепил: по книгам вычитал, проект сделал и огорил, а всё же до Иванова теремка далеко. И навесик-веранду сам соорудил, а всё ж таки самоделка видна. И за это за всё вам всем – угнетателям – оранжевый лоскут в нос. Нате! Мы – за вильну!
Вылез Броник, обсыхает на солнце. Иван фонтанчики подключил, веера брызг радужных в цветнике стоят. Ну, положим, хитрость невелика, у Броника, может, и лучше фонтанчики, а только большим потом достались. И раз вы с Россией, то мы – с поляками, мы – с Америкой. Нате вам, выкусите! А кому не нравится, валите в свою Сибирь! «Дурень ты, Броник!» – это как будто Вера ему ласково сказала, а потом другой кто-то: «В Сибири китайцы уже». И голос Ивана добавил: «Орёте всё и пользоваться хотите. А защищать кто будет? Кто Сибирь-матушку защитит? Или вас, пятьдесят миллионов, американцы кормить будут?»
– Фу-у! Щось дуже пече! Голову напикае! – руками помахал, морок разгоняя, и скорей, скорей – в благодатную тень.
Вечером Броник нацедил бутылёк молодого абрикосового вина, на майку рубаху набросил и отправился к Ивану.
Иван возился у флагштока.
– Сын обещался завтра, послезавтра. К Одессе подходят, – на прочный шнур нацепил андреевский флаг и аккуратно поднял полотнище над участком.
– Вот и добро!
Броник и Иван, задрав головы, созерцали флаг на высокой мачте. Это была традиция, которая тоже и особенно теперь – под настроение – колола Броника в самое сердце. Младший у Ивана – Игорь – служил на Балтике, правда, два года назад перешёл в торговый флот, мотался по морским закоулкам, но флаг любил всей моряцкой душой, и отец к приезду сына «ознаменовывал» участок.
– Да, тебе теперь тоже можно флаг подымать. Страны восходящего солнца!
От же бабьи пересуды! Молчал он, скрывал он, терпел он, так нет – разлюбезная жинка соседке всё переказала. А Оксана – шо?.. Ей рота не зашьёшь. Тут же всё – Ивану в уха.
У Оксаны в летней кухне, под навесом всё шкворчало и доносило оттуда такой смачный дух, что уже чекати не було сил. Мужчины уселись и налили по чарце прозрачно-золотистого, сухого, с терпким абрикосовым запахом вина.
– Будьмо!
Чокнулись и выпили, подоспела сковорода с пузырящимися на ней кровянкой и шкварками, а на другой – яичница из доброго десятка густо-оранжевых яиц.
– От где «помаранчева» революция, аж душа радуется, – хохотнул Иван, тыкая вилкой в желток и подцепляя хлебом из миски с салатом скибку янтарно-жёлтого перца.
Хозяйка подала млынци-оладьи, пышные и тоже золотые, присела к ним за стол.
– Давай, жинка, и тебе налью помаранчевой, абрикосовой. Броник такую гарную принёс. Ну, давайте! За детей!
Все трое выпили, утёрли губы и принялись за еду.
Диты! Когда уж начистоту – то це бисови диты! Вот так вот! И как Иван сыном-моряком ни пышается, а сад его в разгар лета, в разгар сезона отдыхательно-каникулярного пустой стоит. И персики эти, сочные, мягко-шершавые, есть некому. Внуки, ау! Старший у Ивана и Оксаны в Москве обосновался, крупный бизнесмен вылупился, двое внучков есть. А только съездили дед с бабкой по разу, да и всё, а внуки острова хорошо знают – Багамские всяческие, туда просятся да ещё в Диснейленд. Сын в мобилку кричит: «Как вы там, батя?» «Приезжайте, – в ответ, – персики у нас, Днипро, рыбалка…» – «Прости, батя, в Италию едем…»
А младший по всему миру мотается: красавец, косая сажень в плечах, мускулы, загар, истории рассказывает, как штормило да как тонули (ну, это потихоньку, чтоб мать не слышала). «Не любят нас, русских, – говорит – лучше сказать, что чехи или болгары…» Гоняется за длинным рублём. Двадцать восьмой годок, а не женат.
Граждане мира – эти бисови диты! Не нужна им Украина! На что им Днипро? Затишный этот сад, свесивший свои отягощённые плодами ветви? Эти лёгкие, живые сумерки, серебристые от большой воды, эта разлившаяся полоса заката, эта тишь, эта дымка… Всё это – жёлто-блакитное или помаранчевое – зачем им? Туга эта у Ивана и Броника общая. Далеко спрятанная, в глубине, в сердце, не осознанная до конца, но роднящая, они-то здесь, с дачным этим островом. И это как уходящая их жизнь (пусть ещё и в силе) и непонятное это стремление детей освободиться от любви, быть ни пришей, ни пристебай, хоть вы тут тресните со своими революциями и персиками, они – чужие…
Или просто не нужны здесь, не востребованы? Вот и кинулись в далёкое плаванье и это инстинкт жизни?..
У Броника тоже есть дитя – дочка. Донька Маргаритка. Эхма!..
– Соседи! Броник! – окликает из-за ограды возвратившаяся из города Вера.
Она входит в калитку оживлённая, посвежевшая:
– Письмо, Броник. Риточка скоро будет. Через недельку будем встречать. А у вас, – она кивает в сторону флагштока, – тоже радость?
И теперь уже все четверо весело гомонят и шутят, и сдвигают чарки. Вскоре Вера и Оксана удаляются мыть посуду и шепчутся, и вздыхают. Какие-то там намёки в письме Риточки, какой-то у неё там воздыхатель явился.
– А кто? Свой или из японцев? Не пишет, – сокрушается Вера.
Да, дочка Веры и Броника – в Японии. Нищенствовала в культуре, в ансамбле своём песенно-плясовом, пока менеджер дошлый не попался. «Я, – сказал, – вам, братушки-сестрички, помереть не дам. Шейте козацкие шаровары…» И теперь вот до самой Японии докатились-долетели, и уж очень там приглянулись, второй год выступают.
– Чего хорошего? В гейши приглашали – смехом Риточка рассказывала. А не приведи Бог. Отец вон, Броник, извёлся весь. Копейки никогда её японской не взял, не хочет, жгут его деньги эти. А с япончатами явится – глаз не подымешь. На Кубу вон и в Египты всякие девы замуж повышли, а внучков-то чёрных привезли. Каково родителям?.. Зато, конечно, квартирку купила уже, мы-то не в состоянии…
– Ой, лышенько, – вздыхает Оксана и качает головой, вздрагивает на полной шее красное, коралловое монисто – сынов подарок, – одружить бы их.
– Чего бы лучше, – подхватывает Вера.
– И чтоб четверо онуков, – нависает подкравшийся Иван, застигший конец разговора, – и вам шоб, и нам – необидно!..
Выходят провожаться. Смолой отблескивает чёрный в ночи Днепр. Где-то на косе горит костёр, ночуют рыбаки. Звёзды высыпали, как крупная соль. Пахнет сладостью ночных цветов, свежестью большой воды. И так покойно, так хорошо… Они стоят во тьме под огромным небом, словно гайдамаки в степи. Там, у костров, козаки-козаченьки варят кулеш… И то-то славно было бы, коли б в нарядном домике посреди садочка детушки цеплялись за мамкин подол, а мамка-то у них – Рита, а батько-то – Игорь, и никаких тебе япончат и граждан мира. Украина нам – Малороссия ридна – и дом, и мир.
– Смотрите-ка, теплоход!
Весь в огнях, золотым жуком по водяной стёжке, по самому краю воды и неба движется теплоход.
– Дывыся! Бач якый!
Появление корабля, ставшее в последние годы не таким уж частым, а потому по-детски радостным, видится им добрым знаком: нужен Днепр, пусть и для прогулки, пусть немцам каким-нибудь, иностранцам, но всё же не застывший безжизненно, всё же трасса, жизнь…
Ночью им снится сон, один на четверых.
Курится Днепр. Болтается за бакеном лодочка: два капелюха склонились над удочками (это вышли в лов за судаками Иван с Броником). Возвращаются с рынка Вера с Оксаной, и всего, всего несут в своих сумках: и творожка, и сметанки, и колбаски домашней в смальце, и нежного сала, – и обсуждают, с чем будут первые вареники. А под зелёной, сквозной, колышущейся тенью пьют утренний чай девушка в атласной красной юбке, монистах, венке из цветов и лент и загорелый моряк в парадной форме. Она подаёт ему чай в пиале и даже спящим щекочет нос запах жасмина. И только Бронику чудится дочка в лимонного цвета кимоно, с высокой причёской, заколотой двумя деревянными шпильками. Броник вздыхает и ворочается во сне.
Потом родители провожают молодую пару в новую жизнь. Прямо от дебаркадера отплывает в город катер (ну и пусть дебаркадер уже семь лет, как отогнали в порт, объявив и этот дачный маршрут по Днепру нерентабельным). Взявшись за руки, Игорь и Маргарита, стоя у поручней, плывут прямо в закат. Но они не уплывают, а возвращаются. Из граждан мира – восвояси. И батьки довольны и спокойны.
Садится солнце.
– Прямо держава заходящего солнца! – говорит Иван, а все кивают.
Да, он просто прекрасен, этот дивный, оранжевый закат! Эта голубая ширь Днепра!.. Эта блакитно-помаранчевая грёза… Этот сладкий, солодкий сон…
Анна и Константин СМОРОДИНЫ
г. САРАНСК