РУКАМИ НЕ ТРОГАТЬ

№ 2008 / 30, 23.02.2015

– Вить, зайди!
Если «Виктор Михайлович» – значит, в кабинете посетители, если через секретаршу – значит, обложился бумагами, голову поднять некогда, а если «Вить, зайди!» – значит, что-то сокровенное, из ряда вон выходящее. Хотя из ряда вон в нашей конторе случалось чуть не каждый день.
Зашёл. В кабинете начальника ни в углу, ни у стола, а посредине сидел сильно седобородый старичок, опираясь двумя руками на замысловатую палку, и говорил.
Палка у него была светлая, сучковатая, с ручкой, загнутой в виде фиги. Щуря маленькие глазки, он как раз рассказывал о ней. Передать его речь впрямую я не берусь; во-первых, чтобы не исказить, а во-вторых – мне не хватит дарования. История палки была столь романтична, поэтична и героична, что я…
Вот она: два молодых друга-ботаника, мечтавших превратить наши города и посёлки в цветущие сады, добровольцами ушли на фронт, в перерыве между боями они скрестили два фруктовых дерева: яблоню и, кажется, вишню, изогнули ствол в виде букв «Р» и «С», тут старик показал на загогулину, и дали друг другу слово, что если одного убьют, то оставшийся в живых найдёт это скрещенное дерево, срежет его и сделает себе посох. Выпало живым остаться ему, нашему посетителю, друг героически погиб, а старик, тогда ещё молодой, разыскал в клинских лесах дерево и вот вы… то есть, мы его сейчас видим!
Начальник показал мне взглядом, что это ещё не всё, что главное впереди.
А впереди оказалось, что старичок ни больше ни меньше как внук Перова – художника-передвижника. Старичок встал со стула и, смущаясь, продемонстрировал своё сходство, запрокинув голову и медленно поворачивая её. Ростом он был невелик, седая борода закрывала грудь почти наполовину, голову покрывал берет, что должно было дополнительно указывать на родство старичка с художником.
Он сел и, как моя бабушка, подав на стол горячие пирожки, ждала, что её похвалят, так и он, замолкнув, впал в ожидание восторга.
«Ну вот, – насладившись эффектом, прервал тишину начальник, – Роман Алексеевич предлагает нам возродить усадьбу художника Перова…»
«И сделать там «Перовские пенаты», – поспешил добавить дед, – наподобие репенских у нас под Ленинградом».
Тут надо сказать, что возглавляли нашу контору разные люди и недолго. Один был строг и справедлив, поэтому деньги, выделенные на ремонтно-реставрационные работы, разделил между объектами поровну. В результате хватило только на то, чтобы поставить леса. Другой решил укрепить производственный отдел рабочими кадрами и назначил инженером, и это чистая правда – уборщицу. Ему нравилась её принципиальность: вымыв пол, она запрещала по нему ходить, пока он не высохнет, а мыла не в конце, а в начале рабочего дня. В назидание нерадивым он поставил её куратором Коломны. А если кто не знает – этот город старше Москвы. Одного визита уборщицы хватило для того, чтобы ей подсунули процентовки на 100 тысяч, показав на стену Кремля, которую они якобы сделали. Подписав бумаги, уборщица опять стала уборщицей, но мытъ полы разлюбила, потому что чувствовала себя уже инженером. Конечно, и этот начальник не задержался.
Следующий был осторожным, но женопослушным. После того как по наущению супруги – работника Упр. культуры отправил всех инженеров и архитекторов пересчитывать музыкальные инструменты в Домах культуры всех городов и посёлков Московской области, назначили нового.
Был у нас начальником даже Герой социалистического труда Монголии. Скромный труженик, десять лет отслуживший советником по культуре, он рьяно взялся за работу, засиживался по вечерам и в добавление к высокому иностранному званию получил отечественный инфаркт.
Когда появился внук Перова, кресло руководителя занимал человек молодой, энергичный, жаждущий свершений. За что в первый же день на него была написана анонимка, разоблачавшая его каверзную сущность. Его бы не назначили начальником, но в то время вышло постановление партии: дорогу молодым! Мне это представлялось так: встал утром Леонид Ильич, надел домашние тапочки, подумал: «Ни хрена с этими стародумами не сделаешь! Надо молодых подпустить к делу!»
В городе Чехове молодой, энергичный зав. отделом культуры договорился в местной воинской части, ему прислали солдат, и они разом благоустроили территорию у Зачатьевской церкви: сдвинули надгробья, разровняли, посыпали свежим песком, а где раньше были надгробья – забыли…
Наш был аккуратней. «Вот смотри, – говорил он мне, чертя на чистом листе фломастером, – ставим усадьбу под охрану… заказываем проект реставрации и получается…»
«Дом отдыха для внука Перова!» – вразумлял я. «Это пускай, – великодушно говорил он, – пускай старичок поживёт там, важно, что будет культурный центр!»
Утром следующего дня, не заходя в контору, я отправился в Третьяковскую галерею. Дождь шел… тёплый, мелкий. И какой-то, как мне теперь кажется, насмешливый. В научном отделе вежливая сотрудница подтвердила: да, небольшую усадьбу Стрелково Перов приобрёл в последние годы жизни, чему документальным подтверждением была лишь одна маленькая овальная фотография, где художник стоял на фоне плетня.
Когда я рассказал про плетень, начальник слегка потускнел, однако взял себя в руки и бодро сказал: «Не надо бояться трудностей, надо поехать на место!» Внук был тут же и упирал на артезианские скважины, которых, по его словам, было две. Я говорил, что по артезианским скважинам нельзя представлять облик усадьбы, на что начальник говорил: «Не надо бояться трудностей! Их надо преодолевать!»
Вскоре в газете «Ленинское знамя» появилась фотография внука с его палкой и броским заголовком «Быть музею «Перовские пенаты»!» Он приходил теперь к нам, как домой, садился посреди того или иного кабинета и, опираясь на палку двумя руками, это была его излюбленная поза, а середина помещения – излюбленное место, рассказывал о своём боевом пути: как он, лихой кавалерист-рубака, врывался в занятые фашистами сёла, как он, лихой танкист-гвардеец, освобождал Прагу, брал Берлин…
К нему попривыкли, слушали вполуха, но однажды он вновь приковал внимание, рассказав, что носил через Финский залив записки от Ленина к Крупской, и Ленин даже погладил его по голове и назвал ласково: «Рома-Ястребок».
После этого откладывать поездку в Стрелково было уже невозможно. Неугомонный дед всю дорогу рассказывал, как он врывался на своём танке в города, рубал шашкой фашистских захватчиков, начальник время от времени поворачивался ко мне и говорил заговорщицки: «Проект можно включить в план Росреставрации… перед главным домом поставить скульптуру Перова…»
Но не только главного дома, на месте не было вообще ничего, даже плетня. «Должны быть две артезианские скважины», – осторожно заглядывая в глаза начальнику, говорил Рома-Ястребок. Единственное, что сохранилось от усадьбы, – липы, посаженные по периметру. В задумчивости, под крики грачей, походили среди зарослей и поехали в село Троицкое. Хорошо, что у УАЗика две ведущие оси, потому что накануне был дождь, а дорога была такая же, как при Василии Григорьевиче Перове.
Троицкое встретило нас глухой настороженностью. Выяснилось, что внука здесь тоже знают. Молодой председатель сельсовета, запуганный его величием, услужливо показал нам школу, что располагалась в старом барском доме с колоннами. Я удивился, узнав, что внук Перова второй год приезжает сюда из Ленинграда и на правах наследника Перова, который дружил, как он уверял, с владельцем усадьбы в Троицком, живёт в этом доме всё лето. И разгуливает по окрестностям со своей палкой, как Лев Толстой.
Отсутствие в Стрелково каких-либо строений поначалу озадачило начальника, но внук вспомнил, что главный дом разобрали в 1929 году и перевезли в какое-то село неподалёку. «А каретный сарай я уже нашёл, – обрадовал он, – тут, совсем рядом – в Радованье!»
Поехали в Радованье. Бревенчатый покосившийся сарай, заросший лопухами и крапивой, мало что говорил об архитектурном облике усадьбы. «Не надо бояться трудностей», – неуверенно сказал начальник.
Тем временем бумажная карусель закрутилась. Усадьбу Стрелково вместе с другими памятниками истории и культуры поставили под госохрану (объективности ради, надо сказать, что в этом списке была и усадьба Блока Шахматово, от которой тоже осталась одна фотография, и где сейчас музей); включили в план треста Мособлстройреставрация, скульптор Глебов лепил фигуру В.Г. Перова, сверяясь с известным портретом и обликом внука. Получалась фигура в блузе, держащая в левой руке палитру, а в правой кисть.
«Литературная Россия» опубликовала на последней полосе фотографию деревьев и короткую заметку о возрождении мемориальной усадьбы, и тут…
Не помню уж зачем поехали мы с внуком в Клин, то ли землеотвод оформлять, то ли… Поехали на электричке, осень уже была. Я смотрел в окно на пейзажи родины, внук рядом рассказывал пассажирам про свою палку, как они с другом-ботаником привили яблоню к груше или вишне, как он героически сражался с врагом, и вдруг слышу: «Мы, герои-подводники, уходили на глубину и там караулили фашистских стервятников… мы – морская пехота, отчаянные хлопцы, фашисты называли нас «чёрная смерть». Я смотрю в окно и начинаю испуганно понимать! А старик, видимо, устал или забылся, что нередко бывает с людьми в моём присутствии, и лепит дальше, как он партизанил в лесах Белоруссии и пускал под откос эшелоны с вражеской техникой, как брал «языка»…
Я поэтому и не помню, зачем мы ехали в Клин, так у меня вышибло всё из памяти. Вернулся в Москву и сразу к начальнику, говорю: «Что-то подозрительно всё это: и фамилия у него другая (как объяснил дед: «Специально для выполнения «спецзаданий»), и воевал он чуть не на всех фронтах, во всех частях…»
«Ну, хорошо, – сказал начальник, – если ты сомневаешься, напишем письмо в Ленинград». Написали и оттуда пришёл ответ. Из Смольного, из обкома партии, большой серьёзный конверт, а в нём письмо, в котором сообщалось, что наш внук Перова, он же Рома-Ястребок, состоит на учёте в психдиспансере и регулярно проходит стационарный курс лечения.
Уж как он узнал про нашу переписку – не знаю, а только больше он у нас не появлялся. Проект восстановления усадьбы так и не был разработан, а рабочая двухметровая модель памятника художнику В.Г. Перову ещё долго стояла в мастерской скульптора В.В. Глебова.
Была у начальника мысль установить памятник в Клину на центральной площади, но она не нашла отклика в умах вышестоящих товарищей.Виктор КОКЛЮШКИН