БЕЗ ПЫЛИ И ЛИШНЕГО ШУМА

№ 2015 / 5, 23.02.2015

или Как готовилась масштабная перестройка «Литгазеты»

Возглавив журнал «Иностранная литература», Чаковский вознамерился писательскому сообществу доказать, что не такой уж он реакционер, а вполне даже либерал, готовый печатать модных западных авторов. Он явно хотел стать первым и опередить «Новый мир» и «Знамя», а также только что созданную «Юность». Но без громких имён добиться этого было невозможно. Чаковский решил делать ставку на Хемингуэя, благо у него под руками оказался перевод повести «Старик и море». Он дал указание открыть популярным американским писателям первый номер журнала. А дальше начались непонятки.

По одной версии, Чаковского решил переиграть Катаев из «Юности». Тот вроде первым застолбил за своим журналом перевод повести Хемингуэя, а Чаковский обвёл своего конкурента как мальчишку. Андрей Яхонтов, чтобы восстановить истину, обратился к полемике двух редакторов. Он писал: «Катаев опубликовал в журнале «Юность» мемуар, где действовал персонаж с «вонючей сигарой во рту», про которого ходили слухи, что он «шьётся в сферах». Речь шла о Чаке (только он из всей литературной братии дымил сигарами), который до «ЛГ» возглавляя журнал «Иностранная литература» и собираясь публиковать Хемингуэя, но прознал: эту же вещь Катаев собирается печатать в «Юности». После чего шепнул Катаеву: «В ЦК к этому произведению относятся плохо». И Катаев от публикации старика Хэма воздержался, а Чаковский в «Иностранке» его тиснул и снискал лавры. Волей случая я познакомился с отповедью Чака, направленной лично Катаеву (обнародовать это ответное послание не позволил всё тот же ЦК КПСС): «Ты всегда был трусом, Валя…» Отводя от Катаева сей язвительный упрёк (только смелый художник мог отважиться в те времена на создание романа «Уже написан «Вертер»), не могу не заметить: Чаковский Катаева в случае с Хемингуэем (пусть не самым джентльменским способом) обыграл. Обхитрил» («Московский комсомолец», 2013, 9 ноября).

Однако у работавшей под началом Чаковского германистка Раисы Орловой другая версия. Она утверждала, что Чаковский в какой-то момент струсил и хотел Хемингуэя снять из номера. Орлова писала: «После очередного приёма в Министерстве иностранных дел Чаковский созвал срочное заседание редакции:

«Вячеслав Михайлович Молотов сказал мне о «Старике и море»: «Говорят, что это глупая повесть. Кто-то всё время ловит и ловит какую-то рыбу». Надеюсь, вам понятно, что мы этого печатать не будем. И я настаиваю, чтобы все разговоры о Хемингуэе прекратились». Одним из членов редколлегии был Илья Эренбург. Он встретил Молотова летом и спросил, почему тот запретил Чаковскому публиковать хорошую повесть Хемингуэя. «Я никому ничего не запрещал. Я этой повести не читал. Вы должны решать сами». Эренбург немедленно сообщил об этом разговоре. И в сентябре 1955 года, в третьем номере «Иностранной литературы», впервые после шестнадцатилетнего перерыва Хемингуэй был опубликован по-русски. Вслед за этим была напечатана статья Ивана Кашкина «Перечитывая Хемингуэя». Кашкин ещё в 30-е годы переводил его, исследовал его творчество. Редакция настаивала, чтобы он не только хвалил любимого автора, но непременно указал бы на недостатки, – чего писатель «не понял», чего «не отразил» (Р.Орлова, Л.Копелев. Мы жили в Москве. 1956–1980. М., 1990).

Партаппарат появление Хемингкуэя в «Иностранной литературе» не одобрил. И Чаковский запаниковал. Чтобы как-то выпутаться из этой истории, он решил обратиться к своему покровителю Суслову и попросить у того указаний, как выстраивать линию журнала. 23 декабря 1955 года Чаковский написал Суслову:

«Многоуважаемый Михаил Андреевич!

Прежде чем воспользоваться Вашим разрешением и позвонить Вам относительно приёма, я хочу перечислить некоторые из главных вопросов, по которым мне хотелось бы иметь Ваши советы и указания. К этим опросам относятся следующие:

1. Известно, что в некоторых странах народной демократии, особенно в Венгрии, наблюдается обострение идейной борьбы, особенно в литературной среде.

В какой степени журнал «Иностранная литература» должен вмешиваться в ход этой борьбы, должен ли он своих публицистическом и литературно-критическом отделах, в частности, в отделе «Трибуна», освещать эти вопросы, в какой степени должен высказывать своё отношение и критиковать те или иные неправильные взгляды товарищей из стран народной демократии и т.д.

Речь идёт, таким образом, о методологии отражения литературно-идеологических дискуссий на наших страницах и о степени и форме вмешательства журнала в литературно-общественную жизнь стран народной демократии.

2. Намереваясь и в дальнейшем как можно шире публиковать в журнале произведения писателей из стран народной демократии, редакция видит определённые трудности в этом деле.

Речь идёт о том, что ряд романов громоздки по размеру и в случае напечатания займут много номеров. Таким образом, количество представленных стран значительно сузится. Вместе с тем, печатание в журнале сокращённых вариантов таких романов (в отдельном издании они, естественно, могут выходить целиком) значительно облегчило бы нашу задачу.

Однако такие сокращения, естественно, надо делать не только с согласия автора, но и в совместной работе его с редакцией. В связи с этим не представится ли целесообразным разрешить журналу приглашать в Москву того или иного автора из стран народной демократии, чьё произведение решено печатать, на месячный срок, для совместной работы.

Это поставило наши творческие связи на ещё более крепкий фундамент.

3. Известно, что письмо М.Шолохова, опубликованное о втором номере нашего журнала и перепечатанное газетой «Правда», вызвало широкий отклик со стороны различных писателей во многих газетах и журналах мира.

Недавно наша редакция получила от Советского комитета защиты мира сообщение, в котором комитет сообщает о получении от Всемирного совета мира письма с просьбой высказаться, как относятся советские писатели к многочисленным предложениям писателей многих стран о созыве международной встречи писателей, идею которой они выдвигают в связи с письмом Шолохова.

Не следует ли в связи с этим поручить Союзу писателей и Советскому комитету защиты мира продумать вопрос о возможности и целесообразности подобной встречи в широкой форме или отдельных встреч по группам стран и войти с соответствующим предложением в ЦК КПСС?

По каким линиям должна идти дальнейшая публицистическая пропаганда творческого общения писателей разных стран, к которому призвал в своём письме т. Шолохов?

4. Известно, что даже после Женевского совещания глав правительств большинство западных буржуазных газет отнюдь не прекратили систематическое печатание антисоветских статей, в том числе и о нашей художественной литературе.

В САСШ [Северо – Американских Соединённых Штатах. – В.О.], например, выходит ряд специальных журналов под маркой университетов («The American an East European Review», «Russian Review», «Soviet News» и др.) систематически печатающих клевету на нашу страну, народные демократии и нашу литературу.

Наша же пресса, стремясь следовать «духу Женевы», не только ослабила свою пропаганду за рубежом, но и контрпропаганду. Не следует ли нашему журналу усилить контрпропаганду, используя советских и иностранных авторов (статьи, «письма в редакцию» и т.д.), соблюдая, естественно, достоинство и такт в аргументации?

5. Какую позицию должен занять журнал по отношению к иностранным авторам, некогда дружественно относившимся к СССР, но в последующие годы скомпрометировавшими себя антисоветскими выступлениями и теперь занимающими более или менее нейтральную позицию? (Э.Синклер, Д.Пристли).

6. Следует ли в дальнейшем предоставлять трибуну в журнале тем буржуазным писателям, которые относятся к нам дружественно, играют определённую роль в движении борьбы за мир, но в своих, в целом идущих нам на пользу выступлениях, допускающих те или иные отклонения по отдельным вопросам, с точки зрения принятых у нас идеологических норм?

Следует ли избегать их публицистических выступлений или в отдельных случаях идти на то, чтобы печатать их одновременно со статьёй кого-либо из советских писателей или критиков, разъясняющих советскую точку зрения по данному вопросу?

7. У журнала «Иностранная литература» имеется ряд неотложных нужд, о которых мне хотелось бы информировать Вас перед официальным обращением в письме в ЦК» («Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953-1957. Документы. М., 2001. С. 457–459).

Суслов передал письмо Чаковского двум заведующим отделами ЦК – Дмитрию Поликарпову и Борису Пономарёву. Ответ последовал 12 января 1956 года. Поликарпов и заместитель Пономарёва – И.Виноградов сообщили своему руководству:

«Главный редактор журнала «Иностранная литература» т. Чаковский просит принять его в ЦК КПСС и дать рекомендации по ряду вопросов, касающихся принципов работы редакции журнала и освещения процессов и явлений, происходящих в зарубежной литературе.

Часть из поставленных вопросов требует положительного рассмотрения.

Тов. Чаковский говорит о необходимости установления тесного творческого контакта редакции журнала «Иностранная литература» с писателями стран народной демократии при подготовке к публикации произведений этих писателей. В связи с этим высказывается пожелание, чтобы редакции журнала было разрешено приглашать из народно-демократических стран авторов переводимых произведений для совместной работы над подготовкой перевода к печати.

Было бы целесообразно поддержать это пожелание. Но поскольку редакция журнала не располагает ассигнованиями на приглашение иностранных писателей, подобные деловые творческие поездки литераторов могли бы практиковаться за личные средства приглашаемых. Редакция могла бы в этом случае выплачивать приглашённому автору гонорар в советской валюте за публикуемое произведение.

Журнал «Иностранная литература» опубликовал в своё время письмо М.Шолохова, в котором содержится призыв к писателям всего мира расширять взаимные творческие связи на основе «духа Женевы». Из-за границы поступают многочисленные отклики на письмо М.Шолохова. Высказываются пожелания об организации международной встречи писателей. Следовало бы в связи с этим поддержать пожелание т. Чаковского, чтобы Союзом писателей СССР и Советским Комитетом защиты мира был обсуждён этот вопрос и внесены предложения в ЦК КПСС.

Заслуживает одобрения намерения редакции журнала «Иностранная литература» разоблачать клеветнические выступления реакционной прессы о литературе и культуре демократического лагеря, вести идеологическую контрпропаганду, привлекая иностранных авторов.

Тов. Чаковский просит разъяснить, как следует относиться к таким писателям, как Э.Синклер, Д.Пристли, которые в 30-е годы придерживались демократических взглядов, а после второй мировой войны высказывались против политики Советского Союза, в настоящее же время занимают нейтралистские позиции.

Вопрос об отношении к Э.Синклеру рассматривался в ЦК КПСС. Было рекомендовано объективно оценивать его деятельность и литературное наследие, переиздавать его реалистические, разоблачающие капитализм произведения, критикуя слабые, реакционные стороны творчества. Эти принципы должны определять также отношения журнала «Иностранная литература» к Э.Синклеру, Д.Пристли и другим подобным буржуазным писателям.

Другие вопросы, поставленные в письме т. Чаковского, вызваны не совсем правильным представлением о роли и идеологических задачах журнала «Иностранная литература». Тов. Чаковский, в частности, просит дать указания, в какой мере журнал должен «вмешиваться» в идеологическую борьбу, происходящую в литературе стран народной демократии, критикуя ошибочные взгляды литераторов этих странах, освещая литературные дискуссии.

Журнал «Иностранная литература» не является каким-то руководящим или направляющим центром по отношению к литературам стран народной демократии. Его задача – знакомить советских читателей с лучшими произведениями зарубежной литературы, достижениями художественной и эстетической мысли, способствовать обмену творческим опытом между зарубежными и советскими писателями и критиками. Вопрос о «вмешательстве» в литературную жизнь и борьбу в странах народной демократии перед журналом не может стоять. Журнал должен освещать идеологическую борьбу, происходящую в литературе народно-демократических стран, и в духе той оценки, которая дана этим явлениям в решениях соответствующих коммунистических и рабочих партий. Как правило, в таких случаях журнал должен привлекать компетентных авторов из самих стран народной демократии.

Редакция журнала стремится во чтобы то ни стало привлечь в качестве своих авторов видных буржуазных писателей – не только тех, которые участвуют в движении сторонников мира, относятся лояльно к демократическому лагерю, но и тех, которые стоят в стороне от прогрессивного движения, выступают против прогрессивной идеологии, творчество которых носит упадочнический характер.

Эта линия проявилась, в частности, в объективистском подходе к публикации на страницах журнала аполитичной и во многом натуралистической повести Хемингуэя «Старик и море» (№ 3 за 1955 г.), построенной на патологических явлениях повести Мориака «Обезьянка» (№ 6 за 1955 г.), в которой тема борьбы против войны переносится в ирреальный план, в мир мифических героев.

Для ознакомления советского читателя с процессами в современной буржуазной литературе журнал вправе публиковать отдельные художественные произведения буржуазных авторов. Но им должна даваться оценка с позиций марксистской эстетики. Однако этих критических оценок в вышедших шести номерах журнала «Иностранная литература» нет. Редакция не высказывает критических взглядов на произведения крупных буржуазных мастеров. Вслед за журналом «Иностранная литература» другие наши периодические издания заняли те же позиции по отношению к опубликованным произведениям буржуазных авторов. Так, в обзорной статье о прозе журнала «Иностранная литература» (С.Львов «Место человека в жизни» «Литературная газета» от 27 октября 1955 г.) нашлись одни лишь хвалебные слова о повести Хемингуэя «Старик и море», поощряющие линию, занятую журналом.

В среде читателей подобный подход к буржуазной литературе порождает неправильные представления. В Московском университете, например, иногда даже задаются вопросы, следует ли относить повесть Хемингуэя к произведениям социалистического реализма.

В истории со статьёй французского писателя Веркора, о которой рассматривался вопрос в ЦК КПСС, проявились те же неверные позиции, которых придерживается главный редактор журнала «Иностранная литература». Тов. Чаковский считал необходимым опубликовать в журнале статью Веркора «Проблемы, волнующие французских писателей», несмотря на то, что в ней осуждается прогрессивная литература, высказываются взгляды, направленные против марксистско-ленинской эстетики. Из того факта, что по указанию ЦК КПСС редакции журнала было рекомендовано воздержаться от печатания статьи Веркора, т. Чаковский не сделал правильных выводов и в своём письме вновь ставит вопрос, может ли журнал публиковать статьи буржуазных авторов, в которых содержатся неприемлемые, с точки зрения нашей идеологии, положения.

В связи с постановкой такого вопроса считали бы необходимым обратить внимание т. Чаковского на то, что налаживать контакты и сотрудничество с деятелями буржуазной культуры следует без идеологических уступок» («Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953–1957. Документы. М., 2001. С. 477–479).

Возглавляя журнал «Иностранная литература», Чаковский продолжил выполнять деликатные задания негласной партийной разведки и лично Суслова. Он должен был докончить то дело, которое в своё время провалили Константин Симонов и Виктор Полторацкий, не сумевшие вернуть Бунина из Франции в Советский Союз. Да, Бунин потом (в 1953 году) скончался. Но остались вопросы с его парижскими архивами. Повисли в воздухе и многие проблемы, касавшиеся других писателей и первой эмиграции и их родни.

В архиве сохранилось донесение Чаковского в ЦК КПСС, датированное 27 ноября 1956 года. Писатель сообщил:

«В день отъезда моего из Парижа, 5 ноября 1956 года. сотрудник нашего посольства т. Окулов познакомил меня в помещении посольства с Ксенией Александровной Куприной, дочерью известного русского писателя А.Куприна,

При этом т. Окулов коротко информировал меня об истории Ксении Куприной.

К.Куприна изъявила желание специально побеседовать со мной и вечером того же дня, накануне моего отъезда на аэродром, посетила меня в гостинице.

Из разговора с т. Окуловым и рассказа самой Куприной выяснилось нижеследующее.

В своё время, когда Куприны решили вернуться в СССР, их дочь Ксения, будучи молодой девушкой и начиная во Франции карьеру в качестве киноактрисы, решила не покидать Францию вместе со своими родителями и остаться в Париже. С тех пор прошло много лет, кино и театральная карьера Куприной, видимо, не удалась, хотя все эти годы она продолжала работать в театрах.

Некоторое время тому назад она решила просить разрешения переехать в СССР и примерно год тому назад наше посольство, которое, по заявлению т. Окулова, поддерживает просьбу К.Куприной, считает её хорошим человеком и постоянно использует для работы с советскими делегациями в качестве переводчицы, переслало все необходимые бумаги в МИД СССР.

В течение последнего же года К.Куприна переслала в Союзх писателей СССР неопубликованный стихотворный перевод Д.Куприна пьесы Шиллера «Дон Карлос» для использования на советской сцене или в издательстве и кроме того, обратилась в Министерство культуры СССР с просьбой помочь ей защитить права отца перед одной из французских кинофирм, экранизировавшей в искажённом виде произведение Д.Куприна «Олеся».

В течение года К.Куприна не получила ответа ни на одну из своих просьб.

Что касается первой и главной просьбы Куприной о разрешении ей поселиться в СССР, могу сообщить, что в разговоре с К.Куприной я пытался выяснить, как она представляет себе свою дальнейшую жизнь в СССР, если её просьба будет удовлетворена. В ответ К.Куприна сказала, что у неё, естественно, нет «никаких требований» и её единственная просьба заключается в том, чтобы ей была предоставлена возможность жить в Москве и работать в одном из московских театральных коллективов. (Она говорит по-русски как русская, и кроме артистической специальности, может быть декоратором и костюмером).

Перед тем, как написать настоящее письмо, я пытался выяснить, в каком положении находится дело К.Куприной в советских организациях. Работник консульского Управления МИД СССР т. Киреев сообщил мне, что вопрос о возвращении К.Куприной в СССР не решается только потому, что ни Союз писателей СССР, ни Министерство культуры СССР не отвечают на запрос МИДа о возможности трудоустройства К.Куприной в СССР. Установить что-либо подробнее относительно прохождения других просьб Куприной в наших организациях мне не удалось.

Я, естественно, не имею возможности высказать своё мнение по поводу переезда К.Куприной в СССР, так как не знаком с документами, характеризующими её общественно-политическое лицо.

Однако, я полагаю, что если дело обстоит именно так, как мне сообщили в устном разговоре, то для нашей страны било бы определённым политическим выигрышем возвращение в СССР дочери знаменитого русского писателя.

Учитывая это, мне кажется, что такие вопросы как предоставление К.Куприной жилплощади в Москве и устройство её на работу в один из московских театральных коллективов не могли бы представить непреодолимой трудности.

Исходя из изложенного, я полагал бы целесообразным, если бы ЦК КПСС счёл возможным, дать указания:

Поручить МИД СССР, Министерству культуры СССР и Союзу писателей СССР представить свои соображения о возможности возвращения в СССР К.Д.Куприной, а также о её трудоустройстве.

Предложить Министерству культуры СССР и Союзу писателей СССР информировать отдел культуры ЦК КПСС о том, что ими сделано в связи с просьбами К.Куприной, связанными с публикацией в СССР произведений её отца и с экранизацией его произведения во Франции, (речь идёт о посланном стихотворном переводе и об истории с экранизацией «Олеси»)».

(РГАНИ, ф. 5, оп. 36, д. 14, лл. 144–147).

 

Надо отметить, что в глазах писательского сообщества Чаковский всегда хотел выглядеть не законченным ретроградом или каким-то мастодонтом, а очень даже респектабельным литератором. Он ведь в «Иностранной литературе» иногда сознательно пропускал ещё те вещицы. Вспомним хотя бы нашумевшую статью Ильи Эренбурга «Уроки Стендаля», которая была напечатана в июньском номере журнала за 1957 год. Что – такой искушённый в интригах редактор не предполагал, какое этот материал вызовет недовольство на Старой площади?! Конечно, предполагал. Реакця последовала незамедлительно: заместитель заведующего отделом культуры ЦК Борис Рюриков письменно осудил и Эренбурга, и Чаковского и журнал. Ну, а дальше-то что? А ничего как и рассчитывал Чаковский, ему слегка лишь попеняли зато какой шум поднялся вокруг журнала. Номер «Иностранки» со статьей Эренбурга народ выхватывал буквально из рук. О лучшей рекламе и мечтать было нельзя. Другое дело, Чаковский и тут подстраховался, тут же после Эренбурга поместив целый ряд пустых, но должны оправдать его как редактора материалов.

Кстати, когда Чаковский увидел, что конъюнктура поменялась, он решил срочно избавиться от раздражавших партаппарат личностей и заменить их на всех устраивавших людей. Идя у него на поводу, один из руководителей Союза писателей СССР Георгий Марков 20 мая 1958 года направил в ЦК КПСС следующую записку:

«Секретариат Правления Союза писателей СССР принял постановление о частичном изменении состава редколлегии журнала «Иностранная литература».

Секретариат освободил от обязанностей членов редколлегии журнала тт. Н.Н. Вильмонта и С.В. Образцова. Их освобождение вызвано тем, что С.В. Образцов длительное время не принимал практического участия в работе журнала, а Н.Н. Вильмонт – в связи с установлением специальной должности заместителя главного редактора по отделу критики.

В состав редколлегии журнала вновь введены тт. Гафуров Б.Г. – директор Института востоковедения Академии наук СССР, Терешкин В.И. – ответственный работник аппарата ЦК КПСС и М.А. Шолохов.

Таким образом редколлегия журнала «Иностранная литература» утверждена Секретариатом Правления Союза писателей СССР в следующем составе:

Анисимов И.И.

Аплетин М.Я.

Ауэзов М.О.

Гафуров Б.Г.

Герасимов С.А.

Дангулов С.А. – зам. главного редактора

Мотылева Т.Л.

Никулин Л.В.

Родионов Н.И. – зам. главного редактора

Терешкин В.И.

Чаковский А.Б. – главный редактор

Шолохов М.А.

Щипачёв С.П.

Просим ЦК КПСС санкционировать это решение Секретариата Правления Союза писателей СССР».

(РГАНИ, ф. 5, оп. 36, д. 60, л. 10).

Сотрудники отдела культуры ЦК Б.Рюриков и Н.Трифонова, получив этот документ, доложили своему руководству, что они «не имеют возражений против изменений в составе редколлегии журнала «Иностранная литература». Ведь все понимали, что вся перестройка была затеяна из-за двух фигур: Эренбурга и Шолохова. Один стал сильно раздражать Суслова, а другого партаппарат изо всех сил продвигал в нобелевские лауреаты и поэтому всё делал для того, чтобы улучшить репутацию писателя на Западе.

Подчеркну: Чаковский всегда умел приласкать нужных людей, в угоду времени включать в свои книги острые куски и даже учитывать какие-то критические замечания, которые звучали в его адрес. У кого-то такая гибкость писателя даже порождала иллюзии: мол, люди меняются и ещё могут родить что-то высокое.

Раиса Орлова и Лев Копелев рассказывали о том, как пытался обелить этого посредственного сочинителя, к примеру, Иван Макарьев. «Макарьев, – писали супруги, – по просьбе Чаковского написал развёрнутую внутреннюю рецензию на рукопись его очередного романа, безоговорочно рекомендуя издать «ценную» книгу. Мы знали, что такое литературная продукция Чаковского, – посредственная беллетристика с незамысловатыми «интеллектуальными узорами». И опять был неприятный разговор с Макарьевым. Он возражал уверенно: «Ну, конечно, это не Флобер. В сокровищницу литературы не войдёт. Но там есть несколько стоящих страниц и про нашего брата – реабилитированных коммунистов тепло говорится. Он становится на правильный путь. Ему нужно помочь, это нам тактически необходимо». Речь шла о книге «Год жизни», которую читать было просто невозможно.

Макарьев думал, что всех перехитрит. Но у него это не получилось. Не поэтому ли он, запутавшись, где свои, а где чужие, почувствовал себя всеми обманутым и преданным и покончил жизнь самоубийством?!

Чаковский, естественно, ни на какой путь, отличавшийся от официального курса партии, становиться не собирался. Да, если это было в его интересах, он иногда подыгрывал и либералам. Но, повторю своя шкура ему была дороже. Поэтому он, когда чувствовал лично для себя опасность, не брезговал и откровенными доносами. Приведу одно из его писем в инстанции.

«ЦК КПСС

Редакция журнала «Иностранная литература» считает необходимым обратить Ваше внимание на неправильные и вредные тенденции, проявляющиеся в статьях журнала «Дон», посвящённых вопросам зарубежной литературы.

Известно, что в январском номере 1960 г. журнал «Дон» опубликовал статью Г.Петелина, в которой автор огульно обвиняет всех советских литературоведов в беспринципности при оценке зарубежных писателей и явлений иностранкой литературы, выразившейся якобы в том, что одни и те же писатели оценивались в СССР в разные годы по-разному.

Уже эта статья как бы «подсказывала» зарубежной буржуазной прессе путь «использования советских источников» в своих клеветнических заявлениях о «диктате политической конъюнктуры» в советской критике. Насколько мы знаем, – редакция журнала «Дон» получила тогда соответствующее замечание от аппарата ЦК.

Однако в апрельской (№ 4) книжке этого года журнал «Дон» снова публикует статью того же Г.Петелина «Ремарк и ремаркизм», в которой в общем имеются те же ошибочные тенденции, что и в статье 1960 г. Не касаясь оценки второй статьи Г.Петелина по существу – в ней содержится и ряд правильных мыслей и положений – мы позволяем себе обратить Ваше внимание лишь на следующее:

Г.Петелин публично обвиняет журнал «Иностранная литература» в том, что он изъял из русского перевода романа «Триумфальная арка» некоторые антисоветские эпизоды.

Выходит, что журнал «Дон» как бы «разоблачает» практику печатания зарубежных произведений в СССР, во всеуслышание заявляя о сокращениях, которые делаются по политическим мотивам. В статье Г.Петелина даже воспроизводятся абзацы антисоветского характера, выпущенные при публикации «Триумфальной арки» в журнале «Иностранная литература».

Таким образом журнал «Дон», (а вслед за ним, «как будет, указано далее, и газета «Литература и жизнь») объективно выполнили роль поставщиков «фактического материала» для наших буржуазных критиков, кричащих о наличии в СССР политической цензуры. К тому же и «Дон», и «Литература и жизнь» неправильно излагают факты.

Как же обстоит дело в действительности:

1. Публикуя роман, редакция известила читателей в примечании, что он печатается с сокращениями. Эти сокращения составляют в общей сложности две журнальных страницы.

2. Редакция, сохранив полностью линию белоэмигранта Морозова и все его многочисленные высказывания, сочла необходимым исключить лишь те абзацы (бъёмом около 1/2страницы на машинке), которые, ничего не прибавляя к характеристике Морозова и к представлению о самом Ремарке, лишь повторяют оскорбительную для советских людей клевету, имевшую хождение среди белоэмигрантов. Характерно, между прочим, что журнал «Дон», восстанавливая эти абзацы и цитируя их в статье Г.Петелина, сам… делает в них купюру и, видимо, по тем же соображениям, что и редакция «Иностранной литературы». В середине отрывка после слов «четверо умерли» (имеются в виду те, кто расстрелял отца Морозова) Г.Петелин ставит многоточие там, где должна быть фраза «из них двое расстреляны своей же партией».

3. Далее, мы сократили граничащую с порнографией сцену, где Равик, по долгу службы, проводит медицинский осмотр проституток в публичном доме. Публикация подобного описания противоречила бы принципам советской печати, и упрёк за подобное сокращение в наш адрес со стороны советского журнала звучит по меньшей мере странно.

4. Наконец, нами был опущен не играющий никакой роли в сюжете и не нужный для характеристики Равика вставной эпизод (который Г.Петелин, кстати, сам лишь упоминает, а не цитирует в своей статье), где хозяйка гостиницы болтает о своих манипуляциях с портретами Маркса, Ленина, Троцкого и Гитлера.

Таким образом, редакция журнала «Дон», очевидно, по недомыслию, уже вторично оказывает услугу нашим зарубежным критикам из реакционного буржуазного лагеря, на этот раз заявляя, что сокращения диктуются не соображениями места или нравственности, а чисто политическими мотивами.

«Дон» – областное издание со сравнительно небольшим тиражом, и это могло бы в известной мере нейтрализовать вредные последствия подобных заявлений. Но вот редакция газеты «Литература и жизнь» решила популяризировать статью Г.Петелина (в номере от 17.V.61) и снова повторила, что «…при публикации романа «Триумфальная арка» журнал «Иностранная литература» изъял эпизоды, свидетельствующие об антикоммунизме Ремарка…»

Далее «Литература и жизнь» повторила вслед за «Доном» и безответственное утверждение, что журнал «Иностранная литература» якобы «…ушёл от того, чтобы объяснить читателям подлинную идейную позицию писателя». Читатели «Иностранной литературы» знают, что одновременно с окончанием печатания «Триумфальной арки», журнал опубликовал статью Дмитриева, подробно анализировавшую достоинства и недостатки романа и идейную позицию его автора.

Чрезвычайное легкомыслие редакции журнала «Дон» при отборе для печати материалов на темы зарубежной литературы, игнорирование этой редакцией уже полученных замечаний аппарата ЦК заставляет нас просить Вас обратить на это особое внимание.

Нам кажется, что заслуживает осуждения и позиция газеты «Литература и жизнь», воспроизведшей вредное утверждение из журнала «Дон» уже большим тиражом и в масштабах всей Российской Федерации.

А. Чаковский

29 мая 1961 года».

РГАНИ, ф. 5, оп. 36, д. 133, лл. 161–164. Подлинник.

Другое дело, что в отделе науки, школ и культуры ЦК КПСС по РСФСР, получив донос Чаковского, ограничились вызовом для беседы руководителя журнала «Дон» Михаила Соколова и главного редактора газеты «Литература и жизнь» Виктора Полторацкого.

В конце 1962 года Чаковский был назначен главным редактором «Литературной газеты».

                                       4. Первые манёвры перед масштабной реформой

После утверждения главным редактором Чаковскому дали две с небольшим недели определиться с новой редколлегией. Лидеры охранителей, когда узнали об этом, попытались протолкнуть своих людей. Но им сразу дали понять, что повторять историю, которая имела место с еженедельником «Литературная Россия», власть не намерена. Игры в демократию закончились. Право вносить предложения предоставлялось только Чаковскому, а последнее слово оставалось даже не за руководителями Союза писателей СССР, а за ЦК партии.

Чаковский подошёл к формированию новой редколлегии вдумчиво. В отличие от Поздняева он сразу на обострение ни с либералами, ни с охранителями не пошёл. Ему важно было сохранить баланс сил. Чаковский ведь не случайно оставил обоих заместителей, доставшихся ему от Косолапова: Юрия Барабаша и Артура Тертеряна. Поначалу сохранили свои позиции также Георгий Гулиа (он в «Литгазете» работал, кажется, со времён Владимира Ермилова и всегда – на руководящих должностях), куратор раздела русской литературы Евгений Осетров и руководитель отдела внутренней жизни Георгий Радов. А вот Бондарев и Солоухин были удалены: один, видимо, из-за близости к скандальным представителям исповедальной прозы и прежде всего Василию Аксёнову, а другой, наверное, за своё почвенничество и былую службу в «Огоньке» у Анатолия Софронова. Перемены коснулись раздела национальных литератур. Чаковский вернул в газету Юрия Суровцева, который после ссоры с Косолаповым недолго пробыл заместителем главного редактора журнала «Дружба народов», и без сожаления расстался с Григорием Корабельниковым. А в отделе искусств Евгений Сурков был заменён на более близкого редактору Бориса Галанова. Галанов, помимо всего прочего, находился в прекраснейших отношениях с Катаевым и даже собирался писать о том книгу. Понятно, что Чаковский с его помощью рассчитывал не то чтобы совсем ублажить своего вечного конкурента – Катаева, а хотя бы сохранить добрый мир. Во всяком случае конфронтация с Катаевым новому редактору «Литгазеты» ну никак не была нужна.

Желая прослыть справедливым, Чаковский вернул в редколлегию удалённого ещё при Симонове критика Александра Макарова. Кроме того, он пригласил в газету Ярослава Смелякова, который до этого недолго состоял в редколлегии газеты «Литература и жизнь» (пока в чём-то не сошёлся с Виктором Полторацким).

Добавлю, что из руководства Союза писателей СССР Чаковский позвал в редколлегию Георгия Маркова, а из Московской организации пригласил Роберта Рождественского и Бориса Галина. При этом он демонстративно никого не позвал из руководителей Союза писателей России, мотивируя это тем, что газета у него не всероссийская, а всесоюзная.

Подобный расклад устроил почти всех. Во всяком случае, никто большого шума поднимать не стал. Если и остались недовольные, то они предпочли взять паузу и какое-то время помолчать.

17 января 1963 года Чаковский провёл первую летучку. Ему интересно было услышать мнения сотрудников о новогодних номерах.

Основной обзор сделал Залман Румер. Это был опытнейший журналист, который на лету мог схватить тему и быстро выдать читабельный материал. Но жизнь научила его большой осторожности. Первый раз Румер обжёгся ещё в 1937 году, настрочив для «Комсомолки» статью с душком о неправильном поведении в быту писателя Ивана Шухова. Но потом его самого надолго сослали на Колыму. Выйдя из лагеря, Румер долго выбирал, к кому прислониться: к охранителям или либералам. Безопасно вроде было дружить с командой Соболева. Но в редакции газеты «Литература и жизнь» он так и не прижился и вернулся к либералам.

Румер на первой летучке с участием Чаковского очень хотел угодить новому начальству. Во вступительном слове он заявил:

«Я вижу сегодня главную задачу всех критиков в том, чтобы быть предельно кратким. На протяжении последней недели все сотрудники атаковали секретариат и добивались чести выступить в качестве дежурных критиков. При помощи общественных организаций решили, что мы двое должны взять на себя эту задачу.

Мне предстоит говорить о первых четырёх номерах. Номера были трудные, сложные. Приходилось на ходу создавать новый портфель материалов, на ходу работать с новыми авторами, и это наложило неизбежный отпечаток на тех номерах, о которых идёт речь».

(РГАЛИ, ф. 634, оп. 5, д. 556, лл. 2–3).

Разбирая материалы литературного отдела, Румер выделил статьи И.Касумова «Этот человек рядом» и В.Чивилихина «Друг – другу». Первую он похвалил, вторую разругал. Говоря о материале Чивилихина, он отметил:

«Автор вначале призывает к серьёзному, профессиональному разговору, но не получилось у него профессионального товарищеского разговора. В статье есть намёки и полунамёки, которые могут быть понятны ограниченной аудитории. Намёк, который брошен походя о писателях, которые встречаются за кружкой чая, не нужен.

Автор критикует Вознесенского за пошлое стихотворение «Полуторка». Если речь идёт о товарищеском профессиональном разговоре, то естественно ожидать, что вслед за тем, что сказано, что это пошлое стихотворение, должен быть какой-то доказательней разговор.

«Мне бы хотелось посоветовать хорошему, растущему поэту А.Вознесенскому съездить в совхоз «Дзержинский» Целинного края. От Петропавловска придётся километров двести с лишним добираться на полуторке, но там уже не тряско – года два назад протянули ровное шоссе. В совхозе живёт и работает генерал-майор Гвидон Фульгентьевич Червинский, бывший москвич с улицы Горького. Хорошо бы поэту познакомиться с Верой Фоминичной, «генеральшей»…».

В.Чивилихин вместо серьёзного товарищеского разговора переводит в в плоскость нелогическую: можно написать пошлое стихотворение о хорошей генеральше и можно написать хорошее о плохой.

«Когда сталкиваешься с подлинной живой жизнью, с её непростыми проблемами, кой-какие из наших литературных забот как-то мельчают, становятся зряшными и пустыми». Нельзя в такое время так писать о наших литературных заботах и непонятно, что имел в виду автор.

…А вот я на-днях был в больнице, где сделали операцию моему побратиму, он герой и т.п.

Какая связь? Я не вижу логики между тезисом и тем, как автор дальше развивает свою мысль.

Такие статьи сейчас производят странное впечатление. Не так нужно писать и разговаривать сейчас с писательской молодёжью. И если первая статья кажется мне хорошей спокойной партийной, доказательной, то статья В.Чивилихина должна быть признана неудачной и по тону и по содержанию».

(РГАЛИ, ф. 634, оп. 5, д. 556, лл. 4–5).

Потом Румер остановился на материалах Владимира Амлинского и Беллы Ахмадулиной. По его мнению, статья Амлинского «Ожидание счастья» просто украсила газету.

«Статья Амлинского, подчеркнул Румер, – интересна, как новаторская публицистическая статья. В нашей публицистике сейчас много недостатков: она бывает примитивна, не задевает читателя, а статьи Амлинского в нашей газете задевают людей. Это новая молодая публицистика. Опыт Амлинского стоит того, чтобы о нём поговорили отдельно. Кстати, эта фигура воспитана и выросла в «Литгазете». С такими людьми нужно заниматься. Опыт Амлинского показывает, что много хорошей талантливой молодёжи. Надо смелее привлекать в качестве публицистов молодых товарищей» (РГАЛИ, ф. 634, оп. 5, д. 556, л. 6).

Другие ораторы гнули свою линию. Георгий Гулиа, Борис Кушелев, Борис Леонтьев стремились сказать то, что должно было по их мнению произвести впечатление на нового редактора. Если они что-то и критиковали, то не линию газеты и не низкий профессионализм сотрудников, а отдельные недостатки.

С таким подходом не согласился Станислав Лесневский. Он-то считал, что редакция в целом работала плохо. Критик заявил:

«Что можно припомнить за самое последнее время из крупные выступлений?

Это – статья Свирского. Это несколько позже статья Г.Г. Радова. Это статья Комаровского, статья Марягина, статья Чивилихина, статья Никулина и статья Е.Исаева,

Большинство этих материалов заслуживает самой большой критики и самокритики со стороны отдела и из недостатков этих статей нам предстоит сделать серьёзные выводы.

Ключ к недостаткам может дать статья Е.Исаева. Она у меня вызывает большое желание самому сделать вклад в серию статей на эту тему.

Статья называется «А земля кругла традиционно…». На первый план, как некое боевое знамя, поднимается прописная истина. Е.Исаев начинает свой разговор с картин абстракционистов, и приходит в голову мысль, что абстракционизм, по уверениям его теоретиков, – это антибанальность. Но, оказывается, что могущество людей может позволить им превратить землю в треугольную грушу. Это восстание абстракционизма против здравого смысла является восстанием против глубоких больших истин века, времени и правды, и противопоставлять этому восстание против смысла, бунт против банальности является не лучшим способом в этой нашей борьбе.

На борьбу с буржуазной культурой, крайним выражением которой являются работы абстракционистов, не могут выступать сомкнутым отроем банальности, а должны выступать открытия.

Что мы видим во всех этих статьях? Это повторение одного и того же. Это превращает мысль в дважды два – четыре.

Если мы прочитаем статьи Комаровского, Чивилихина, Исаева, то там повторение того, что всё это было, что это не ново, что необходимо вспомнить старые добрые истины, и не говорится о том, что противостоит.

В этом огромный недостаток этих статей. Кроме того, они очень мало профессиональны.

Поэт Исаев талантлив, а когда он стал защищать плоские истины, статья получилась без блеска и дарования.

Многие статьи шли на ходу в газету. Сейчас пришло время как-то поднять уровень этой работы дальше.

Может быть, это критерий не политический, но он важный – газета в последние полмесяца скучная.

Если мы сами не сделаем перелома в этой работе, то нас заставят читатели, время, общественность, писатели» (РГАЛИ, ф. 634, оп. 5, д. 556, лл. 24–26).

После этого вся редакция застыла в оцепенении. Все ждали, что скажет Чаковский. А он пусть не прямо, а витиевато, но поддержал как раз Лесневского. По его мнению, редакции следовало взяться за разработку нового профиля газеты и поискать свою индивидуальность.

Перестройку Чаковский предложил начать с отдела внутренней жизни, за который отвечал Георгий Радов. Он заявил:

«Мы должны искать свою индивидуальность на пути превращения нашей газеты в специфически идеологический орган.

На первый взгляд в самой этой формуле ещё не кроется ответа, потому что вы возразите: «А какая газета – не идеологический орган?».

Мы говорим: давайте начнём с отдела внутренней жизни. То, что я скажу, является для какой-то части работников повторением. Когда я сказал работникам отдела внутренней жизни об этой идее, мне сразу поставили такой вопрос: «А не считаете ли вы, что сузив наше поле деятельности только вопросами идеологии, вы лишите газету возможности таких выступлений на темы экономики, сельского хозяйства, промышленности, которые в своё время привлекали внимание общественности и создали газете в этом плане неплохую репутацию?».

На это я отвечу:

– Я этого ни в коей мере не хочу, но хочу, чтобы «Правда», «Известия» и другие газеты ставили вопрос о том, что трактор такой-то выпущен с такой-то гусеницей, а «Литературная газета» должна ставить тот же вопрос прежде всего в его нравственном, моральном аспекте, т.е. прежде всего с точки зрения поведения тех людей, которые заведомо хорошее дело не вывезли.

Речь ждёт об аспекте, чтобы мы ко всем вопросам подходили как инженеры человеческих душ, ибо наша задача – это борьба за человеческие души» (РГАЛИ, ф. 634, оп. 5, д. 556, лл. 29–30).

Сходные задачи Чаковский поставил и перед отделом коммунистического воспитания. «Наш аспект «Литературной газеты» – обращение к человеческой душе и исследование человеческой души в её плохих и хороших аспектах» (РГАЛИ, ф. 634, оп. 5, д. 556, л. 31).

Очень много претензий у Чаковского накопилось и к отделу литературы. Он подчеркнул:

«Наш литературный отдел должен начать печатать и статьи, которые были бы на должном интеллектуальном уровне и проникнуты настоящим партийным содержанием, не талдычили всё время об одном и том же.

Я уже слово «абстракционизм» слышать не могу, а тем не менее со всем тем, что говорилось по существу вопроса, я согласен. Но пропагандист должен понимать, что есть сила человеческого восприятия. Нельзя каждую статью начинать: «Наши доморощенные абстракционисты…». А потом это не идёт.

Мы должны в нашем литературном отделе начать печатать статьи, которые бы ставили вопрос партийного содержания, взаимоотношения формы и содержания.

Я вам назову целый ряд проблем.

В какой форме формальные достижения модернистской поэзии могут быть использованы в реалистической поэзии. Эти вопросы. Вопрос новаторства подлинного и мнимого.

Надо поставить вопрос – что такое мужество писателя.

Нели мы будем жить только завтрашним номером, мы никуда не придём. Если отдел литературы будет думать сегодня только о номере 22-го, то мы провалим последующие номера.

Надо сегодня думать о номерах февральских, мартовских и т.д.

Надо отбирать авторов не по групповским соображениям.

Надо заказывать человеку то, в чём он силён. Не надо Твардовскому заказывать о молодых. Но есть пять других тем, по которым он может великолепно выступить. Не надо Кочетову заказывать рецензию на «Новый мир».

Консолидация заключается в том, что умный политически автор умеет объединять людей на тех здоровых сторонах их интеллекта и натуры, которые могут принести общую пользу» (РГАЛИ, ф. 634, оп. 5, д. 556, лл. 35–36).

Отдельно остановился Чаковский на проблемах профессионализма редакции, в частности, на безграмотности части сотрудников, их умении работать с авторами, доводить материалы до нужной кондиции. А главное – что его волновало: боязнь редакторов отдела ответственности.

После летучки все в редакции поняли, что Чаковский демагогии и безответственности не потерпит. Споры – да, возможны и даже необходимы. Но последнее слово будет за ним. А профнепригодным сотрудникам придётся искать другую работу.

У соседей же, в редакции еженедельника «Литературная Россия» пока ещё по-прежнему любое полезное дело можно было утопить в словоблудии. Поздняев в момент реорганизации своего издания допустил существование двух центров принятия решений. Каждая группа тянула одеяло на себя, ответственность была размыта и чуть ли не все инициативы, исходившие от редактора, оппоненты блокировали.

Пока Чаковский осваивался на новом месте, политика партии в области культуры претерпела существенные изменения. Оттепель сменилась заморозками. Многие растерялись. Только не Чаковский. Он тут же подстроился под новые веяния. Свидетельство тому – его выступление 26 марта 1962 года на пленуме Союза писателей СССР.

Начал Чаковский с того, что аккуратно отмежевался от своих предшественников и того курса «Литгазеты», которые проводился редакцией в 1961–1962 годах. Он заявил:

«Вы помните, как проникали в практику нашей литературной прессы и иногда наших творческих собраний ложные мысли о том, что поиски героя, забота о показе свершений нашего народа – всё это вещи органически связанные с нормативами периода культа личности, и поэтому должны быть если не в теории, то во всяком случае на практике отброшены современной прогрессивной литературой нового периода.

Параллельно в нашей критической литературе был объявлен негласный, а иногда и явный поход против марксистской терминологии, против социологического анализа. Разумеется, никто не дошёл до прямого отрицания их необходимости, скорее наоборот, некоторые молодые наши критики пытались доказать, что критика без партийной терминологии, без социологического анализа – это и есть тот самый настоящий творческий марксизм который нам сегодня и нужен. Это, мол, и есть оправданная реакция на вульгарный догматизм прошлого.

Только дурак может отрицать наличие в прошлом такого догматизма, но только очень недалёкий человек может думать, что, выплёскивая с водой и ребёнка, он делает партийное, прогрессивное дело.

Вспомним, товарищи, как в своё время «Литературная газета», так сказать, возглавила борьбу против так называемого догматического понимания современной темы. Читателям и писателям упорно внушалась мысль, что современным может быть и исторический роман, что время действия не является главным условием произведения на современную тему, что выбор какой-то темы, которая в настоящее время наиболее жизненно важна или наиболее волнует народ, не является признаком истинно современного произведения.

После этого, опять-таки не без усилий «Литературной газеты, но с хорошей помощью и других литературных органов «модными» темами в нашей литературной среде стали разговоры о «дегероизации» и, если вы помните, это дела давно минувших дней – и о так называемой «карте-двухвёрстке». В качестве наиболее удачного воплощения «теории дегероизации» чаще всего называлась повесть хорошего писателя Бакланова «Пядь земли». Не новые мысли о необходимости «заземления» литературы, изгнания из неё «ложной патетики» и т.д. и т.п. связывались обычно с упомянутой повестью и книгой Бондарева «Последние залпы».

(РГАЛИ, ф. 631, оп. 30, д. 956, лл. 161–164).

Далее Чаковский, по сути, сдал несколько сотрудников «Литгазеты», которые стояли на радикальных позициях. В частности, он не пожалел критика Бенедикта Сарнова, проповедовавшего «дегероизацию» и зачастую ругавшего своих коллег за обращение к современности, считая их конъюнктурщиками. Чаковский заметил:

«Определённую роль в этом деле сыграла и статья Сарнова в «Литературной газете» относительно пресловутой «карты-двухвёрстки». Речь, по существу, шла о праве писателя сузить масштабы своего видения жизни. Эта статья явилась естественной реакцией на встречавшиеся в своё время действительно догматические требования к литературе – показывать в каждом произведении всю расстановку общественных сил в стране, Но в то же время её объективное звучание заключалось в отстаивании права писателя на своего рода «самоограничение», на отказ от изображения главных тем нашей жизни, главных, с точки зрения их объективного значения. Каждому ясно: лучше хорошее произведение о более или менее отдалённых событиях, чем плохое о современности. Лучше хорошо изобразить явления ограниченного масштаба, чем плохо написать эпопею. Именно такими тривиальными утверждениями пытались нас убедить как отечественные, так и зарубежные сторонники «дегероизации», «двухвёрстки» и т.д. и т.п.» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 30, д. 956, лл. 164–165).

Чаковский признал, что ещё не так давно в редакции «ЛГ» нередко верх одерживала групповщина. Он рассказал, как раньше организовывались в газете дискуссии.

«Делалось это обычно также на примере дискуссии о драматургии. Печатается, скажем, статья критика Анастасьева, в которой содержится несколько политических утверждений. Следуя лучшим традициям «парламентской демократии», «Литературная газета» немедленно давала возможность кому-либо, скажем, Мдивани, выступить с критикой статьи Анастасьева. «Кесарю – кесарево». Но немедленно вслед появлялась другая статья, как правило, одного из наших уважаемых и талантливых драматургов, которая «под орех» разделывала Мдивани. И хотя в такой статье обязательно была оговорка, что, мол, не со всеми формулировками Анастасьева я согласен, тем не менее, главный смысл статьи, её пафос был в том, что оппоненты Анастасьева – «догматики», от методов их критики «пахнет чем-то старым» и т.д. и т.п. Это, товарищи, в общем, своего рода неприемлемая для открытой идейной борьбы методология организации дискуссии. Политический смысл этой линии заключается в апелляции к литературной общественности, в снискании у неё специфической популярности, репутации «независимой», «либеральной» газеты, хотя и «вынужденной» подчас «отписываться» в духе требований «партаппарата» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 30, д. 956, лл. 165–166).

Заклеймив ошибки предшественников, Чаковский перешёл к разговору об общих тенденциях в литературе и искусстве. Он недоумевал, почему одно время целый ряд писателей и художников поднимали на щит песни Булата Окуджавы или фильм «Летят журавли». Мол, а где партийность. При этом Чаковский без конца заклинал, что советский творец не имеет права стоять над схваткой, веря лишь в единого бога – художественность.

Но что интересно? Во-первых, Чаковский в своей речи не затронул ни одного видного охранителя или значимого литературного функционера. А зачем? Ему в тот момент ссориться с другим лагерем ну никак было нельзя. Но и либералов он критиковал не всех подряд, а выборочно. Тех, кто имел на самом верху покровителей или кто мог так огрызнуться, что мало бы не показалось, Чаковский даже не упомянул. Я имею в виду Константина Симонова, Бориса Полевого и даже Александра Твардовского, который регулярно печатал в «Новом мире» вызывающие вещи. Он затронул лишь те имена, что после погромных речей Хрущёва совсем нельзя было обойти молчанием, и те, которые не могли ему дать достойный отпор (это, в частности, Павел Антокольский и Сергей Юткевич).

Больше того, в какой-то момент Чаковский перевёл стрелки на второстепенный журнал «Вопросы литературы», который никогда большой погоды в литературной жизни страны не делал. Он заявил:

«К сожалению, у нас в период, о котором я говорю, этого не было. Разрешите сказать несколько слов о литературной критике. Я уже говорил, что в ней проявились тенденции к подмене партийного, социологического анализа эмпирической терминологией общечеловеческого гуманизма.

Статьи в наших журналах запестрели словами «гуманный», «эмоциональное отталкивание», «раскрепощённый образ», «талант – единая мера в искусстве», «прогрессивное мышление», «лирическая взволнованность», «анти-догматизм» и т.д. и т.п.

Было бы глупо возражать против этих терминов самих п ‘себе. Терминология разбора произведения искусства естественно должна отличаться от лексики, анализа, скажем, чисто политического или экономического явления.

Но когда терминология буржуазной, домарксистской критики сопутствует эмпирическому, субъективному анализу, когда азы буржуазной, волюнтаристской критики объявляются высшим достижением прогрессивной мысли – то с этим уже мириться нельзя.

И с этой точки зрения, простите меня за реплику, В.М. Озеров, я понимаю, что дело, которым ты руководишь, – дело трудное и серьёзное, и журнал существовал в определённых отношениях связей и опосредствований, но когда ты во втором номере (а он подписывался уже через дней десять после первой встречи) печатаешь статью о Евтушенке способного и очень субъективно-честного критика Б.Рунина (я с ним был на фронте), очень ответственно относящегося к своему творчеству, но почти полностью лишённого способности социологического, марксистского анализа; когда вы говорите такую фразу, что «секрет успеха Евтушенко у советской молодёжи заключается в том, что (ручаюсь за существо цитаты, но не ручаюсь за фразеологию) – в том, что Евтушенко раскрепостил эмоциональный строй мыслей, раскрепостил эмоции, чувства, закрепощённые в период личности», то это, извините, (из дала голос: Это бред!)

Я тоже думаю. Как можно писать такую чепуху?! Вы понимаете, как это всё и куда ложится?! Подумайте, попробуйте провести какой-то анализ между стихами действительно хорошими и сослужившими определённую службу партии в деле борьбы с пережитками культа личности, со стихами, пахнущими грязным бельём с другой стороны, и с эскападами, от которых пахнет чем-то третьим, о чём говорил Юрий Жуков.

Надо более внимательно относиться к этим вещам» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 30, д. 956, лл. 170–172).

Ну, а в завершении своего выступления Чаковский дал гарантии, что уж при нём-то «ЛГ» превратится в общенациональное издание. Он пообещал превратить газету «из неуправляемого или ложно управляемого судна, какому она уподоблялась не раз за минувшие годы, из игрушки в борьбе групповых страстей, в которую она также нередко превращалась, в честного и творческого проводника идей и политики нашей партии в вопросах литературы и искусства.

Мы хотели бы с вашей помощью сделать её боевым идеологическим органом, в котором любой писатель и критик, я подчёркиваю слово «любой», стоящий на почве тех идей и принципов, которые были высказаны во время недавних встреч, был бы желанным гостем <…>

Нам противны методы групповой борьбы. Партия на ошибках периода культа личности учит нас, что в спорах, дискуссиях, которые ведутся среди товарищей по оружию, есть один главный, решающий метод – убеждение. Оно не исключает резкой критики, но в основе её должно лежать всё то же, терпеливое, страстное, аргументированное убеждение» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 30, д. 956, лл. 174–175).

Чаковский добился нужного эффекта. Все последующие ораторы уже не смогли ругать газету. Как же – редактор заклеймил ошибки предшественников, отмежевался от прежнего курса и пообещал учитывать интересы всех групп.

Но охранители не обольщались. Во-первых, многие знали настоящую цену Чаковского. Это был циник из циников, для которого ничего святого не существовало. Им во всём двигал только расчёт. Во-первых, понятно было, что Чаковский раздавал обещания не по собственной прихоти, а под давлением сложившихся обстоятельств. Попробовал бы он после речей Хрущёва рьяно защищать либералов. И где бы оказался?

Под конец пленума, который длился целых три дня, Сергей (который Васильевич) Смирнов всё же не выдержал и решил предостеречь Чаковского от повторения ошибок предшественников. Он заявил:

«Дорогой товарищ Чаковский, не очень обольщаюсь авансами-похвалами в адрес «Литературной газеты». Перестройка её только начинается. Дай бог, говорим мы, чтобы эта газета стала подлинно голосом всех писателей Советского Союза, а не только отдельной части их, как это было изрядное количество лет. Ведь не секрет, что многие писатели стали забывать, на каком этаже размещается наш печатный орган. Ведь не секрет, что уже при твоём редакторстве поднялась недавно никому не нужная, осточертевшая полемика опять-таки об Андрее Вознесенском. Тут и письмо читателя, тут и на целый подвал мнение редколлегии. А сосущий телёнок – двух маток сосёт в это время.

Хочется верить, что навсегда канули в прошлое времена, когда «Литгазета» выглядела этаким расширенным вариантом «Московского литератора», а её субботние номера – художественным качеством сатирического отдела не поднимались выше стенгазеты внутреннего пользования. К этому немало энергии приложил в своё время, между прочим, мой прославленный тёзка Сергей Смирнов» (РГАЛИ, ф. 630, оп. 30, д. 958, лл. 111–112).

Через несколько дней после пленума Союза писателей СССР состоялся пленум уже Союза писателей России. Второй пленум непосредственно Чаковского уже не касался. Он ведь руководил не всероссийской газетой. На российском пленуме генералы из охранительного лагеря долбили уже не только либералов, но и свой новый еженедельник «Литературная Россия». Ругали в том числе и членов редколлегии «ЛР», в частности, К.Симонова, А.Борщаговского и О.Михайлова. Они вскоре все разом вышли из редколлегии «ЛР».

Чаковскому этот скандал отчасти оказался на руку. Каких бы взглядов не придерживались Симонов, Борщаговский и Михайлов, но они были профессионалами, и их уход из «Литературной России» серьёзно ослаблял позиции нового еженедельника, который Чаковский какое-то время воспринимал как возможного конкурента. Ему, естественно, польстило, что три бывших литроссиянина дали понять, что заинтересованы в сотрудничестве с «Литгазетой». Единственное, чего опасался Чаковский, – открытой демонстрации. Он не хотел чтобы появление трёх бывших членов редколлегии «ЛР» на страницах «ЛГ» был в каких-нибудь кругах воспринят как некий демарш или вызов охранителям. Чаковский попытался продемонстрировать свою тактичность. Кстати, Симонов и Борщаговский его правильно поняли и не стали торопиться идти со своими материалами в «ЛГ». А у Михайлова политического опыта оказалось поменьше, а амбиций побольше. Ему не терпелось всем показать свою значимость. Продолжая отираться в коридорах редакции, он какое-то время выпрашивал у знакомых сотрудников заказы. Михайлов вспоминал:

«Они предлагали мне написать что-нибудь для газеты, я выбирал… Одно задание показалось мне заманчивым – нужна была подписная передовая о произведениях, которые выдвигались в 1963 году на соискание Ленинской премии.

Передовую эту – «Летопись судеб народных» – я накатал быстро. Мои тогдашние либеральные взгляды, кажется, не помешали оценке художественных достоинств произведений. Среди прочего я выше других поставил повесть о войне молодого прозаика Василя Быкова «Третья ракета» и довольно критически разобрал роман ветерана из «правого» лагеря Аркадия Первенцева «Матросы». Статью набрали, я её подписал и с чувством исполненного долга поехал в маленькую казённую дачку в Шереметьево.

На другой день, прогуливаясь по дачному посёлку, я встретил низенького живого человечка с большим горбом. Это был ответственный секретарь «Литгазеты».

– Вы, наверно, будете огорчены, – сказал он мне.

– Что, зарубили моё сочинение?

– Нет, статья появится завтра. Но она довольно сильно поправлена и некоторые оценки в ней сглажены…

– Но ведь я подписывал вёрстку!

– Главный сказал сделать одну вёрстку для вас, а другую – для печати…

По молодой горячности я назавтра ринулся в Москву и с газетой в кулаке зашагал в кабинет главного редактора.

Александра Борисовича Чаковского до этого я видел только в президиумах писательских собраний. Как секретарь правления Союза писателей он часто выступал со страстными речами, отстаивая непреходящие ценности советского общества и, как сказано о нём в «Литэнциклопедии», наносил «разящие удары по буржуазной идеологии». Читал он по бумажке, и отступления от текста у него были редки. Однажды он прервал чтение и обратился к председательствующему – Сергею Михалкову:

– Вот Сергей Владимирович не даст мне соврать…

Михалков совершенно невозмутимо отозвался:

– А почему не дать? Дам.

Александр Борисович даже не поперхнулся и продолжал бичевать буржуазных идеологов.

В газете «ближние» (хочется сказать «братаны» или «братва») за глаза почтительно именовали его «Чак», а первого зама Сырокомского – «Сыр». Почти как в общаге.

Я зашёл в приёмную и передал секретарше заявление примерно такого содержания:

«Александр Борисович! Пока вы будете руководить газетой, я отказываюсь в ней печататься».

Секретарша нагнала меня на лестнице: «Главный просит вернуться и зайти к нему».

Чаковский сидел в глубине огромного стола, пряча маленькие глазки за роговыми очками, то растягивая, то сжимая большую мочку верхней губы. Он держался за сердце:

– Такой молодой! А меня, старика, заставляет принимать валидол!

– Александр Борисович, – ответил я. – Я думал, что вы позвали меня, чтобы извиниться передо мной. А выходит, мне надо извиняться перед вами…

Главный редактор и творец эпопеи «Блокада» впился в меня взглядом и несколько секунд молчал. Молчал и я.

Внезапно Чаковский выскочил из-за стола и стремительно обежал его.

– Знаете, – медленно растягивая слова, сказал он, – в обществе людоедов вегетарианец кажется безнравственным!..

«Вот это да! – подумалось мне. – Ничего себе фразочка ведущего идеолога. Конечно, не сам придумал, а спёр из какого-нибудь французского романа. Но ведь искренен он здесь, а не там, на трибуне».

Мне стало весело.

– Ну, раз вы разговариваете со мной, как Вотрен с Вотреном, принципиальность летит к чёрту!

Я порвал свою бумаженцию, и мы расстались» (Михайлов О. Вещая мелодия судьбы. М., 2008. С. 115–116).

Каждый остался при своём. Михайлов после выхода из редколлегии «ЛР» продемонстрировал, что опала властей на него не распространилась и его ждут в других редакциях. А Чаковский дал понять, что хоть и дал приют амбициозному автору, но связал его по рукам и ногам. На тот момент в обострении отношений между «ЛГ» и «ЛР» мало кто был заинтересован. И Чаковский, и Поздняев нуждались в длительной передышке.

Когда же страсти чуть поутихли, Чаковский вернулся к тому, ради чего ему и доверили «Литгазету». Он взялся за разработку новой концепции издания. Цель у него имелась одна: превратить газету в суперпопулярное издание. А тут на одной литературе выехать было невозможно. Усиление информационного блока тоже вряд ли бы что-то существенно изменило. В этом плане «ЛГ» не могла конкурировать ни с «Правдой», ни с «Известиями», ни с «Трудом». Следовало искать другую золотую жилу – писать о том, что интересовало не только писателей, но касалось буквально каждого человека. А что волновало всё общество? Семья, любовь, жильё… Люди мечтали о справедливости и ждали помощи.

Вот на чём через несколько лет Чаковский обошёл все другие газеты и чего не смог добиться Поздняев.

И Чаковский, и Поздняев имели поначалу почти равные возможности. Но воспользовались предоставленными им шансами по-разному. Чаковский проявил не только смекалку, но и цепкую хватку. Он научился ставить большие цели и ради их достижения лавировать, искать подходы к высокому начальству и даже пускаться во все тяжкие… А Поздняеву не хватило масштаба. Он ограничился тем, что получил. Подняться на более высокий уровень ему не хватило ни духа, ни сил. Победителя из него, к сожалению, не получилось.

Окончание следует

Вячеслав ОГРЫЗКО