Мои несогласиЯ с версией Блока

№ 2008 / 27, 23.02.2015


Общеизвестно, что всю свою лирику А.Блок рассматривал как единое целое, как «трилогию вочеловечивания». Он, чуть ли не по В.Розанову, выделял три этапа в своём творчестве. Нас будут интересовать второй и третий этапы, точнее, как на уровне чувств и мысли А.Блок решает проблему человека. Есть все основания начать разговор с темы любви.
В центре значительного числа произведений – падение в любви, разные формы нелюбви. В этом отношении показательно стихотворение «На островах». Многое в восприятии и поведении лирического героя свидетельствует об обыденности, наезженности происходящего: «Вновь оснеженные колонны»; «Нет, я не первую ласкаю»; «Нет, с постоянством геометра / Я числю каждый раз без слов»; «Я чту обряд…». «Любовь» героя – это «любовь»-действо, в котором атрибуты мира («мосты, часовня, резкость ветра» и т.д.), «атрибуты» возлюбленной («тонкий стан», «узкие ботинки», «хладные меха») занимают главное место – место чувств, место женщины. Образ возлюбленной в стихотворении практически отсутствует.
Подобную ситуацию, характерную для многих произведений А.Блока, ещё в 1896 году в статье «Декаденты» прокомментировал В.Розанов, отталкиваясь от творчества предшественников поэта: «Отброшено самое лицо любимого существа: на него, как на лицо оперируемое, набрасывается в этой новой «поэзии» покрывало, чтобы своим выражением страдания, ужаса, мольбы оно не мешало чему-то «существенному», что должно быть совершено тут, около этого лица, но без какого-либо к нему внимания».
Подавляющая же часть исследователей предлагала и предлагает принципиально иную трактовку данной ситуации. И.Роднянская, например, в статье «Трагическая муза Блока» утверждает: «Женские образы Блока «костюмированы», спрятаны в воздушный ворох наряда. Как часто Блок обозначает женское начало лёгкой деталью «её» убора: лента, платок, рукав, коса – вплоть до ботинки, перьев и каблука, холодных мехов, соболей, духов, шлейфа и колец. И эти туманные подробности сублимируют страсть в артистический восторг и любование – особая, бередящая душу и ускользающая музыка женственности, хорошо знакомая клану театральных поклонников» ( Роднянская И. Художник в поисках истины. – М.,1989 ).
Думается, И.Роднянская, вырывая «детали» из контекста, придаёт им произвольный смысл. «Узкие ботинки» и «хладные меха» в стихотворении «На островах» трудно назвать музыкой женственности, не говоря уже о сублимации страсти. Будь это так, герою не пришлось бы «лукавить», не пришлось бы оправдываться за обман-игру.
Оправдание, занимающее одну шестую объёма стихотворения (свидетельство значимости данного факта), построено как констатация того, чего нет и что служит для героя символом иных – настоящих – любовных отношений. Отсутствие их не только как бы развязывает руки мужчине, но и усиливает скрытую неудовлетворённость, горечь человека, вынужденного влюбляться в «хладные меха».
В «Ресторане» внешне и внутренне принципиально иная ситуация. Если в «На островах» вечер – один из многих, то в «Ресторане» – не просто особенный, а тот, о котором говорят: «Никогда не забуду». Если в первом стихотворении в отношениях мужчины к женщине главенствуют привычка, обряд, искусственность поведения, то во втором – естественная живая реакция и лирического героя, и юной незнакомки. Сквозь её игру пробиваются чувства, не подвластные обряду: «Но была ты со мной всем презрением юным, / Чуть заметным дрожаньем руки».
И всё же это не завязка любви, как бы впечатляюще происходящее ни выглядело. Не без помощи автора остаётся ощущение нездоровости, болезненности, в конце концов греховности этой «любви» на расстоянии. Романтический налёт с неё снимается лишь в последней строфе. Визжащая о любви цыганка – вот, по А.Блоку, духовно-нравственный эквивалент происходящего.
Более откровенно суть подобных романов передаётся в стихотворении «Унижение». Вновь, как в «На островах», в текст вводятся при помощи риторических вопросов высокие традиционные идеалы, заявленные на уровне антитезиса: «Разве это мы звали любовью?» А.Блок с его пристрастием рассматривать взаимоотношения между мужчиной и женщиной под «соусом вечности» верен себе и в этом стихотворении. В нём речь идёт не только об унижении в конкретном публичном доме, но и об унижении мужчины и женщины, унижении человека, любви вообще.
Унижают себя и других носители такой «любви» – безумной, сумасшедшей, демонической. Нездоровость своего чувства осознаёт в конце концов и лирический герой, чей призыв: «Так вонзай же, мой ангел вчерашний, // В сердце острый французский каблук!» – жест отчаяния. Отчаяния от бессилия изменить себя, ситуацию; жест, граничащий с духовным самоубийством.
Подобные мотивы встречаются во многих произведениях А.Блока, в частности, в цикле «Чёрная кровь», куда входят девять стихотворений 1909 – 1914 годов. Уже само название говорит о многом, прежде всего о том, что писатель в определённые моменты своей жизни и творчества преодолевал левые стереотипы и утверждал традиционные ценности. В отличие от многих авторов-современников, которые, подобно М.Цветаевой, воспевали, обожествляли страсть, поэт в данном цикле не верит в неё, не приемлет страсть в качестве идеала. Более того, она, по А.Блоку, – чёрная кровь, аномалия, болезнь.
Характеризуя страсть, поэт прибегает к повторяющимся образам-символам. В четырёх стихотворениях 1912 года и трёх 1914 года А.Блок сравнивает страсть с грозой и «молньей грозовой». То есть она – явление внешнее, природное, стихийное, явление, с которым невозможно или трудно бороться. И в то же время это толкование значительно корректируется последним двустишьем первого стихотворения цикла: «Нет! Не смирит эту чёрную кровь / Даже – свидание, даже – любовь!». Таким образом, страсть – одно из проявлений глубинной, внутренней сущности человека, это явление греховно-бездуховного ряда.
В отличие от произведений А.Блока, где страсть – благо (чувство высокое либо низкое, но такое низкое, которое выше традиционно-высокого), в «Чёрной крови» пагубность страсти осознаётся героем и автором. Отсюда и такой образный ряд, передающий качество страсти: «страшная пропасть», «объятья страшные», «мука», «ядовитый взгляд», «змеиный рай – бездонной скуки ад» и т.д.
Но, несмотря на очевидность «низости страсти» (использую итоговый образ из последней строки цикла), герой всё же не в состоянии противостоять ей. Он не может, как в стихотворении четвёртом, осуществить свои благородные мечты.
Если же герой вступает в поединок со страстью (и это второй вариант его поведения в данном цикле), то со страстью не в себе, а во вне (типичный ход мысли, поступок обезбоженного человека). Избранный им способ решения проблемы оригинально неоригинален:Подойди. Подползи. Я ударю –
И, как кошка, ощеришься ты.
(«Даже имя твоё мне презренно…»)
В другом случае герой более «изобретателен»: он испытывает вампирски-сатанинское удовольствие от того, что возлюбленная умирает в «пытках любви»:Знаю, выпил я кровь твою…
Я кладу тебя в гроб и пою.
(«Я её победил, наконец»)
Итак, в каком бы состоянии ни пребывал лирический герой данного цикла, как бы он ни противился низкой страсти, «чёрной крови», всё равно ему не хватает духовных сил выйти за пределы греха.
Преобладающий в лирике А.Блока взгляд на любовь проявился в цикле «Кармен», который создавался почти одновременно с «Чёрной кровью», создавался в тот период, когда поэт, как следует из его признания, слепо отдался стихии, был в согласии с ней, что, с точки зрения писателя, является своеобразным знаком подлинности, качества. И многие исследователи, идя вслед за Блоком, склонны придавать данному циклу не только этапное, но и вершинное значение.
Думаю, этот цикл ничем принципиально не отличается от многих предыдущих и последующих произведений. Кармен – это типично блоковская героиня, явление которой уже в первом стихотворении уподобляется стихии, «грозе певучей». Стихия – главное и по сути исчерпывающее всеохватное начало в «Кармен». Страсть является доминирующим началом во взаимоотношениях героев. Показательно, что и слово «любовь» употребляется автором в трёх из двенадцати стихотворений. Но даже в них нельзя говорить о любви в традиционно-православном понимании. Я учитываю и её воздействие, которое плодотворным не назовёшь («И сердце захлестнула кровь, / Смывая память об отчизне»), и плату за чувство («ценою жизни»), и, главное, её состав, суть. Слагаемые и критерии любви в цикле почти все из мира плоти.
Восприятие Кармен героем, автором (в отличие от «Чёрной крови» между ними дистанции нет, они – неразрывное целое) очень напоминает отношение Курагина к Наташе Ростовой, которое ещё Н.Страхов в статье «Война и мир». Сочинение графа Л.Н.Толстого» определил как чувственное, французское, противопоставив ему безуховское, толстовское видение (Страхов Н. Литературная критика. – М., 1984). По мнению критика, автор «Войны и мира» не верит в страсть, не верит страсти, альтернативой которой является любовно-семейная мысль. В таком подходе, думается, выразился традиционно русский взгляд на любовь и страсть, которые в цикле «Кармен» являются чувствами противоположными.
Подобное понимание редко появляется в некоторых стихотворениях цикла, вступая в резус-конфликт с преобладающим физиологическим подходом. В целом же в «Кармен», как в отношениях с Л.Дельмас, А.Блоку не удалось вырваться из плена чувственности, обрести любовь как нравственное, духовное творчество.
Последнее, завершающее цикл стихотворение «Нет, никогда моей, и ты ничьей не будешь…» показательно в этом отношении. Герой прекрасно понимает «страшность», «дикость» положения Кармен и «здесь» (в мире земном), и «там» (в мире небесном). Однако именно оно в конце концов влечёт его к женщине, вызывает «любовь». Отсутствие «орбит», нарушение традиций, норм, утрата первичных, глубинных понятий о нравственности (ибо только тогда «нет счастья, нет измен… / Мелодией одной звучат печаль и радость…», когда ты – «сама себе закон») характерны не только для Кармен, но и для лирического героя. «Дом», как и любая другая положительная альтернатива страсти, в цикле не встречается.
Ситуация типичная для многих произведений А.Блока. Настоящий выбор у героя отсутствует из-за обезбоженности его сознания. Обезбоженность – факт, прямо или косвенно констатируемый, но в полной, духовной, степени автором не осознаваемый. Лишь изредка поэт приближается к христианскому пониманию проблемы, когда обозначается чёткая зависимость состояния души от веры в Бога. Так, в восьмом стихотворении цикла акценты расставлены следующим образом: «Он разучился славить Бога / И песни грешные запел».
Однако чаще всего вера во Всевышнего уступает место женщине или подменяется верой в неё. Так, следующие строки: «Да, был я пророком, пока это сердце молилось» («Ну, что же? Устало заломлены слабые руки…») – можно было бы воспринимать как формулу христианского духовно-творческого бытия, если бы не последовавшее затем уточнение: «Молилось и пело тебя, но ведь ты – не царица». Возлагаемые чрезмерные надежды на женщину, умолчание имени Бога, умолчание, равное отсутствию, не могут не привести к «погасшим очам», «падению», ожиданию смерти.
А.Блок, как и Ф.Достоевский, уделяет основное внимание в своём творчестве духовному падению личности. Диапазон этого падения широк. Окончательное падение встречается редко, как, например, в отдельных стихотворениях циклов «Пляски смерти», «Жизнь моего приятеля».
Среди них особое место занимают богохульство, богоборчество. Последнее качество чаще всего иллюстрируют циклом «Возмездие». Так, в комментариях к нему Н.Лощинская и С.Ясенский утверждают: в «стихах этого периода нарастает настроение богоборчества, происходит главный перенос вины за всё «зло мира», содеянное человеком, на Творца» (Лощинская Н., Ясенский С. Возмездие // Блок А. Стихотворения: В 3-х кн. – Кн. 3. – СПб., 1994). С данным утверждением трудно согласиться, ибо подобные мотивы возникают только в трёх стихотворениях из семнадцати. Более того, в произведении «Забывшие тебя» наличие самого мотива вызывает сомнение. То есть строки «Когда вокруг сжимались кулаки, / Грозящие громам» я склонен трактовать как явление природное, что обусловлено контекстом всего стихотворения, следующими строками прежде всего: «Навстречу нам шли грозовые тучи, / Их молний сноп дробил».
Подход названных авторов («В «громе» и «молниях» является Бог на горе Синайской сынам Израиля на пути их в землю обетованную») полностью перечёркивается последней строфой, в которой выражен авторский взгляд на проблему:Напрасный жар. Напрасные скитанья.
Мечтали мы, мечтанья разлюбя.
Так – суждена безрадостность мечтанья
Забывшему тебя.
Иной, действительно богоборческий пафос проявляется в стихотворениях «На смерть младенца», «Мой бедный, мой далёкий друг!…». И если в стихотворении «Ночь, как ночь, и улица пустынна…» герой признаётся в том, что только «собирается бросить злобный вызов небесам», то в вышеназванных произведениях происходит отказ от Бога (при этом позиции автора и героя совпадают, между ними нет никакой дистанции).
Уже в самом названии стихотворения «На смерть младенца» указывается на событие, вызвавшее у героя богонеприятие. Внешне он – смирившийся Родион Раскольников, красногвардеец из «Двенадцати», поборовший в себе «чёрную злобу». Показательно, что описанию злобы, которая через восемь лет в поэме будет названа «святой», отводится почти треть объёма произведения.
Однако смирение героя, его победа над злобой и тоской временна. Смирение несёт в себе зёрна нового бунта, новой злобы. Свобода от Христа – вот к чему приходит герой, вот то мироощущение, которое с социальными коррективами прорастает в «Двенадцати», а до поэмы с постоянной периодичностью проявляется в творчестве А.Блока, в стихотворении «Мой бедный, мой далёкий друг» в частности.
Оно проникнуто пафосом, прямо противоположным пафосу стихотворения «Забывшие тебя». Если в произведении 1908 года «недуг» объясняется забывчивостью, отказом людей от Христа, то в стихотворении 1912 года диагноз боли, тоски, отчаяния – «извечно лгущие уста» Всевышнего. Возмездие, главная идея цикла, – это наказание за лицо, за соличность Богу.
Своеобразное видение любви, веры во многом определило и отношение к Родине. В ранних произведениях: «Медленно в двери церковные…» (1901), «Я долго ждал – ты вышла поздно…» (1902), «Сгущался мрак церковного порога…» (1902), «Кто плачет здесь? На мирные ступени…» (1902), «Кто-то с Богом шепчется…» (1902), «Люблю высокие соборы…» (1902), «Я – меч, заострённый с обеих сторон…» (1903) и некоторых других – проявляется христианский или близкий к христианскому взгляд на человека и Россию. В них есть понимание сути веры, роли Церкви, религиозное чувство и поведение: «Здесь места нет победе жалких тлений, / Здесь всё – любовь» («Кто плачет здесь? На мирные ступени…»); «Люблю высокие соборы, / Душой смиряясь, посещать» («Люблю высокие соборы…»). Даже в тех случаях, когда герой не понимает церковно-монастырскую жизнь, как в стихотворении «Брожу в стенах монастыря…» (1902), он способен подняться над своим отношением, своими поверхностными оценками и сменить приговор этой жизни на христианское самоосуждение: «Ах, сам я бледен, как снега, / В упорной думе сердцем беден…»
Однако в восприятии России стал определяющим иной подход. Уже в раннем творчестве А.Блока наметилась чёткая тенденция постижения Бога через разные проявления Вечной Девы: «Я в лучах твоей туманности / Понял юного Христа» («Ты была светла до странности…»). Этот процесс имел и такое направление, когда место Вечной Девы занимала девка, а мир небесный и мир земной, Родина познавались, характеризовались через неё. Данная тенденция проявилась, в частности, в «Осенней воле» – этапном произведении, интересном в нескольких отношениях.
Как утверждал Г.Федотов в статье «На поле Куликовом», в стихотворении «впервые Русь, родина – «ты», живая, хотя совсем не святая – мать ли, жена ли, любовница?» («Литературная учёба», 1984, № 4.) Думается, ответ на вопрос, поставленный философом, содержится в третьей строфе: «И вдали, вдали призывно машет / Твой узорный, твой цветной рукав.» «Узорный», «цветной» в контексте «Осенней воли» и всего творчества являются опознавательными знаками явно не матери, не жены: третье ключевое слово «призывно», стоящее в ряду с «Русью пьяной», «кабаком», молодостью, погубленной в хмелю, прочитывается как «зазывно», что вносит необходимую ясность.
Так происходит присущее лирике А.Блока смешение России с любовницей, «Кармен». Поэтому нет никаких оснований рассматривать «Осеннюю волю» с позиций «подключения» к народной традиции, о которой говорил сам писатель в статье «Поэзия заговоров и заклинаний» и на которую указывают некоторые авторы. Осенняя воля созвучна состоянию души героя. Более того, воля эта выражает и сущность Родины, она – то общее, что соединяет героя и отчизну.
Нельзя не отметить, что традиционному восприятию России на уровне природы («Над печалью нив твоих заплачу, / Твой простор навеки полюблю…») нет равнозначного эквивалента на уровне человека, ибо Родина представлена «Кармен» и «Русью пьяной».
В стихотворении «Русь» (1906) через природно-мифологические образы сфокусированно выражено языческое, дохристианское видение Родины, характерное для большинства произведений 1904 – 1905 годов, входящих в цикл «Пузыри земли». Хотя в «Руси» и звучит обращённая к отчизне мысль «Твоей одежды не коснусь», но лишь её и касается поэт. Реки, дебри, болота, журавли, колдуны, ворожеи, ведьмы, черти и т.д. – это только одежда Руси, а её сущность в очередной раз остаётся «тайной».
Качественно новое наполнение мотивы «Осенней воли» и «Руси» получили в «Осенней любви» (1907). В первой части стихотворения и синтаксическая фигура (параллелизм), и перекрёстная рифма второй и четвёртой строки (гроздь – гвоздь) призваны подчеркнуть мысль об однотипности, однородности, однокачественности двух миров – природного (осенняя алость – то есть кровавость – рябины) и человеческого (крестная смерть героя). В результате возникает проблема, вопрос, ответ на который либо отсутствует, либо вызывает сомнения: «И челн твой – будет ли причален / К моей распятой высоте?» Важно подчеркнуть, что таким образом проверяется и сама высота. При этом ясно: речь идёт не о конкретном месте распятия, а о духовном мире человека, его соотнесённости с миром Христа.
Проблема, увеличивающая масштаб переживаний героя и возвращающая его личность в прежние координаты, – это судьба России. Из слов: «Христос! Родной простор печален! / Изнемогаю на кресте!» – с редкой для А.Блока очевидностью следует, что страдания героя вызваны прежде всего печалью родного простора. Так происходит наполнение и качественное развитие идеи, заложенной в параллелизме первой строфы.
Вторая часть стихотворения построена на сопоставлении состояния осенней природы с переживаниями героя. Природа, выступающая сначала как первопричина настроения и мироощущения героя, с пятой строфы становится их камертоном. Образ «бывалое солнце» – символ зрелости, старости, увядающей жизни – вызывает возрастающую жалость, однако трудно сказать однозначно о качестве этой печали, грусти, боли. Не случайно данная часть стихотворения заканчивается вопросом, образом, одним из трогательно-трагических, многослойных в лирике А.Блока:О глупое сердце,
Смеющийся мальчик,
Когда перестанешь ты биться?
Логика осени, принятая героем как непререкаемая истина, в третьей части произведения переворачивает традиционные представления о человеческих отношениях и мире вообще. Мужчина и женщина характеризуются с хорошо знакомых позиций страсти. О сущности их отношений, «любви» сказано вполне определённо:И, верная тёмному раю,
Ты будешь мне светлой звездой!
Таким образом, при помощи оксюморона «темный рай» подчёркивается греховность женщины. Это качество не влияет отрицательно на отношение к ней мужчины. Наоборот, он воздвигает героиню на звёздный пьедестал или на место Бога, что воспринимается как устойчивая традиция в творчестве автора.
Итак, «осенняя любовь» у А.Блока принципиально иная, чем, например, у С.Есенина, в поздней лирике которого «осенняя любовь» – это любовь прощение и прощание, благословение; в творчестве «певца Прекрасной Дамы» – пролог к грехопадению.
Конечно, можно привести образчик иного, «весеннего» отношения к миру «О, весна без конца и без краю…» (1907), первое наиболее известное стихотворение из цикла «Заклятие огнём и мраком».
Это произведение пронизано сквозной идеей приятия жизни. При этом, как часто бывает у поэта, взяты преимущественно крайние, противоположные её проявления: неудача – удача, плач – смех, веси – города, «осветлённый простор поднебесий» – «томление рабьих трудов». Генетически героиня «О, весна без конца и без краю…» – родная сестра женщины из предыдущих и последующих произведений: кудри и вариации на тему «змеи» стали общим местом в лирике поэта. Однако «неразгаданное имя Бога» выглядит не только неожиданным, но и кощунственным «штрихом» в данном контексте, одновременно вполне традиционным в творчестве А.Блока. Вызывает недоумение и сама неразгаданность, допускающая разнообразные интерпретации.
Отношения героев, мужчины и женщины, так же антиномичны, как антиномичен мир. Звеном, соединяющим при всех, казалось бы, разъединяющих с обеих сторон символических «никогда» («Никогда я не брошу щита… / Никогда не откроешь ты плечи…»), является «хмельная мечта», мечта, которая в контексте первой строфы прочитывается как «весна», «жизнь». Поэтому пафос последних строк очевиден: приятие происходящего через приятие ненавидимой и любимой женщины.
Таким образом, вариант «весенней» любви по сути совпадет с «осенней», совпадает через неизбежное грехопадение, духовную гибель обезбоженного человека. А из всего цикла следует: нет никакой принципиальной разницы между «весенней», «осенней», «зимней» любовью к женщине и Россией. Её определяющая – безграничная воля – неконструктивна, поэтому говорить о любви в традиционно-православном понимании нет никаких оснований.
Итак, сказанное и по понятным причинам не сказанное, опубликованные мною статьи «Блок и его «Возмездие» («День литературы», 2005, № 6), «Тема Родины в лирике А.Блока» («Литературная Россия», 2006, № 28), «Подземный рост души» («Литературная Россия», 2007, № 16) дают основание не согласиться с блоковской версией о «трилогии вочеловечивания». В своей лирике поэт выразил прежде всего апостасийность человека и времени, их расчеловечивание. Через героя, эгоцентрическую личность, Блок утверждал идеи духовно-нравственного релятивизма, либо возводил (вольно или невольно) пороки, греховную страсть и т.д. в идеал, либо поклонялся человекобогу… В других случаях через амбивалентный (преимущественно) и православный (редко) типы личности поэт транслировал принципиально иное отношение к болезням обезбоженного человека, оставался верен традициям русской литературы.


Юрий ПАВЛОВ
г. АРМАВИР,
Краснодарский край

Иллюстрации Ильи Глазунова

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.