РАЗЛОМ

№ 2008 / 10, 23.02.2015


В связи с 50-летием «Литературной России» в материалах «ЛР», а также некоторых газет и Интернет-изданий особенный упор делается на 1980-е годы. Это не случайно по двум очевидным причинам. Во-первых, большинство сотрудников «Литературной России», активно работавших в то время, ещё, слава Богу, живы и, несмотря на начатки склероза, что-то помнят. Во-вторых, именно в конце 1980-х еженедельник в силу многих обстоятельств стал одним из центров борьбы за российский суверенитет и превратился из писательского бюллетеня в общенациональную массовую газету. Многие идеи и лозунги, впервые прозвучавшие на страницах «Литературной России», потом были разобраны на запчасти нарождающейся «демократурой», использовавшей их в корыстных интересах. Об этом времени и у меня есть что сказать. Я участвовал в выработке политики еженедельника и отвечал за её проведение. То есть несу какую-то ответственность за то, что делала «Литературная Россия» на разломе времён. И за то, что не делала, к сожалению, тоже. Откровенно говорю: многие вещи не понимал и не принимал, потому что был продуктом определённого воспитания и принадлежал к определённому поколению. И когда некоторые сивиллы сейчас пишут «А я ещё тогда говорил, что…», мне почему-то трудно им верить. Поэтому постараюсь сам не врать. Думаю, не всё в моих воспоминаниях понравится некоторым историографам, но я это как-нибудь переживу.

Накануне

В газетах я работал с 1963 по 2003 год. Лучшим для себя считаю шесть лет в российском писательском еженедельнике. Я тогда много писал в газету и много ездил по стране – от Балтийского моря до Тихого океана по параллели и от Чёрного моря до Ледовитого океана по меридиану.
В «Лит.Россию» пришёл весной 1985 года. До этого работал старшим корреспондентом отдела критики «Литературной газеты» и партгрупоргом «первой тетрадки». По своим служебным обязанностям читал ВСЮ прозу, опубликованную в ряде провинциальных литературных журналов, готовил обзоры и предложения, с которыми приходил на заседания редколлегии. Потом редколлегия принимала решение: кого из авторов похвалить в газете, кого раскритиковать, а о ком просто промолчать. Кстати сказать, в те годы молчание литературной прессы вокруг какого-то автора било по нему больнее, чем критический разнос… Довольно часто я ещё исполнял обязанности заместителя ответственного секретаря, когда тот заболевал – формировал эту самую «первую тетрадку» и контролировал её производство.
Поначалу было страшно интересно в «ЛГ», куда я попал после пятнадцати лет работы в партийной печати. Бывшие коллеги завидовали: у вас такая смелая газета! Но когда я окунулся в планирование, когда увидел, какие залежи действительно резких материалов покоятся в столе заместителя ответсекретаря, на меня нашла оторопь: вот тебе и смелая газета… Попробовал запланировать в номер некоторые статьи «из стола» – и получил по ушам от куратора, заместителя главного редактора. Вдобавок у меня, погружённого с головой в материал, довольно быстро сложилась картина российской провинциальной прозы. Через год читать журналы стало просто скучно. Я отводил душу в литературных фельетонах, которые мне поминают до сих пор. Рассказываю об этом подробно для того, чтобы читатель понял, почему я ушёл из «Литгазеты», вызвав этим понятное удивление коллег и знакомых.
Павел Сергеевич Ульяшов тогда работал заместителем редактора отдела критики «ЛР», а я писал для него многополосные обзоры российской прозы – выпускал пар. Ульяшов собрался переходить на работу в издательство и предложил мне занять его место. На редколлегии в «Лит.России» меня довольно благожелательно «посмотрели», и вскоре я уже стал «литроссийцем». Через год меня назначили редактором отдела критики.
О людях редакции и публикациях тех лет подробно рассказали в своих воспоминаниях Георгий Елин, Александр Бобров, Владимир Бондаренко, Наум Лейкин, и я не буду их повторять. Расскажу о том, о чём они по разным причинам умолчали.
«Литературную Россию», как и любой крупный печатный орган, курировал Идеологический отдел ЦК КПСС. Куратор, вполне вменяемый и незловредный человек, часто бывал на редакционных партийных собраниях. Иногда выступал. Вот тогда и формировалась политика газеты. Не упоминать Рыбакова – значит, не упоминать. Раздолбать роман Пикуля – значит, раздолбать…
Жора Елин вспомнил, как его мурыжили после материала о Рыбакове. Так и было, подтверждаю. Лишь находчивость Юрия Гусинского, который без насупленных бровей относился к своим обязанностям секретаря партбюро, помогла Георгию избежать крупных неприятностей. Мы с Елиным тогда приятельствовали, и, не принимая некоторых его либеральных закидонов, я очень уважал Жору как профессионала. А потому не мог даже представить, что его выгоняют из редакции, да ещё по политическим мотивам.
Меня резанул в воспоминаниях Владимира Бондаренко упрёк в трусости в адрес главного редактора «ЛР» Михаила Макаровича Колосова. Со всем уважением к Владимиру Григорьевичу, не могу пройти мимо такого упрёка. У Владимира Бондаренко «ЛР» была первой и, понятно, самой любимой газетой. А у меня, так уж получилось, «Лит.Россия» стала третьей редакцией за десять лет, и я мог сравнивать. Обстановка в «ЛР», которую живописует Владимир Григорьевич, ничем не отличалась от внутренней атмосферы в том же «Ленинском знамени» или в «Литгазете». Михаил Макарович мог, конечно, напечатать статью Владимира Григорьевича с его художественной резьбой по «правде-матке» и суровыми обобщениями, но это был бы последний день работы Колосова в «Литературной России».
Повторяю, атмосфера в писательском еженедельнике ничем не отличалась от атмосферы любого партийного издания, и винить в этом Колосова не нужно. Из областной газеты «Ленинское знамя» меня два года не отпускали в различные издания, грозя партийными карами. Даже на хорошую должность в журнал «Искусство кино» к А.Медведеву. А в «Литгазету» отпустили, оформив всё за день, потому что «ЛГ» была «газетой ЦК КПСС».
Эрнст Иванович Сафонов, сменивший М.М. Колосова, был принципиальным человеком и довольно жёстким руководителем – при всей душевной мягкости и доброжелательности. При нём в «Лит.России» пошли ИНЫЕ публикации. Но лишь потому, что наступило ИНОЕ время. В 1985 – 1988 годах и Эрнст Иванович не смог бы напечатать те материалы, которые давала «Лит.Россия» в 1989 – 1990 годах.
С приходом Сафонова весной 1989 года редакцию покинуло несколько членов редколлегии. Кто-то ушёл на учёбу или на пенсию, кто-то – на более высокую должность. Алексея Бархатова, руководившего отделом информации, пригласили в аппарат Союза писателей СССР. У меня состоялся примечательный разговор с Эрнстом Ивановичем. Он предложил возглавить одновременно и «осиротевший» отдел информации. «Пусть он называется по-старому, чтобы никого не раздражать. Но мы будем знать, что это – отдел контрпропаганды. Вы работали в партийной печати, вам и карты в руки».
Часть забот в отделе критики я сложил на широкие плечи своего заместителя Ивана Алексеевича Панкеева и начал выстраивать работу отдела контрпропаганды. Много хороших идей подбрасывал первый заместитель главного редактора Александр Геннадьевич Егорунин, у которого тоже был немалый опыт работы в партийной печати. С большим энтузиазмом в отделе работали молодые перья: Григорий Пятов, Глеб Кузьмин, Николай Соловьёв, Антон Купрач. Все они потом выросли, став главными редакторами издательств и изданий.
Основной задачей отдела, по задумке Э.И. Сафонова, стала публикация материалов в защиту русских и русскоязычных граждан, проживавших в национальных республиках. Надо отдать должное стратегическому мышлению и зоркости Сафонова: Баку, Вильнюс и Беловежский сговор были ещё впереди… Кроме таких материалов и писем русских людей мы стали печатать довольно резкие статьи по экономике, экологии и социальной политике: очерки из умирающего села, критические статьи о ядерных электростанциях, о градообразующих предприятиях, истребляющих людей ядовитыми отходами.
Не упускали из виду новые политические и общественные образования. Например, напечатали несколько материалов о «Памяти». Знакомые с либеральным наклоном головы на меня зашикали. Я же считал и считаю, что газета должна знакомить читателя с любым общественным явлением. Тем более с таким неожиданным в советской среде явлением, как «Память». Напечатали мой отчёт с учредительного съезда Российской компартии, которую проводил бывший редактор журнала «Коммунист» Ричард Косолапов. Я на съезде не вытерпел, наслушавшись привычной суконно-обкомовской болтовни и ленинских слов в адрес интеллигенции, и вылез на трибуну. Нас и так, мол, оттеснили по многим направлениям, страна разваливается, а вы отталкиваете интеллигенцию. С каким интеллектуальным ресурсом собираетесь остаться? Мне не хлопали… И я по-прежнему убеждён, что в развале СССР виноваты коммунистические руководители всех мастей и оттенков: вместо объединения на основе референдума, сказавшего «да» Советскому Союзу, они занялись фракционными склоками и делёжкой добра КПСС. Значит, коммунизм действительно сгнил на корню, если не смог дать объединительный импульс огромной массе людей, порядочных в своём большинстве.
Я ездил на различные мероприятия Союза писателей России и давал с них огромные отчёты, с подробными выступлениями и докладами, не выкидывая острых тем и размышлений. Мы вообще двумя ногами влезли в политику, и по остроте постановки проблем в некоторых материалах обходили и «Правду», и «Литературку». За что и получали по затылку от кураторов – и от ЦК КПСС, и от Союза писателей России. Зато к нам валом поступали письма читателей. Рос тираж газеты и её авторитет. Да и подзатыльники очень скоро пошли на убыль: РУССКИЙ ВОПРОС встал во всей остроте, и это поняли даже самые упёртые интернационалисты из партийных и писательских штабов.
В «Лит.России» печатались письма из республик, рассказывающие о том, как национальные элиты поднимают головы, как обостряются межэтнические конфликты, как русских отовсюду буквально изгоняют. Сафонов, пожалуй, одним из первых редакторов открыл страницы своей газеты для выступлений иерархов церкви. Вот эти два направления – защита русских и православная публицистика – дали основание интернационалистам записать «Лит.Россию» в разряд «черносотенных» изданий, а её сотрудников и постоянных авторов – в русских шовинистов, фундаменталистов и т.д.
Сразу скажу: Сафонов никогда не опускался до шовинизма, антисемитизма и черносотенства, хотя потом его и обвиняли в этом либералы всех оттенков. Эрнст Иванович хорошо понимал, что либеральное кликушество и православный фанатизм смыкаются в крайностях, и сам «давал по рукам» нашим сотрудникам и авторам, которые позволяли себе повышенный визг на эти темы.

Сувереннобесие

В ноябре 1988 года Верховный Совет Эстонской ССР провозгласил суверенитет республики. Вскоре этому примеру последовали Латвия и Литва. Прибалтийские союзные республики решили добиваться полной независимости. Зашаталась советская власть в Армении, Грузии и Молдавии. Произошли меж-этнические столкновения в Средней Азии. Началось то, что метко окрестили «сувереннобесием» и что стало причиной развала советской государственности.
Почва для этого подготавливалась всем ходом перестройки. В мае 1985 года была запущена антиалкогольная кампания. Объявленных целей оздоровления нации она не достигла, но вызвала недовольство властью во всех слоях общества. В начале 1987 года на заводах и фабриках ввели госприёмку, что привело к резкому увеличению забракованной продукции и нарушило межотраслевые связи. В начале 1988 года Верховный Совет принял закон о кооперации, что позволило «выйти из тени» вчерашним «цеховикам» и добавило конфликтогенную составляющую в отношения собственности. Так было придано ускорение развалу экономики страны. А XIX Всесоюзная конференция КПСС летом 1988 года положила начало развалу идеологической и политической системы. Резолюции «О гласности» и «О демократизации советского общества» официально оформили отказ партии от властных полномочий, обеспечивающий якобы «полновластие Советов». В Политбюро и ЦК КПСС произошла чистка, сравнимая по масштабам со знаменитыми чистками тридцатых годов. В начале 1988 года в Москве прошла первая пресс-конференция Народно-Трудового Союза, а затем в СССР стал выходить журнал «Посев». В конце этого же года в Ленинграде на массовой демонстрации на стадионе «Локомотив» был поднят трёхцветный российский флаг.
Вот на каком фоне действовали творческие союзы и работали печатные издания, эту деятельность освещавшие. Различные мероприятия Союза писателей России неизменно превращались в дискуссионные площадки, на которых не самые последние умы нашей страны размышляли о будущем державы и судьбе народа.
В октябре 1988 года состоялось выездное заседание секретариата правления СП РСФСР в Рязани. В этом мероприятии участвовали руководители российского Союза писателей и Союза писателей СССР, а также приглашённые прозаики, поэты и критики первого ряда из многих областей России.
Поначалу большую группу писателей пригласили на беседу с первым секретарём Рязанского обкома. Когда он начал докладывать о замечательных достижениях во всех сферах общественного производства, я потихоньку вышел на улицу. И обнаружил на скамейке в сквере перед обкомом Георгия Витальевича Семёнова. Известный прозаик, член правления СП России, он не был публичной фигурой вроде некоторых собратьев по перу, но отличался высочайшей интеллигентностью и знал, кажется, всё на свете. Мы о многом поговорили в те полтора часа, которые рязанские власти использовали для просвещения участников выездного заседания. Георгий Витальевич не питал иллюзий относительно будущего страны. «От Союза останется Московское княжество с границей по Оке. Всё к тому идёт. Прибалты уже собираются выйти из СССР». Естественно, я спросил: а что же нам делать? «Выходить из Союза, – ответил Георгий Витальевич. – Объявить суверенитет России, и выйти».
Признаюсь, я был ошарашен. Высказывание Семёнова показалось не только неисполнимым, но и просто кощунственным. Как же так… Россия, становой хребет державы – и выйти из этой державы? Ещё большее потрясение я испытал уже на самом заседании секретариата. В резком вступительном слове Юрия Бондарева, в выступлениях Петра Проскурина, Валентина Распутина и других писателей прозвучала всё та же тема: России надо самоопределяться. Валентин Григорьевич прямо сказал: если в республиках считают русских оккупантами, захватчиками национальных ресурсов, то давайте освободим их от оккупации, оставим им ресурсы и выйдем из СССР. По тексту, наверное, не точно, но по смыслу – отвечаю.
Всё выездное заседание прошло как обсуждение темы, заявленной в выступлениях Проскурина и Распутина. Вернувшись в Москву, я рассказал Колосову о секретариате. «Давай дождёмся стенограммы и определимся», – решил Михаил Макарович. Через несколько дней стенограмма выездного заседания была у меня, и я засел за отчёт. Содержание этого отчёта предполагало два варианта действий: либо печатать, как есть, либо не печатать совсем. Некоторые члены редколлегии склонялись ко второму варианту. Однако Колосов, после консультаций с руководством СП России, дал «отмашку» на публикацию. Скорей всего, сказалось то обстоятельство, что ежедневные газеты уже выступили с информациями о рязанском секретариате и довольно резко оценили выступления его участников. В некоторых корреспонденциях прозвучало определение «провокационные речи в Рязани». В этих условиях молчать о секретариате в российской писательской газете было бы просто глупо.
Итак, я подготовил отчёт на 12 полос. Ровно в половину объёма газеты. Поехал к Ю.В. Бондареву визировать текст. Юрий Васильевич долго черкал своё вступительное слово, а потом раздражённо сказал: «Это надо хорошо обмозговать. Оставь гранки…». Наутро я поехал на Комсомольский за гранками. «Я снял вступительное слово, – огорошил меня Бондарев. – Есть чем забить место?». Понятное дело, место можно было забить фотографиями… «Остальное я не трогал, – продолжал Юрий Васильевич. – Можно печатать. Но над своим заключительным словом я ещё подумаю».
О том, что «Лит.Россия» готовит большой отчёт с рязанского «сидения», многие участники выездного секретариата знали. И многие ходили ко мне с просьбой посмотреть свои тексты. Естественно, смотрели не только свои, но и чужие. Поскольку читали гранки в старом варианте, то все были убеждены, что газета выйдет со вступительным словом Бондарева. Перед самым подписанием номера в печать я позвонил Юрию Васильевичу: мол, какова судьба заключительного слова? «Снимаем, – сказал он. – Давай напишем так: открыл выездное заседание и закрыл его Юрий Бондарев».
Вот так отчёт с рязанского выездного заседания вышел без выступлений Юрия Васильевича Бондарева. За свежим номером газеты ко мне заглянул Владимир Бондаренко, тоже выступавший в Рязани, открыл отчёт и сильно удивился. Я рассказал о перипетиях вёрстки. «Такое впечатление, – задумчиво сказал Бондаренко, – что на медкомиссии все сняли трусы, а на одном оказались ещё и плавки»… Ничего не могу добавить к этому высказыванию нашего замечательного критика.
Потом, через несколько лет, многие оценили и мужество, и глубину предложения Валентина Григорьевича Распутина. Если бы наши бояре послушали нашего писателя… Ведь всё равно к этому пришли! Только новое государство, ориентированное на национальные интересы, мы начали бы строить не в конце первого десятилетия XXI века, чем сейчас занимаемся, а гораздо раньше. Но идею перехватили другие. И сделали всё, чтобы под флагом суверенизации построить в России евроатлантическую общественную модель. Которая так и не состоялась, но золотое время, почти двадцать лет, мы потеряли безвозвратно!

Курилы

В феврале 1990 года Управление информации МИД СССР организовало большую поездку советских и иностранных журналистов на Сахалин и Южные Курилы. Приглашения были разосланы во все крупные издания. В группе журналистов советских оказалось только двое: ваш покорный слуга и фотокорреспондент журнала «Родина». Почему приглашение проигнорировали редакции той же «Литгазеты» или «Известий», я понял потом…
Условия для работы журналистов были идеальными: к нашим услугам любой транспорт, включая самолёты и вертолёты, пресс-релизы и выборки из публикаций японских газет. Почему курильская тема стала в повестку дня? Если коротко: жители Сахалина и Курил были обеспокоены заявлениями членов межрегиональной депутатской группы в новом Верховном Совете СССР – Ю.Афанасьева, Г.Попова, Б.Ельцина и других. Они зачастили с визитами в Японию, и поскольку больная для японцев курильская проблема затрагивалась постоянно, члены МДГ в интервью японским СМИ высказывались в том смысле, что острова Южнокурильской гряды перейдут к Японии, едва в России установится новый демократический порядок. О развале СССР в то время говорили как о почти решённом событии.
Потом я узнал, что в редакциях центральных газет скопились мешки писем от сахалинцев и курильчан: мы не хотим «под японцев», это наша земля!
Моя главная задача в командировке состояла в том, чтобы рассказать о жизни и проблемах жителей Сахалина и островов, разобраться, насколько обещания членов МГД соотносятся с чаяниями дальневосточников. И уж во вторую очередь поразмышлять над историей отношений России и Японии. Естественно, перед командировкой я прочитал кубометр исторической литературы, включая некоторые переводные работы. Большим специалистом по истории русско-японских отношений я не стал, но это, повторяю, и не было моей главной задачей.
Две недели я катался по островам. Даже зимой они были прекрасны. Познакомился с промысловиками, пограничниками, партийными и хозяйственными работниками, учителями, милиционерами. Узнал невероятные вещи. Нашим пограничникам запрещается стрелять по браконьерам, если те не останавливаются. Лучшие консервы с Кунашира и Шикотана идут не в СССР, а в Японию. Нашим работницам на рыбзаводах не хватает обычных ножниц, которыми отрезают острые колючки хека. Патриотические организации на островах не могут пробиться с письмами в редакции центральных газет. И ещё: на Курилах люди уже несколько лет строят собственные дома – то есть собираются оставаться, пускать корни на этой далёкой земле.
В марте в «Лит.России» вышло три моих многополосных очерка под общим заголовком «Курильское ожерелье». Я рассказывал о нуждах островитян, о предложениях использовать богатейшие ресурсы Сахалина и островов на паях с японцами, о наведении элементарного порядка в разработке богатств шельфа и океанских глубин. Не дождавшись даже конца публикаций, на очерки накинулись «Московские новости» и журнал Коротича «Огонёк». В «Огоньке» опубликовали большой «круглый стол», где уважаемые учёные скрупулёзно разбирали мои ошибки в изложении русско-японских отношений. Те, кто знает, каков цикл журнального производства, поймут, на какой скорости проводился круглый стол, и как резво готовились его материалы в печать…
Потыкав меня фейсом в тейбл и поймав на малозначительных исторических ошибках, «Московские новости» и «Огонёк» попытались дезавуировать весь смысл очерков. Поначалу хотелось написать в эти издания: а что же вы, вместе с уважаемыми учёными, сами молчите? Где ваши научно выверенные статьи о проблеме? Расскажите, наконец, кто прав, кто виноват, что курильская проблема зависла! Ведь у вас, в отличие от меня, есть доступы во все архивы, ко всем зарубежным публикациям. Но потом я понял: не в коня корм. Им и не нужна была правда.
Зато результаты публикаций не замедлили сказаться. Пограничникам впервые за десять лет разрешили применять оружие в погонях за иностранными браконьерами. Во Владивостоке через два месяца после публикации очерков состоялась целая серия судов над экипажами браконьерских сейнеров, и в наши морские закрома они перестали заглядывать с прежней наглостью. Хозяйственники на Сахалине и Курилах стали более уверенно разговаривать с иностранными предпринимателями. Хотя потом и не удалось избежать серьёзных просчётов при реализации проекта «Сахалин», но главное было сказано: островные ресурсы – наши!
Знакомые из Управления информации МИДа рассказывали, что мои очерки лежали на столе у министра Шеварднадзе, исчерканные вдоль и поперёк… На сессии Верховного Совета очерки стали предметом запроса к министру иностранных дел. Обещания демократических вождей отдать Курилы пошли на убыль. Острова остались российской землёй. Почему на этих осколках империи по-прежнему трудно живётся – другой вопрос. И не ко мне.
Свою поездку на Курилы и публикацию об этом в «Литературной России» я считаю самой большой удачей в моей журналистской практике.

Храм

В советское время в среде историков бытовала такая шутка: «Если взять всех, кто помогал Владимиру Ильичу носить бревно на субботнике, они не поместятся в Кремле». А если взять всех, кто считает себя инициатором возрождения Храма Христа Спасителя, то они, наверное, тоже не поместятся в этом огромном храме. Да, «Литературная Россия» имела прямое отношение к возрождению памятника воинской славы Отечественной войны 1812 года, но случилось это совсем не так, как нынче описывают некоторые «участники» событий. Инициаторами восстановления, по моему глубокому убеждению, стали «простой советский писатель» Владимир Сергеевич Сидоров и «простой советский редактор» Эрнст Иванович Сафонов.
В апреле или в мае 1989 года заместитель главного редактора Святослав Юрьевич Рыбас передал мне письмо от Сидорова, писателя и историка донского казачества. Мы с Сидоровым были шапочно знакомы – Владимир Сергеевич одно время работал в редакции журнала «Дон», а у меня в этом журнале выходили повести. Сидоров написал в редакцию небольшое письмо: вы, мол, там, в Москве, все политикой занимаетесь, а у вас под носом ДЕЛО лежит. Организуйте восстановление Храма Христа Спасителя – это и будет настоящая политика!
С письмом я пошёл к Сафонову.
– Интересно… – протянул Эрнст Иванович, – действительно, может получиться ДЕЛО. Давайте напечатаем!
– А потом? – спросил я. – Прокукарекаем – и что дальше?
– Посмотрим, что народ скажет…
Надо заметить, что народ тогда стоял в очередях за макаронами и носками, водкой и сигаретами. Перестройка смела с прилавков всё, и Москва защищалась от провинциального нашествия «визитной карточкой покупателя». Люди проклинали перестройку и её вдохновителей. До порушенного ли храма тут? Эти соображения я высказал Сафонову.
– Вот в такое время и думают о душе, – усмехнулся Эрнст Иванович.
Каюсь, письмо Сидорова я готовил к печати с некоторым скепсисом. Но когда оно вышло, в редакцию хлынул поток откликов. Большинство читателей поддерживало идею восстановления. Мы напечатали некоторые письма, в том числе и рассказ одного из инженеров, участвовавших в подготовке взрыва Храма. Дальше – больше. Пошли переводы на самые разные суммы – от нескольких рублей до сотен. Люди приносили в редакцию деньги и церковную утварь. «Лит.Россия» начала печатать списки жертвователей. Много делал в организационном плане сотрудник отдела информации Юрий Юшкин – встречался с коллективами московских предприятий и организаций, редактировал письма и обращения, давал отчёты с собраний трудовых коллективов, поддерживающих идею восстановления Храма.
Мы не представляли, во что выльется наша инициатива. Внешне это была обычная журналистская работа, и единственное, что её отличало на сей раз, – мы ратовали не за очередное повышение градуса «гражданственности советской поэзии», а за возвращение Москве памятника погибшему русскому воинству, за восстановление православного символа. Какие чувства при этом испытывали мы, члены КПСС, выпускники всяческих университетов марксизма-ленинизма? Многие из нас, может быть, впервые по-настоящему ощутили свою причастность к делам и мыслям того самого народа, «от имени и по поручению» которого раньше вещали с газетных полос… Но главное было сделано: еженедельник «Литературная Россия» исполнил свою роль коллективного пропагандиста и организатора.
– Поток энтузиазма надо направить в нормальное русло, – сказал Сафонов на одном из заседаний редколлегии.
На общем собрании решили организовать Фонд восстановления Храма Христа Спасителя. Его председателем избрали Святослава Рыбаса. Едва мы в очередной раз прокукарекали об этом в газете, как идею тут же подхватили на высоком уровне. В сентябре 1989 года в редакции прошла Всероссийская учредительная конференция по воссозданию Храма Христа Спасителя, был образован Фонд, куда вместе с «Литературной Россией» вошли многие творческие Союзы. Председателем правления Фонда избрали Владимира Солоухина. А потом, уже в новые времена, всех неназойливо оттёр «Наблюдательный совет по воссозданию Храма Христа Спасителя», организованный на правительственном уровне. Святослава Рыбаса оставили членом этого совета. И на том спасибо… Теперь на возрождённом Храме есть таблички с именами главных восстановителей. Фамилий Сафонова и Сидорова я там не нашёл. Но, занимаясь долгое время историей, я уже понял, что она – самая капризная и самая неблагодарная дама, а историки, как правило, избирательно забывчивы.
Поэтому и прошу не считать мои заметки главой из истории России. Это моё, очень личное, восприятие того времени, которое мы имели счастье и несчастье пережить.

Вячеслав СУХНЕВ


Вячеслав Юрьевич СУХНЕВ, член Союза писателей и Союза журналистов России, член бюро прозы Московской городской организации СП РФ. В 1985 – 1990 годах – заместитель редактора, редактор отделов критики и информации, член редколлегии еженедельника «Литературная Россия».

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.