Около христианства

№ 2008 / 31, 23.02.2015


В современной литературе последних лет появился такой пласт, который трудно поддаётся какому-то чёткому определению.
Я назвала её литературой околохристианской. Христианской литературой это не назовёшь, так как христианская литература – это Евангелие, Жития Святых, всевозможные Поучения, и прочее. Существует также литература христианской тематики, где присутствуют образы и мотивы из Евангелия, Житий. Но они носят, как правило, апологетический характер и к литературе, как к творчеству отношения не имеют, здесь стоит скорее говорить о проповеднической, миссионерской функции. В предисловии к американскому изданию «Диалога о вере и неверии» Харви Кокс задаётся вопросом: «Почему религия вдруг оказалась такой неудобной темой для разговора, что вокруг неё надо ходить на цыпочках либо срываться на визг?». Этим замечанием он выявил действительно уже сложившееся в нашем обществе отношение к религии – нетерпимое и какое-то истерическое. Несмотря на это, за последние несколько лет именно религия становится объектом рассмотрения писателей, публицистов, философов. Именно к ней они обращаются, пытаясь понять закономерности действительности, объяснить изменения в ценностях современного человека.
Обращение к религии в прозе или публицистике в наше время вызывает вопрос о причинах, а именно – зачем это делается. Самым характерным примером подобного обращения можно считать повествование, где главным героем по воле автора становится священник. Традиция не нова, особенно в зарубежной литературе. В русской таких авторов можно перечесть по пальцам. И чем ближе к современности, тем меньше нужно пальцев для счёта. Или проза, где ключевой точкой, точкой отсчёта становится эпизод с концом света, – такая апокалипсическая проза. Или тенденция, тоже вполне себе стародавняя, диалога или беседы со священнослужителем.
В чём заключается интерес прозаиков к христианской религии, особенно в последнее время? В обществе скорее стоит говорить о буме на мусульманство. Однако, судя по тому, что к религии обращаются авторы, казалось бы, абсолютно ей далёкие, возникает повод задуматься о том, какое место она стала занимать в современной жизни, а именно – в литературе. Для прояснения этой картины я хотела бы обратиться к нескольким наиболее любопытным в этом отношении примерам книг, вышедших за последние несколько лет.

Своеобразным литературным событием стал выход книги Л.Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик». Её активно обсуждали, спорили о неоднозначном образе Штайна, было высказано много различных мнений. На этом фоне менее заметным выглядел выход книги М.Кучерской «Бог дождя». Создаётся впечатление, что книга Кучерской рассчитана на более узкий круг читателей, нежели в случае с Улицкой. Хотя, бесспорно, стоит учитывать и вопрос величин.
Общечеловеческий посыл романа Улицкой очевиден, она сама проговаривает его в романе: «В душе я чувствую, что прожила важный урок с Даниэлем, а когда пытаюсь определить, что же такого важного узнала, весь урок сводится к тому, что совершенно не имеет значения, во что ты веруешь, а значение имеет только твоё личное поведение. Тоже мне, великая мудрость. Но Даниэль положил мне это прямо в сердце». Таким образом, содержание книги Улицкой выходит за пределы чисто метафизических диалогов в общечеловеческую сферу, понятную любому.
В романе Кучерской всё иначе. «Бог дождя» – история жизни молодой девушки, влюбившейся в священника. И не просто в священника, в иеромонаха. Подобные случаи, к сожалению, не редкость в церковной практике. Манера, с которой автор рассказывает о внутренних перипетиях жизни главной героини, дают повод предположить, что история эта либо хорошо ей знакома, либо имеет автобиографический характер. И тут возникает главный вопрос, который не оставлял меня всё время, пока я читала этот роман, вопрос об адресате. Кому предназначена эта книга, кто её воображаемый читатель и каково внутреннее основание (посыл автора) в написании подобного текста?
Попытаемся разобраться детальнее. Итак, перед нами Майя Кучерская, серьёзная дама со страницей в Википедии, решившая зачем-то опубликовать свою юношескую повесть в несколько переработанном виде. Первая версия романа вышла в журнале «Волга» ещё в 1996 году. Она прошла без особого успеха. Зачем же тогда Кучерская вернулась к этому сюжету позднее? Первая мысль, которая приходит в голову, – читатель не был готов к этому сюжету. В 96-м году священники воспринимались как белые вороны, сейчас служители веры вызывают меньше противоречий и сомнений у большинства населения.
Сама писательница объясняет свой поступок двумя причинами – желанием улучшить собственный стиль и стремлением дистанцироваться и подчеркнуть различие между собой прежней – прототипом главной героини и собой настоящей – непосредственно автором. Забавны «дополнительные мотивировки» для собственной деятельности, которые формулирует Кучерская для большинства своих текстов. Сюжет, который нельзя не назвать рискованным, автор выдаёт под маской ощущения прошлого, своеобразная попытка выступить в роли «продавца воздуха»: «Сегодня важно ощутить не только то, чем жили тогда люди, но и важно ощутить, что изменилось в жизни Церкви. Юность моей героини совпала с юностью Церкви – земной и человеческой. Тогда у всех у нас было общее впечатление расцвета и свежести. Только-только стали появляться церковные газеты, и все мы ощущали приход чего-то нового». Неожиданным кажется в таком контексте сюжет о влюблённости.
Желание приблизить человека к Церкви, не поднимая человека до духовных начал, а опуская служителей Бога до человеческих слабостей, возникло ещё при создании «Православного патерика». Её жанр Кучерская определила как «книгу для людей, впавших в уныние». По стилю зарисовки из жизни священников, ставшие основой этой книги, напоминают хармсовские истории – ироничные, абсурдные и комичные анекдоты «из жизни» Пушкина или Гоголя. Эта манера обрисована самой Кучерской в одной из историй «Патерика» о девушке Ане, которая сильно увлекалась фольклором и записывала больничный, магазинный, малярный и прочий фольклор, а «…вскоре её будто подменили, Аня стала ходить в чёрной юбке до пят, в платочке, глаза держала долу и часто куда-то уезжала. И очень скоро просочились слухи, что ездила она по святым местам! Только сама Аня да её научный руководитель знали, что весь её внешний вид – удачное вхождение в образ, и уезжала она не в паломничества, а в научные экспедиции. Там Аня умелым обращением втиралась в доверие к паломникам, старицам, блаженненьким, обычным православным людям и внимательно слушала всё, что они говорили. Через три года научный мир пережил небольшое потрясение. Аня написала кандидатскую диссертацию «Поэтика и композиция современного прихрамового фольклора в социокультурном аспекте». Всё, что она видела и слышала в монастырях и общинах, было использовано в диссертации». Желание описать бытовые моменты жизни священников, сознательная мистификация (история о батюшке-людоеде, например), на первый взгляд, «приближают» человека… к чему? К осознанию того, что священники «тоже люди»?.. По словам автора, «книжка моя – вся об этих самых проблемах церковной жизни…». То есть цель Кучерская поставила себе маловыполнимую, если вообще реальную – будучи светской дамой, в художественной форме рассказать о проблемах мира, к которому она не принадлежит.
Если истории о священниках сейчас кочуют в Интернете на всевозможных сайтах в разделе «Юмор», наряду с историями Хармса, то на каких сайтах сидят читатели романа «Бог дождя»?
Таким образом, приближение дорогой темы через отталкивание, через отрицание, вполне казалось бы возможно, но адресата текста современной «Монахини» Дидро установить не удалось. Причём возникает ощущение, что адресат всеобщ – это и те, кто выступает против Церкви с мотивировкой что-то вроде «ага, вот она правда Православия», и люди воцерковлённые, воспринявшие текст как историю воцерковления девушки.
Если у Кучерской религиозная тема представлена как бы вывернуто, наизнанку, то совсем иная история с романом Ю.Максимова «Найти Иисуса». Автор даёт своему произведению жанровое определение «роман-экшн» и поначалу, взяв в руки книгу кислотных оттенков, не ожидаешь прочесть ничего адекватного религиозной тематике. Тем не менее все определения точны – перед нами история комиссара Гарда, жителя будущего, оказавшегося в прошлом, а именно – в первом веке нашей эры. Через небольшой промежуток времени распнут Иисуса Христа, и именно он, капитан Гард, должен найти Иисуса и передать ему Весть – что-то вроде символического артефакта, получив который История может измениться. Внешнее сюжетное развитие в романе связано с поиском этой вести, герой постоянно контактирует с новыми персонажами, наполняющими структуру повествования, подобно спеющим на глазах ягодам винограда. Порой читатель радуется, узнав того или иного персонажа из Священного Писания, но их не так много, чтобы не превращать текст в стилизацию под библейский сюжет. Но история о поиске Вести лишь обрамляет главный сюжет романа. Он может прочитываться и осознаваться как главный, так и нет – это поиск героем веры, попытка приблизиться к осмыслению того, что является истинной верой, чем можно пожертвовать ради неё и что такое предательство, обман, корысть. Этот сюжет конструируется из ситуаций, возникающих вокруг героя, своеобразных эпизодов «проверки». Проверке подвергаются практически все действующие лица романа – ученик псевдопророка, человек, достигший власти нечестным путём, все, кто встречаются Гарду на пути, каждый находит своё испытание. В этом отношении роман приближается скорее к ветхозаветным сюжетам, чем к новозаветным.
И не случайно Гард задумывается над тем, почему все люди, окружавшие его и помогавшие ему в поиске, рано или поздно погибают. На вопросы, которые он задаёт себе не переставая, и которые не исчезают после встречи и разговора с Иисусом, он получает ответы лишь в финале книги: «Это была игра, Гард. Это была новая компьютерная игра. Игра XXII века . Точнее, испытание игры. Смысл игры прост: поставить современного человека в экстремальную ситуацию и посмотреть, сможет ли он справиться с поставленной задачей. Вот и всё. Полная иллюзия жизни». Идея, казалось бы, не нова. Да и выводы префекта о том, что нет явных различий между жизнью и игрой, тоже кажутся вполне очевидными. Это, бесспорно, снижает возникшее поначалу ощущение абсолютной реальности происходящего в художественном мире романа. Главным достоинством книги стоит считать именно это на глазах создающееся ощущение присутствия в мире первого века, рядом с комиссаром Гардом. То, что на языке компьютерных игр называется «атмосферностью». И желание Гарда вернуться в финале романа в игру прочитывается также на разных уровнях. С одной стороны, столкнувшись с божественной реальностью, невозможно отринуть её и никогда больше туда не возвращаться. Как верующий человек, получив какое-либо подтверждение своей вере (чудесное исцеление или знак), вряд ли сможет отринуть Бога. Скорее наоборот, он будет стремиться познать божественную реальность, познать Бога более чем прежде. С другой стороны, более очевидное объяснение – став частью игровой реальности, чаще всего сложно оказывается от этой реальности отстраниться. Подобная психологическая реакция обусловлена как привыканием к пространству игры, так и стремлением заместить повседневность более интересным сюжетом. Сюжетно-духовная двуплановость, на которой строится повествование, позволяет воспринимать текст и как роман-экшн, что заявлено самим автором, и как философский роман о поиске Бога, поиске веры человеком. На мой взгляд, очень удачное решение для подобного сюжета, так как оно позволяет автору избежать этой ненужной натужной мины, которая возникает у многих авторов, когда они начинают говорить о Боге.
В зарубежной литературе ситуация гораздо интереснее – здесь размышлениям о бытии Бога предаются те, кого заподозрить в этом не представлялось возможным – Д.Коупленд, У.Эко и даже Ф.Бегбедер, авторы скорее массовой литературы, изначально жанрово не ставящей себе целей ввергаться в бушующее пространство метафизики.
Дуглас Коупленд, в своё время ставший иконой поколения Икс, непонятно по какой причине выпускает совершенно упадническую книгу «Жизнь после Бога». Если предположить, что поводом для написания этого слабого романа стали рисунки автора, то каким-то образом его прозу оправдать ещё можно. Не сумевший перепрыгнуть собственной славы «Поколения Икс», Коупленд создаёт очередную эпитафию с иллюстрациями своему несчастному поколению, воссоздавая в своих заметках современную повседневность. Апеллируя к ставшему общим местом замечанию Ницше о смерти Бога, Коупленд пытается выстроить в своём романе ту действительность, которая существует согласно этой логике, т.е. воссоздаёт мир без Бога.
Роман Д.Коупленда «Жизнь после Бога» представляет собой очередную коллекцию чаще всего случайных замечаний о жизни. Ощущение необязательности и безотносительности всего происходящего – суть прозы Коупленда. Его хватило на вскрик ужаса в «Поколении Икс», далее он лишь констатирует своей прозой тихое угасание смысла жизни уже упомянутого поколения. Но на что стоит обратить внимание (не обращаясь непосредственно к тексту романа, так как сложно говорить о какой-либо художественной его ценности), так это на фиксацию автором сложившейся непростой ситуации в современном обществе. Она заключается в утрате смысла и ценности жизни человеком, а также в восторге перед мусульманской религией в европейских странах, выражающемся как бум на арабоязычную прозу и реверансы в сторону мусульман в европейском кино. Самый типичный пример, приходящий сразу в голову, – эпизод из фильма «Париж, я тебя люблю», связанный с влюблённостью француза в мусульманскую девушку в Париже. Он показателен уже тем, что абсолютно типичен.
Обоснование для подобного отношения западного человека к реальности находим у Э.Фромма в работе «Иметь или быть?», где он говорит о возникновении на рубеже 19-го века так называемого «рыночного характера», свойстве личности ощущать себя как товар. Любопытно замечание Фромма о том, что люди с подобным характером не имеют личности, так как их характер имеет адаптивные свойства – он подстраивается под потребности современности («я такой, как вам нужен»). Функционируя почти целиком на рассудочном уровне, эти люди не испытывают чувств и эмоций, Фромм называет это явление «атрофией эмоциональной жизни». То, о чём писал Фромм, стало теперешней реальностью. Остаётся лишь спорить о том, в какой мере, но не согласиться с этим постулатом невозможно. Отсюда и потребность в эмоциях, в ощущении жизни, об утрате которого пишет Коупленд.
Возвращаясь к Коупленду: автор на протяжении романа рассказывает мимоходом истории о своих соседях, приятелях и семье. Описание того, в каких условиях он живёт и в каких условиях живут его знакомые, близкие и герои его историй, приводит к осознанию того, что людям давно наплевать на всё, исключая мир материальный. Тот, который можно обналичить, обозначить и описать в паретройке слов. Всё бы ничего, и роман можно было тихо оставить в номере гостиницы после завершения отпуска, но… И это «но» заключается в одном из эпизодов, который я не могу не упомянуть. На протяжении всего романа Коупленд говорит о Боге, но так, как это делал бы любой неверующий человек. В финале он пытается подвести итог своим мыслям. Понимая, что таких историй, которые он поведал, может быть ещё как сотня так и тысяча, он предпринимает попытку обоснования всего написанного. И именно эта попытка, по моему мнению, спасает роман: «А теперь открою вам свой секрет. Я поведаю его вам в такой сердечной простоте, какой мне уже вряд ли ког-да удастся достичь, поэтому молю о том, чтобы, слушая мои слова, вы сидели в тихой, спокойной комнате. Секрет мой в том, что мне нужен Бог – что я болен, устал и больше не могу один. Мне нужен Бог, который помог бы мне давать, так как, похоже, я больше не способен давать; который помог бы мне быть добрым, так как, похоже, я больше не способен к доброте; который помог бы мне любить, так как, похоже, я утратил способность любить». Не так много слов, но именно в них заключается проблема современного человека, по Коупленду, – утрата смысла, утрата чувства реальности, утрата каких-либо чувств. Мир без Бога – это мир без любви. Его герой отрицает этот мир, так как не находит в нём себе места. Утратив Бога, человек утрачивает обоснование собственного существования. И удивительнее всего слышать это от Коупленда. В книге «Диалектика секуляризации: О разуме и религии» (к которой я подробнее обращусь чуть ниже) У.Эко высказывает мысль, столь необходимую обществу, утратившему этические обоснования для собственного существования: «даже если Христос – всего лишь герой прекрасной сказки, само возникновение подобной сказки у бесперых двуногих созданий, знающих лишь одно – что они ничего не знают, не менее чудесно (точнее, чудесно-таинственно), чем реальное воплощение Сына Божьего».
Обращение к вопросам веры для многих писателей и философов остаётся за пределами художественных жанров, и они обращаются к публицистике или беллетристике. Самым распространённым становится жанр открытой переписки, или обращений деятеля искусств к представителю Церкви. Самым ярким примером подобного диалога стала книга «Диалектика секуляризации: О разуме и религии», где о секулярности современного общества решили побеседовать Юрген Хабермас и Йозеф (Бенедикт XVI) Ратцингер. Повод, по которому все служители Церкви соглашаются на подобные диалоги, сформулировал Бенедикт XVI – «желание способствовать обсуждению истины христианской религии». Позиция папы на модернизацию Церкви любопытна в данном случае хотя бы потому, что общество развивается такими темпами, когда многие постулаты веры утрачивают свою ценность. Кризис веры (здесь я имею в виду прежде всего католичество и протестантизм) стал очевидностью. Являются ли диалоги известных философов и писателей с представителями Церкви своеобразной реабилитацией этического, конвенционального в обществе, либо распространение подобных диалогов есть следствие возрождающегося интереса людей к вопросам религии – серьёзный вопрос, на который пока сложно дать однозначный ответ. Поводом для обращения к теме секуляризации стало обсуждение секуляризации знания, распространения принципа религиозной свободы и нейтрализации государственной власти – аспектах, которые детально рассмотрел в своём докладе Ю.Хабермас. Все эти причины, по его мнению, послужили поводом для отказа от претензий на «монополию интерпретации и всеобъемлющее формирование жизни религии». Отсутствие единой картины мира ведёт к разобщению мировосприятия, где роль члена религиозной общины не совпадает с ролью гражданина общества. Любопытны в данном контексте замечания Йозефа Ратцингера о роли веры в объединяющейся Европе. Говоря о формировании всемирного общества, Ратцингер отмечает насущность рефлексии над тем, каким образом различные культуры могут найти этические основы и «взять на себя совместную правовую ответственность за укрощение и упорядочение власти». При этом он отказывает науке в создании этих основ, она, по его словам, лишь даёт обоснование этике. Таким образом, следует, что наука, по Бенедикту XVI, имеет исключительно прикладной характер. При этом он осознаёт, что подобной всеобщей идеи, рациональной, этической или религиозной формулы, способной объединить весь мир, не существует, более того, в наше время она недостижима. Поэтому разговор об общественных и церковных идеалах остаётся лишь абстракцией высшего порядка.
В «Диалоге о вере и неверии» Умберто Эко и кардинала Мартини вопрос касается предметов более конкретных, формирующих повседневность, как верующего, так и вызывающего недоумение у человека, сталкивающегося с религией, а именно – Апокалипсис, аборты, женщины в Церкви, нахождение общей почвы между верующим и неверующим человеком. Несмотря на то, что переписка создавалась для того, чтобы обсудить значимые вопросы для обоих бастионов – верующих и неверующих, она так и осталась разговором людей между заградительной стеной. Хотя общеэтические позиции у беседующих схожи, но в ситуации рассмотрения конкретных вопросов каждый отстаивает собственную точку зрения, не переходя на позиции «противника». И здесь нет противоречия – подобное отношение было изначально выбрано самими беседующими: «Светский человек, например, не верит в Духа Святого, а католик, разумеется, верит, – но это вопрос не недостатка понимания, а лишь взаимного уважения к убеждениям другого. Решающий момент наступает, когда из несогласия рождается конфликт и непонимание, находящее своё выражение в политических и социальных событиях». Мне кажется, это замечание с присущим нашему времени и характерным для атеистического мировоззрения отношением «будь что будет, лишь бы это не касалось моей жизни», является главным недостатком книги. И знаменательно, что его выражает человек светский. Подобное отношение характеризует всё современное мироощущение, и, что парадоксально, способствует росту популярности мусульманства как религии однозначной, где чёрное является чёрным и ничем другим, а белое белым. И, что наиболее показательно в данной ситуации, его не опровергает католический священник. Здесь любопытно привести в качестве примера опасения А.Крылова в связи с увеличением приверженцев мусульманской веры в Европе, опубликованные на сайте Агентства религиозной информации «Благовест-Инфо»: «Ислам превратился в важнейший фактор европейской общественной жизни. Без учёта этого фактора невозможен сколько-нибудь серьёзный прогноз будущего развития Европы, да и всего современного мира. Значительная часть мусульман Европы не интегрировалась в европейскую действительность и сознательно отказывается принимать западноевропейский образ жизни, мораль и ценности. Отказываясь от европейской идентичности, они делают выбор в пользу «чистого» ислама в его аравийской разновидности и ощущают себя в первую очередь частью всемирной мусульманской общины». В своей статье он говорит о выходцах из исламских стран, а также последующих поколениях эмигрантов, сохранивших традиции своего народа. Но за последние несколько лет, как в Европе, так и в Америке, и даже в Литве (!) увеличивается количество людей, проповедующих ислам из числа коренного населения стран. Одним из поводов к подобному изменению в сознании людей становится как раз либеральное отношение к ценностям в обществе, кризис католичества и, в противовес этому, жёсткая и привлекательная для обывателя своей простотой модель жизнеустройства в исламе. К таким выводам приходишь после прочтения этих диалогов.
Поэтому в связи со всем вышесказанным выход книги Фредерика Бегбедера и Жана-Мишеля Ди Фалько «Я верую, я тоже нет» воспринимается не только как публицистический текст, но в некотором смысле и как рекламный. Парадоксальным образом начинаешь осознавать, что в наше время всё нуждается в рекламе, в том числе и религия. Иногда комические выпады Бегбедера кажутся настолько нелепыми, что ожидаешь негодующей реакции Фалько на глупость или неуместный юмор писателя. Но нет, Фалько совершенно спокойно продолжает беседу. Создаётся впечатление, что каждый из них находится настолько в иных мирах, что они даже не соприкасаются между собой никаким образом, поэтому даже мельчайшее негодование по поводу высказываний другого невозможно:
«Бегбедер: Так для чего молиться? И что это даёт? Мы подкидываем Богу топлива?
Фалько: Если топливом называть любовь, то да».
В какой-то мере подобное «лёгкое общение» можно объяснить давнишним знакомством Бегбедера с Фалько: последний обучал маленького Фредерика в католической школе. Что и обусловило, возможно, выбор издателей, предложивших именно этим людям порассуждать на досуге о Боге. Именно порассуждать, стиль лёгкой беседы подчёркивается как названием книги, её оформлением, где священная чаша соседствует с бокалом виски, так и подзаголовками, которые даются на обложке – «Вечный спор верующего с неверующим, священника с писателем», а также на титульном листе – «Диалог между нечестивцем и епископом».
Если попытаться сравнить западную ситуацию в беллетристике с отечественной, то отметим, что стиль бесед, столь популярный на Западе, в России выглядит несколько иначе. Это скорее форма монолога, подобно популярно-просветительским книгам диакона А.Кураева или В.Легойды. Очевидно, что современная православная апологетика движется иными путями по сравнению с апологетами католическими. Когда последние стремятся привлечь к обсуждению вопросов веры и существования Бога широкую общественность, перевести это в пространство искусства, русскоязычные авторы «работают на своих». Хотя, вполне вероятно, что через какое-то время на полках окажется книга, где Никита Михалков беседует с диаконом А.Кураевым, кто знает. Марта АНТОНИЧЕВА, г. САРАТОВ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.