ФИЛОЛОГИЯ – ПЕВЦУ ПОДСПОРЬЕ

№ 2008 / 8, 23.02.2015

Поющих филологов (а также историков, физиков, инженеров-строителей и т.д.) на свете сколько угодно – если под пением понимать хоровое исполнение «Ой, цветёт калина…» или репертуара «Машины времени» в дружеском застолье. А вот когда молодой и вполне успешный учёный, без пяти минут доктор филологических наук становится студентом Московской консерватории – это бывает крайне редко. Однако с Фёдором Тарасовым так и произошло. Фёдор Тарасов родился 3 октября 1974 года в городе Дмитрове Московской области. Отец – Борис Николаевич Тарасов – известный учёный-литературовед, ныне ректор Литературного института им. А.М. Горького. В 1995 году Фёдор закончил филологический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова, в 1998 году – аспирантуру. Защитил кандидатскую диссертацию «Евангельский текст в художественных произведениях Достоевского», работал старшим научным сотрудником в ИМЛИ – Институте мировой литературы РАН. С 2004 года – докторант института. В 2004 году поступил на вокальный факультет Московской государственной консерватории им. П.И. Чайковского. В 2003 году стал лауреатом в номинации сольного пения Пушкинского молодёжного фестиваля искусств (Москва), в 2006 г. – лауреатом конкурса исполнителей романса «Романсиада без границ» (Москва, I премия) и Международного фестиваля искусств «Апрельская весна» (Пхеньян, золотой приз), в 2007 г. – лауреатом первой премии на международном конкурсе им. Р.Вагапова (Казань). С 2003 года сольные концерты и выступления проходят в России и за рубежом (Аргентина, Германия, Греция, Испания, Северная Корея, США, Уругвай, Франция, Япония и др.). В репертуаре – арии Баха и Верди, романсы Шуберта и Чайковского, русские, украинские и казачьи народные песни, блантеровские «Катюша» и «В лесу прифронтовом»…

– Фёдор, что в твоей жизни появилось раньше – слово или музыка? Кем хотел стать в детстве – певцом, филологом или, может быть, лётчиком-космонавтом?
– Если говорить о детстве, то очень важно представить, в каком мире жила моя семья. Родители, поженившись, решили уехать в деревню. Они считали, что дети должны родиться и провести первые годы именно там, чтобы мировосприятие формировалось из впечатлений русского деревенского мира. Место, где они купили дом, было тогда совсем глухим. И до школы мы жили там безвыездно. Жизнь была, с одной стороны, совершенно деревенская. Отопление – печка, вода – из колодца, натуральное хозяйство. С другой стороны, в доме были фортепиано и проигрыватель, пластинки с классической и духовной музыкой, много книг и альбомов по искусству. Буквально с младенчества мама читала мне и старшему брату Пушкина, Тютчева, Есенина, Бунина, ставила пластинки Баха, Гайдна, Моцарта, древнерусские духовные песнопения. Едва научившись сидеть на горшках, мы сопровождали этот важный процесс погружением в альбомы по античному и византийскому искусству. А вот знакомство с современной городской цивилизацией стало для нас потрясением. Сначала шок от автобуса, потом на эскалаторе метро от кишащих внизу людей, а главное – в квартире знакомого писателя: в кране вода никогда не заканчивается, а унитаз не наполняется до краёв!
Но едва ли не первым и сильнейшим детским впечатлением стало знакомство со старинным богослужебным Евангелием в кожаном переплёте с застёжками, купленным мамой (ещё студенткой) на всю стипендию у какой-то бабульки, пришедшей продавать его в одну из московских библиотек. Мы с братом не умели ни читать, ни осмысленно воспринимать читаемое нам, поэтому начали с того, что отгрызли кожаные застёжки. А через несколько лет, когда родители читали нам вслух Библию, знакомство с Книгой книг стало осознанным. А вот баян, доставшийся по наследству от папиного дяди, я не стал пробовать на зуб. Просто ставил его на кровать и глубокомысленно извлекал чарующие (как мне казалось) звуки (для ушей моих родных они были, думаю, не столь чарующими, но творческие потуги в семье приветствовались). А когда услышал пластинку с записью трио баянистов, был настолько покорён этой музыкой, что идея стать баянистом превратилась в непреодолимое стремление. Отец научил меня играть вальс «На сопках Маньчжурии», и в шесть лет я поступил в музыкальную школу.
Но это была «вольная страсть», а «профессиональная» детская мечта влекла меня быть «шофром», как я тогда говорил, то есть шофёром: эта профессия для жителей далёких деревень была одной из самых важных. Правда, эта мечта как-то улетучилась годам к семи-восьми. Хотя и музыка не ощущалась как призвание: к концу «музыкалки» у меня уже наклёвывалось новое «направление» – живопись. Я поступил в изостудию, проучился там два года и даже собирался поступать в художественное училище и дальше в вуз, чтобы профессионально заниматься живописью.
– Почему же после школы пошёл на филфак – по родительским стопам? Каковы были твои филологические планы и как они воплощались?
– В девятом классе я прочитал «Идиота» и принялся поглощать всего Достоевского. Тут и пришёл конец живописным намерениям. Или, может, отцовские гены» пробудились. К тому же отец познакомил меня и брата с интереснейшими учёными и преподавателями русской литературы, которые «подлили масла в огонь». И по окончании школы я стал 15-летним студентом филфака МГУ (чтобы учиться вместе со старшим братом, родители отдали меня в школу в пять лет, за что я им очень благодарен). На филфаке уже не было сомнений, что предметом моей научной специализации будет творчество Достоевского. Сначала – курсовая, анализирующая религиозно-философское осмысление наследия писателя в конце XIX – первой половине XX века. Потом занялся анализом «Братьев Карамазовых» с точки зрения значения евангельского слова в художественном мире этого произведения. Отдельные наблюдения и догадки постепенно складывались в цельную картину. Ограничившись в дипломной работе «Братьями Карамазовыми» (из-за обилия материала), я поступил в аспирантуру и стал исследовать все художественные произведения Достоевского – от «Бедных людей» до тех же «Карамазовых». Дальнейшая работа подтверждала верность первых наблюдений и давала основания для методологических заключений в русле русской мысли от Хомякова и Киреевского до Флоренского и Лосева. Так созрела кандидатская.
А затем новая цепная реакция – и новая волна находок, развивающих уже записанные мысли. Через пласт евангельского слова в произведениях Достоевского стала открываться их глубокая связь с творчеством Пушкина – совсем другого, на первый взгляд, художника, который тоже постоянно опирался на библейские тексты и представления о мире и человеке. Сам собой созрел план монографии. А поскольку в ИМЛИ мне предложили поступить в докторантуру, то решено было написать эту монографию в виде докторской диссертации, которую я фактически закончил и в ближайшее время собираюсь защищать.
– Как же произошёл «побег» из любимой науки в музыку?
– Уже на студенческих посиделках с песнями под гитару я заметил, что у меня есть голос – достаточно неплохой и необычно низкий по сравнению с другими. Но всё это было только песнями для себя в дружеском кругу. Учась в аспирантуре, я вернулся в деревню, строил новый дом (старый был настолько ветхим, что его пришлось разобрать) и однажды познакомился с одним, в буквальном смысле, фанатом вокала. Он и стал для меня первым толкователем премудрости воспитания певческого голоса.
Сначала я увлёкся хоровой музыкой, загорелся желанием петь в церковном хоре, и оно довольно скоро сбылось: низкие голоса всегда востребованы. Теперь я понимаю, что прошёл путь поистине традиционный, который проходили многие музыканты, начинавшие музыкальную жизнь в стенах храма, участвуя в богослужебной практике… Параллельно слушал записи хоров и знаменитых певцов, и во мне зрело желание стать профессиональным певцом, хотя это казалось совершенно несбыточным.
Пение на клиросе сопровождалось поиском педагога, который привёл к знакомству с очень интересной певицей и преподавателем вокала, настоятельно советовавшей поступать в консерваторию. И когда настало время очередных прослушиваний, я, чтоб не лукавить перед ней, как школьник, решил сходить и потом честно отчитаться: ведь я ничего не терял. Неожиданно для себя прошёл все отборочные туры, включая последний в Большом зале Консерватории, на который чуть не опоздал. Декан предупреждал на консультации, что опоздавшие отстраняются от экзаменов, какими бы выдающимися способностями ни обладали. И вот я, увлёкшись распеванием перед выходом на столь ответственную сцену, вынужден был бежать что есть сил по крутым лестницам служебного подъезда Большого зала. Пришлось почти минуту стоять на сцене, чтобы хоть чуть-чуть отдышаться. Так что первое выступление на прославленной сцене оказалось экстремальным, но успешным…
Затем, как в сказочном сне, последовали остальные вступительные экзамены. Было ощущение, что это шутка, и через несколько дней я вернусь к привычной жизни. Особенно забавные ощущения были на сочинении, которое меня, тогда уже кандидата филологических наук со стажем, заставили писать вместе с остальными. Выбрав тему по Пушкину, я решил использовать материалы своей ещё не опубликованной статьи. Писал дольше всех, и когда уже остался один в аудитории, у меня просто вытащили из рук мои листочки, даже не успел их проверить… Но профессиональная практика не подвела, свою «пятёрку» заработал. В итоге я был огорошен «приговором»: поступил! Шутки кончились, надо привыкать к новому образу жизни, будучи параллельно докторантом и студентом. И хотя это непросто по одним только физическим нагрузкам, я почувствовал себя на своём месте. Да и родители очень поддержали в моменты сомнения. Сам собой сложился новый жизненный уклад, полностью отвечающий моему характеру.
– Важной составляющей твоей новой жизни стали концерты и гастроли…
– Я начал публично выступать как певец ещё до Консерватории. Дебют состоялся на Пушкинском молодёжном фестивале, который проводит Академия нефти и газа имени Губкина. Помню, на сцене меня охватил такой страх, что не мог даже поднять глаза и посмотреть в зал. Но стоило запеть, как что-то внутри переломилось, стена разрушилась, и с тех пор, хоть и волнуюсь перед выходом на сцену (это полезно для мобилизации), страха нет. Я объездил с выступлениями и концертами почти два десятка стран: от Аргентины и США до Австралии, Японии и Северной Кореи. Выходил на прославленные московские сцены в Консерватории, Доме музыки, в Колонном зале, Концертном зале им. Чайковского… Кроме того, являюсь певчим московского мужского Сретенского монастыря, хор которого считается одним из лучших в России и за её пределами. Этот коллектив, помимо участия в монастырских богослужениях, ведёт активную концертную деятельность, которая в каком-то смысле и миссионерская. Осенью прошлого года, по благословению Патриарха, хор совершил кругосветное турне, посвящённое воссоединению Русской Православной Церкви в России и за рубежом. Выступали на лучших концертных площадках Америки, Европы, Австралии…
– Филологическое прошлое помогает вокальной карьере? Каковы дальнейшие планы, и уверен ли ты, что наука навсегда осталась в прошлом?
– Моя теперешняя жизнь – непрерывная череда концертов и гастролей, между которыми, урывками, – филологические штудии, ставшие уже чем-то вроде хобби. Например, подготовка предстоящего «сольника», который пройдёт 22 февраля в Московском Доме учёных, и одновременно диска, посвящённого русскому романсовому наследию, оставляет для филологии лишь малую толику времени. Однако филологическая закваска даёт в певческой деятельности неоценимое подспорье. Ведь пение – это соединение слова и музыки, к тому же тексты вокальных произведений, в подавляющем большинстве, основаны на литературной классике. Так что гуманитарная эрудиция и исследовательские навыки помогают в осмыслении и интерпретации, подборе и выстраивании репертуара с точки зрения его концептуальности и отзывчивости на глубинные, корневые вопросы русской жизни и культуры.
Ещё одна сторона филологического подспорья – исполнение произведений на иностранных языках. Я всегда стараюсь на гастролях спеть что-нибудь традиционное для той местности или страны, где нахожусь, и, конечно, на языке оригинала. Приятно, когда в Казани после исполнения татарской песни тебя принимают за своего, казанского татарина. Правда, в Японии произошёл забавный эпизод. Я пел известную песню на японском – длинную, со сложным текстом, и вдруг понял, что забыл слова. Пришлось на ходу придумывать спасительный трюк: напевать мелодию и дирижировать залом, приглашая присоединиться к исполнению – пока не дошёл до места, где уже помнил текст.
– Учёный – профессия кабинетная, в отличие от певца, который всегда на виду: цветы, аплодисменты, поклонницы… Эта публичная сторона радует или несколько тяготит?
– Образ жизни певца, конечно, совсем иной, чем учёного, но я всегда замечал некоторую чуждость «кабинетной» жизни моей натуре. Хотя огромная, невидимая публике часть артистической работы тоже совершается вдали от шума и блеска сценической суеты. Я думаю, любой художник, будь его средством перо, кисть и краски или звук, с этим согласится. Аплодисменты, цветы и восторги публики ему дороги, но не нарушают глубинного уединения, как это ни покажется парадоксальным.
А мне ещё повезло иметь постоянных преданных поклонников (среди них есть даже те, кто ведёт своеобразную летопись моих выступлений). Благодаря слушательскому опыту и сердечному участию они помогают взглянуть на мою работу со стороны, переосмысливать и вырабатывать новые пути развития. Я им очень за это признателен. Постараюсь порадовать их (и, надеюсь, новых слушателей) интересными концертными программами. Беседовала Ольга РЫЧКОВА