ОНИ ДО СИХ ПОР БАЛДЕЮТ ДРУГ ОТ ДРУГА

№ 2007 / 52, 23.02.2015

Она – романтичная и естественная, он – осанистый и основательный. Она – смешливая, он – скорее суровый… Она – родом из Тамбовской области, выпускница Литинститута, автор нескольких книг и многих публикаций. Он – сибиряк, закончил Томский университет, совершил пятнадцать исследовательских экспедиций по Чулыму, Чети и Кие, написал «Заяна» и наполнил стихами «Колчан сибирских стрел».
Это я о Нине Стручковой и о Викторе Петрове. Оба – уважаемые мной поэты; и, между прочим, любящие супруги. Живут в Подмосковье.Литературная семья – явление экстремальное. Но нашу беседу мы, как водится, начали с главного – с любви (к стихосложению, а не к противоположному полу). Я попросила Виктора Михайловича и Нину Николаевну по очереди отвечать на мои вопросы.

– Как давно вы пишете стихи? Что побудило вас к этому виду творчества?
– В.П.: Этот вопрос я воспринимаю так: когда ты почувствовал, что существует в мире поэтическое измерение и откликнулся на это собственной речью, ритмичной, рифмованной, не такой, как говорят в быту – стихотворной? Если отвечать по существу, то первые, вполне смехотворные, стихи были мною записаны в ученическую тетрадку в пятом классе.
Была ночь. Я не мог заснуть от сильной зубной боли. Свет фонаря бил в окно и освещал книги на маминой полке. Это был восьмитомник Шекспира. К этому времени я кое-что прочёл из него и уже понял, что написанные столбиком строчки завораживают. Машинально, в рифму и без неё, стал я записывать слово в слово то, что было в моей воспалённой голове. Боль отошла, и я безмятежно уснул.
Но истинное соприкосновение с поэзией совпадает с первым памятным днём в моей жизни, когда родители оставили меня играть на крыльце, а вспомнили обо мне уже за полночь. Я сидел под огромным тополем, плакал и слизывал слёзы, отчётливо чувствуя, что это звёзды скатываются по моим щекам. И если бы я тогда уже умел писать, то родилось бы самое моё лучшее стихотворение. Всю жизнь, от первых ученических тетрадок со стихами до первых моих поэтических книг, я стремлюсь записать его, но так и не достигаю чувства полного единения с поэзией. Поэтому на вопрос можно ответить и так: всё ещё собираюсь начать. Наблуждавшись в русской и мировой литературе, хочу создать своё первое стихотворение.
Н.С.: В детстве я в деталях могла пересказать сюжеты прочитанных книг, а стихотворные книжки легко запоминала наизусть, хотя они мне нравились меньше – казались слишком гладкими, нарочитыми, что ли. Когда мама прочла мне запомнившиеся ей со школьных времён строчки Некрасова: «Кушай тюрю, Яша, молочка-то нет. – Где ж коровка наша? – Увели, мой свет…», появилось доверие к стихам, вот так правдиво отразившим и мою жизнь. Потом мне в подарок прислали по почте бандерольку – калейдоскоп, обёрнутый книжечкой в бумажном переплёте. Это были ранние стихи и баллады Лермонтова, и они меня потрясли!
В начальной школе я начала сама пробовать рифмовать. С пятого класса мы ходили в школу за пять километров. Чтобы было не скучно месить сапожками грязь по бездорожью или протаптывать валенками снежную целину, подружки просили что-нибудь рассказать. И я сочиняла всякие сказки и небылицы, смешные и фантастические истории. Однажды моя двоюродная сестра принесла в школу записную книжку. Это была потрёпанная маленькая фронтовая книжечка её отца, а моего дяди, с трогательными стихотворными посланиями с войны к жене Параше, к родителям, к сестре. В классе книжечку зачитали, так и пропала эта реликвия, тем более драгоценная для меня, что больше в деревне стихов никто не писал. И я стала писать их сама.
– Интересно мне у вас, образованных людей, спросить: почему вы выбрали именно эту форму – традиционные рифмованные стихи? Из подражания? Или…
– В.П.: А почему я одет так, как ныне принято? Не обнажённым дикарём, и не в роскошных шкурах первобытного охотника ходить среди людей ХХI века! Форму диктует время. Но вот однообразия душа моя не принимает. Некоторые современные поэты часто пишут в одной, как бы утверждённой свыше манере. Их стихотворные сборники похожи на бесконечные вариации одной и той же темы в одной и той же форме. Это утомляет и усыпляет. Есть поэты, которые стремятся к разнообразию, наряжая стихи в маскарадные одежды, превращая творчество в розыгрыш. Такое разнообразие мне тоже не по душе. Однако и сама поэзия требует строгой, дисциплинированной, удобной для человеческой души формы. Так, шаман Яхром потребовал от меня стихов-речений, так Сибирь явилась поэмой «Раскоп», где некоторые главы написаны белым стихом, так Сергий Радонежский повлёк моё перо к молитве… Я – за внутреннее, обусловленное самой поэзией разнообразие в русле русской тысячелетней словесности.
Н.С.: К добрым традициям всегда относилась с уважением, так меня воспитывали. Но я пробовала писать и белым стихом, и верлибром. Какие-то стихи даже были опубликованы в коллективном сборнике верлибров. Ещё я переводила нерифмованные стихи моей подруги, никарагуанской поэтессы Альбы Торрес. Альба говорит, что мои переводы ей нравятся. Публиковались и мои рассказы. Но для меня традиционные рифмованные стихи – самая естественная, органичная форма выражения.
Речи о том, что рифмованные стихи исчерпали себя (мол, все рифмы уже использованы), считаю преждевременными. Прочитала однажды строфу Пушкина, переведённую на английский, а потом снова на русский. И слова вроде бы те же, и рифма, и смысл, но исчезла магия пушкинских строчек. Как говорят в народе, «то бы слово, да не так бы молвить». А русский дух! А интонация! А душа неразгаданная, чувствительная, неисчерпаемая! Рифма – ингредиент, который в сочетании с ними может давать самые разнообразные, неожиданные и потрясающие результаты.
– Это, может быть, вопрос некорректный, но как вы относитесь к литературным группировкам? Примыкаете ли к какой-нибудь из них?
– В.П.: К наличию множества группировок стихотворцев я отношусь так же, как и к некогда произошедшей раздробленности Древней Руси. Как и тогда, внешние враги поэзии превратили нас в данников Золотой Орды. Это состояние продлится до тех пор, пока людей не охватит поэтический голод, желание напитать и дух, и душу. Однако за три века русской поэтической словесности произведено так много стихов, что запаса их хватит ещё не на одно поколение.
Представители каждой из группировок в обаянии своём считают, что они и есть продолжатели золотого века русской поэзии, наследники прошлого. Однако зеркало русской поэзии разбито вдребезги. Лично я чувствую в своём глазу осколок этого стекла, искажающий, обессиливающий поэзию. Необходим гений, который как линза, как увеличительное стекло нашего детства, соберёт поэтические лучики в единый мощный луч. Хотелось бы дожить до этого времени, более того: способствовать его приходу.
Н.С.: Василий Фёдоров когда-то писал: «Как мы пишем? Как летаем мы? – Все по-разному смелы. Воробьи летают стаями, одинокими – орлы». Но я ничего не имею против группировок, если их цель – помогать друг другу в творчестве. По-моему, так и было раньше. Только назывались они по-другому: творческие союзы, литературные объединения, литературные студии или более экзотично, например: «Орден куртуазных маньеристов». Но сейчас, к сожалению, вполне резонно прозвучал бы вопрос: «Вы в какую литературную группировку входите – в солнцевскую или в ореховскую?» Клич «Наших бьют!» – и ответное нападение. Мне недавно предложили: «Ты почаще тут помелькай, потусуйся, будь на виду, и тебя напечатают». Некогда мне тусоваться, я работаю! Понимаю, сейчас трудно напечататься. Зачастую автору самому приходится платить, чтобы увидеть свои стихи на страницах журнала или газеты. Не денег жалко, но не хочу я так. Собралась у меня книга стихов «Погореловка-страна» – и я издала её за свой счёт, не унижаясь ни перед кем и не тусуясь.
– Но каким, в таком случае, вы видите будущее русской поэзии? Спасёт ли нас внутреннее достоинство и самиздат?
– В.П.: Будущее поэзии я вижу в появлении Поэта, прекращении раздробленности и соединении поэтов в содружество, как некогда княжества и земли Руси объединились вокруг Москвы. Поэзия, как и всё живое, имеет свои взлёты и падения, периоды расцвета и забвения. Сейчас не лучший её период, остаётся лишь надеяться, что с этой точки она начнёт подниматься вверх, а не опустится ещё ниже. Нынешнее стихотворное слово девальвировано. Возникла странная ситуация – огромный золотой запас русской поэтической культуры – и обесцененные стихотворные сборники современности. Но это – до поры до времени появления Поэта.
Н.С.: Сказать, что я его вижу – слишком самонадеянно. Я в него верю. В разгар перестройки, когда всё рушилось, ломалось, когда люди терялись и теряли последнее, мы объявили в журнале, где я работала, конкурс сказок. И читатели засыпали нас сказками! А уж времён, когда никто не пишет стихов, представить невозможно. Будут ли это стихи отчаяния или радости, воспоют ли они великую державу или оплачут свою бедную родину – не знаю. Но обязательно среди пишущих найдутся те, кто это сделает лучше, ярче, талантливее. А потом Господь за труды и терпение, за верность дару кого-то так поцелует, что явится миру гений.
Возьмёт ли государство опять поэтов на содержание? Тоже не знаю. Весной, в День поэзии, министр культуры пригласил на «круглый стол» российских поэтов. Грустное было зрелище! Жалобы на то, что негде печататься, гонораров не платят, помещения отнимают, поэтов не уважают, по телевизору не показывают… А хотелось услышать слово наших мастеров о творчестве, о России, о молодых талантах, о судьбе поэтов в провинции! Не было и ответа на вопрос, который задаёте вы. Жаль…
– И, наконец, вопрос на засыпку: как вы, двое пишущих людей, уживаетесь в одной берлоге?
– В.П.: Пожалуй, я уже ответил на него. Добавлю только, что если бы у нас было содружество двух поэтов, то простое чувство соперничества могло разбросать нас в стороны. Но у любви нет первых и вторых мест, нет желания кому-либо из двоих быть лидером. У любви самое сильное желание – быть вместе в одной берлоге. Ну какой бы поэт потерпел вторжение редактора в свои стихи? А мне приятно, щемяще приятно, когда вдруг в моей строчке вспыхнет слово, предложенное любящим меня одарённым сердцем, это – сердечное прикосновение, это – любовь. Проблемы скорее в том, что мир вокруг берлоги не всегда добр и милосерден…
Н.С.: Мы сразу договорились не терпеть друг друга. И до сих пор терпеть (то есть вынужденно, через силу, сосуществовать) нам не приходилось. Недавно Лариса Николаевна Васильева сказала нашей общей знакомой: «Смотри, они до сих пор балдеют друг от друга». Чистая правда! Что тут добавить? Мой муж – самый активный популяризатор моих стихов. В его портфеле обязательно находится к случаю моя книжечка, чтобы кому-то показать или подарить. Никто и никогда не вглядывался в меня с таким вниманием, не чувствовал меня так точно и тонко. Но мы ещё до конца не рассмотрели, не открыли друг друга. А такого чуткого к слову, деликатного, знающего и понимающего редактора я бы многим пожелала. Но такого прекрасного мужа не буду напрасно желать. Потому что такой он – один.

Беседу вела Оксана КОРЧИНА