МЫЛОМ ПО ЯЗЫКУ!

№ 2015 / 5, 23.02.2015

Не так давно в Петрозаводске мне довелось присутствовать на читке пьесы с обсценной лексикой. После читки писатель Дмитрий Новиков обратился к устроителям этого действа: «А можно я выскажусь на том же языке, на котором написана пьеса?».

Устроители, понятное дело, не позволили. Мол, жизнь есть жизнь, а искусство – это искусство.

Но складывается впечатление, будто наши деятели искусства только что открыли для себя этот «кладезь» творчества – матерный способ выражения. Словно во времена Чехова и Горького бомжи, проститутки, карточные шулера и другие обители российского дна не выражались подобным образом.

Разумеется, выражались, и задолго до классиков выражались, но никогда на сцене. И только в двадцать первом веке творцы решили, что мат делает суперсовременными и суперправдивыми их спектакли и фильмы.

Например, рецензируя пьесу «Агасфер» молодого драматурга Василия Сигарева патриарх советской пьесы Михаил Шатров назвал его «народным писателем», а «грязный» язык персонажей пьесы объяснил стремлением драматурга к правде жизни: «Что ж, таков ныне, скажем прямо, русский народ, таковы его нравы, таков язык. Всё – правда» (Новые писатели. Выпуск второй. Москва, изд-во «Книжный сад», 2004)

Поверхностность высказывания поразительная, особенно для писателя. Что касается языка… Меня прежде всего интересует, что стоит за таким явлением, как повсеместное и агрессивное распространение мата в России, дошедшее до того, что уже и национальная элита утверждает мат как великий и могучий и вступается в его защиту?

Я заставляю себя вслушиваться в этот новый русский язык, тем более, он всегда рядом, в двух шагах. Вот как сейчас, когда около овощного киоска, что рядом с моим домом, девочка и мальчик, с баночками пива в руках выясняют отношения:

Он: «Ты, с…, б… если сделаешь ещё раз так… Я тебе п… пробью…» Она, всхлипывая: «Мне Танька сказала, что ты е… с Веркой…». Он: «Да пошли вы все на х…..» и, сделав глоток пива: «Ну е… разок… Подумаешь…» Она: «Сволочь, скотина, педераст…».

Мальчик и девочка одеты в дешёвое китайское барахло. У мальчика испитое лицо. Видно, что он ведёт нездоровый образ жизни, нервишки на пределе. Девочка под стать дружку – худенькая, бледненькая, замотанная… Они сосредоточены на себе и своих отношениях и говорят на том языке, который слышали с пелёнок, который стал для них родным.

Год рождения этих подростков, как и персонажей Василия Сигарева – конец девяностых. Они – типичные потомки того «перестроечного» поколения, которое позже назовут потерянным. Родителям в те годы было не до них – закрывались предприятия, на оставшихся не платили зарплату, каждая копейка, каждый кусок хлеба добывались с боем. Встроиться в новую жизнь они так и не смогли (а как суметь, если весь опыт жизни был инкубаторный, советский, доверчивый, как у детдомовцев) и остались навсегда на её обочине вместе с чадами и домочадцами. Надо ли удивляться, что их языком общения стал мат, который с диктофонной точностью переносили (и переносят) деятели искусства на сцену и на киноэкран якобы для усиления правды творимого ими искусства. А на самом деле?

«…наши спектакли – приобщение к реальности: это щекочет нервы, особенно буржуазии, они обожают посмотреть ужасы – это как экстремальный туризм, когда любят залезать в люки…» (М.Угаров,< http://binokl-vyatka.narod.ru/B20/ugarof.htm>)

Ни творцам, ни критике нет дела до реальных Лёши, Вити, Коли, Светы, Вадима… Это увидел изнутри клана и сказал об этом в пьесе «Кислород» талантливый драматург из Иркутска Иван Вырыпаев:

«Ложь в том, что ты в жизни не общался с Саньками из Серпухова, и наплевать тебе, как они там живут, и кого они там убивают, но ты будешь со слезами на глазах, рассказывать историю чужой для тебя жизни. Будешь страдать над проблемой, которой для тебя просто, нет. Потому что после таких выступлений ты идёшь в «Пропаганду», а Санёк, о котором ты рассказывал, наверное, идёт в жопу, или куда подальше… И я вряд ли тебе поверю, что ты ночи не спишь оттого, что каким-то там московским бомжам негде ночевать. Ложь!.. Все твои друзья и знакомые знают, какой ты рациональный человек…»

Творцы предпочитают не говорить правду про тех, кто на обочине. Про то, что «…мы имеем дело с вырождением… Это вырождение от невежества, от полнейшего отсутствия самосознания, когда озябший, голодный, больной человек, чтобы спасти остатки жизни… инстинктивно, бессознательно хватается за всё, чем только можно утолить голод, согреться, разрушает всё, не думая о завтрашнем дне… Разрушено уже почти всё, но взамен не создано ещё ничего…» (Антон Чехов)

Не говорят творцы и про новый мир – мир капитала (ведь это же и их мир!), загнавшего Лёшу, Витю, Колю, Свету, Вадима, Наташу… в подвальный язык и такую же жизнь. Для них важны не тема и герои… а «драматургия» языка:

«…он (драматург Павел Пряжко. – Г.А.) играет с ритмом фразы, он намеренно использует примитивистские методы построения речи… наблюдает за пароксизмами современного языка как бы со стороны, как лаборант-наблюдатель: …какими многозначительными оказываются слова и какими сверхкороткими бывают предложения в условиях нелитературной, некультурной речи, как меняющийся язык передаёт мучительную скованность и отуплённость насквозь материализованного сознания, лишённого метафоры и необходимости язык приукрашать, играть словами…» (Павел Руднев. «Топос», 2010, 22 июня).

Что ж, верно замечено: дети рабоче-крестьянского происхождения сегодня не «играют словами». Играют творцы. А если учесть, что расстояние между актёрами и зрителями – не полметра, как между выясняющими отношения в жизни мальчиком и девочкой, а пятнадцать и более метров, то, чтобы матерные слова услышали со сцены не только в первом, но и в последнем ряду, их нужно произносить громко, отчётливо. Прибавьте к тому, что актёры озвучивают чужие роли и говорят на чужом языке, а зрители и вовсе не участвуют в диалоге.

И вот эта ситуативная особенность живой, непосредственной речи, её иное звучание в сценических условиях, пусть даже таких натуральных, как в Театре doc., пусть даже в исполнении пра-пра-родственницы гениального творца русского Слова Льва Толстого, актрисы Фёклы Толстой, в устах которой, по мнению критиков, мат звучал наиболее эффектно, не учитываются, по-моему, новороссийскими творцами. Я уже не говорю о том, что не берётся во внимание негласный, из глубины веков запрет на матерные слова, как антисакральные, несущие в своём ядре проклятие матери и рода. Что мат, с одной стороны выплёскивающий отрицательную энергию со сцены, с другой – сценой же и закрепляется в сознании человека как норма.

Смею заверить, что моя реакция на вопль в защиту мата, не феминистская, не поколенческая и не «тусовочная», а разнополая, разнопоколенческая и выражающая мнение большинства:

Иосиф Бродский, поэт, лауреат Нобелевской премии:

«На сегодняшний день чрезвычайно распространено утверждение, будто писатель… должен пользоваться в своих произведениях языком улицы, толпы. При всей своей кажущейся демократичности и осязаемых практических выгодах для писателя утверждение это вздорно… Только если мы решили, что «сапиенсу» пора остановиться в своём развитии, следует литературе говорить на языке народа. В противном случае народу следует говорить на языке литературы…» (из «Нобелевской лекции»).

Анастасия Ефремова, театральный критик: «Я вас призываю… не пишите на сленге, не надо (Так аккуратно, «толерантно» критик называет мат. – Г.А.). – Я не могу, я чешусь, и в зале тоже чешутся – аллергия. Только драматурги, артисты остаются последними носителями русского языка в нашей стране…» (Страстной бульвар, 10 № 6-136/2011 <http://www.strast10.ru/node/1585>)

Даже такой прогрессивный критик, как Роман Должанский не мог не отметить, что «…соль слов – написана пьеса весьма ядрёным языком – пока на губы актёров ложится не очень естественно…» (Коммерсант, 13 октября 2006 года. Увечные истины.< http://www.bdt.spb.ru/plays/kaleka.html>). Это по поводу постановки пьесы ирландского драматурга Мартина Макдонаха в БДТ с предупреждением на афише: «Спектакль предназначен для аудитории старше 18 лет. В спектакле используется ненормативная лексика».

Непонятно только, почему «старше 18 лет»? Разве те, кому нет восемнадцати, не матерятся? Это, уж извините, типичное фарисейство. И мнение интернет-пользователя tankard39 это подтверждает:

«…В детстве я боялся материться в присутствии взрослых. И не только из боязни. Просто были нормы и все знали, как нужно себя вести. Мне кажется, что это правильно. Сейчас же нормой стал хаос, и не удивляет, что десятилетний ребёнок может заматериться в присутствии пожилой женщины. Так что, борьба за чистоту речи – дело нужное. Вот только как это делать, я не знаю…» (<http://www.kommersant.ru/doc/2242051>)

Мой финский зять рассказал мне об одной из традиций в той деревне, где он родился и вырос: стоило кому-то из взрослых услышать, что их дитятко выругалось по-чёрному, как тут же дитятко брали за шкирку и волокли к умывальнику, где намыливали язык мылом. Результативность была стопроцентная.

Галина АКБУЛАТОВА,
г. ПЕТРОЗАВОДСК

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.