ПРАВДИВЫЕ НЕБЫЛИЦЫ

№ 2008 / 37, 23.02.2015


Была зима. Меня попросили отвезти на оленях почту в Аган. Я уже сейчас точно не помню, то ли у почтовоза (так их, кажется, тогда звали) хворь случилась или ещё что, но вместо работника, который специально этим занимался, отправился в путь я. ОДНАЖДЫ НА СТОЙБИЩЕПамяти друга детства
Айпина Виктора Романовича посвящаю

Была зима. Меня попросили отвезти на оленях почту в Аган. Я уже сейчас точно не помню, то ли у почтовоза (так их, кажется, тогда звали) хворь случилась или ещё что, но вместо работника, который специально этим занимался, отправился в путь я. Преодолел полпути, пересёк реку Ватьеган, подъезжаю к стойбищу Кошпи-ики. О нём молва по Агану ходила – с большим юмором был человек. Якобы умел рассказывать такие правдивые небылицы – трудно не поверить.
Еду по заснеженному бору. По обе стороны дороги свежее оленье пастбище. Уже олений кораль виднеется. Олени в корале ходят. Хозяин стоит в центре спиной ко мне. Не видит меня.
Погоняю оленей своих. Издаю погромче звуки, чтобы старик услышал. Но он не оборачивается. Поза его говорит – он очень занят, что-то внимательно рассматривает в руках. Подаю голос погромче. Не слышит… Его олени уже заметили меня, головы повернули. Я громко покашлял, въезжая в кораль. Но Кошпи-ики не обернулся. Продолжал что-то внимательно изучать – во всяком случае, спина его говорила об этом.
Остановил я упряжку в двух шагах сзади него, привязал вожжу к средней ножке нарты, подошёл к старику и поприветствовал.
– А, это ты, зять Сардаковский, приехал! – кинул он через плечо и стал ещё внимательнее рассматривать в руках что-то своё.
– Что ты, Пырыс-ко, рассматриваешь? – спросил я.
– А ты сам посмотри, – и суёт мне под нос свой большой палец. Вон того оленя только что ловил я арканом. Олень необъезженный, верёвки ещё не знает, дёрнулся что есть силы и оторвал мне палец. Вот и кровь на снегу. Действительно, возле ног старика я увидел несколько капель свежей крови и аркан размётанный.
– Нашёл я в снегу палец свой и быстро, пока не остыл он, приставил на прежнее место. Плотно и сильно прижал второй рукой, а сам мысленно к Самой Хозяйке обратился за помощью. И вот он результат, смотри, только шрам остался.
Вокруг пальца, словно кольцо, виднелась ровная складка шрама.
Меня сковала судорога смеха. Но я сдержался. Смотрел на старика и не знал, что делать. То ли принять Это как шутку и облегчённо рассмеяться, но я боялся обидеть старика, ибо на лице его не было и намёка на шутку; то ли удивиться или, во всяком случае, сделать на лице искусственную мину удивления.
– Ну что мы стоим-то посреди двора? Входи в дом, чай будем пить. – Он похлопал рука об руку, словно стряхивая с них пыль, и направился в дом. Я пообедал, согрелся и уехал со стойбища. Прошло уже более тридцати лет, но до сегодняшнего дня почему-то не могу себе позволить признать Это шуткой, облегчённо рассмеяться и забыть. Я сам человек с юмором, люблю, ценю и понимаю шутку другого человека. Но Это – что-то мне подсказывает – не тот случай.
ПОБЫВАЛЬЩИНА ОЙСИ
Говорят, если метель в начале пути застанет или дождь-ненастье – это к удаче. Почти всю жизнь меня в пути застаёт ненастье. Я везучий человек?
Сегодня снова сильная метель. В свете фары снегохода кое-как просматривается след оленьей упряжки. Впереди чум ненца Ойси. Ойся живёт вдвоём с женой. У них олени. Дети разлетелись по белому свету. Редко приезжают внуки.
В деревне Ойся не был с 1955 года. Был общественным оленеводом, повздорил с колхозным руководством и сбежал в лесотундру. Слышал о том, что есть на свете телевизор, но ни разу его в глаза не видел.
В молодости был охотником. Со своей пушной добычей участвовал в Москве на Всесоюзной Сельскохозяйственной Выставке. С выставки привёз две медали – за достижения и за участие.
Когда я приезжаю к нему в гости, он обязательно угощает меня какой-нибудь историйкой. В этот раз рассказал побывальщину:
– Отправился однажды сам Сталин-Царь на поиски хантыйской Золотой Бабы.
Взял с собой двух самых Главных Помощников.
Прибыли они на реку Казым и стали рыскать по святым местам, жилища богов стали грабить.
Придут на святилище, заберутся в лабаз, всё вверх дном перевернут, а Золотой Бабы там и нет, дальше отправляются.
Долго так рыскали, чуть до Нумто не дошли, но добрались таки они до Жилища самой Хозяйки Казыма.
Присел усталый Сталин-Царь в сторонке от лабаза на пенёк отдохнуть. Достал из нагрудного кармана Посудину Табачную, закурил, а своим самым Главным Помощникам повелел лабаз обшарить.
Старший Главный Помощник приказал Младшему лезть в лабаз, а сам остался снаружи, чтоб, если найдётся здесь Золотая Баба, принять её в собственные руки и самолично представить Сталину-Царю.
Младший Главный Помощник покряхтел-покряхтел, да делать нечего, полез в лабаз. Разгрёб он в разные стороны добро самой Хозяйки Казыма и увидел Нечто.
– Что? Что увидел?
– Не знаю, что он там увидел, говорят Нечто! – ответил рассказчик.
– Повернул голову через плечо Младший Главный Помощник, чтоб сообщить об увиденном чуде, но старшой от этого взгляда навзничь упал. И издох Старший Главный Помощник.
– Отчего же умер он?
– Говорят, взгляд человека, увидевшего Хозяйку Казыма, обретает Силу. У доброго человека взгляд обретает положительную силу. У злого, корыстного человека, взгляд обретает отрицательную силу.
Хотел Младший Главный Помощник голову обратно повернуть, чтоб увидеть ещё раз Нечто, да не смог этого сделать. Схватил голову двумя руками, ворочает, пытается развернуть, поставить на место, как было, но ничего у него не выходит. С испугу заорал, вывалился наружу из лабаза и убежал на все четыре стороны.
Хоть и не робок был Сталин-Царь, но тут испугался и, не заглянув даже вовнутрь священного лабаза Хозяйки Казыма, покинул это место и вернулся в Москуй-Столицу.
Недолго после этого случая правил Сталин-Царь. Вскоре и он умер.
– А что случилось с Младшим Главным Помощником?
– Он где-то и сейчас живёт в Москуй-Столице. Говорят, иногда появляется на улицах города. Голова его всё ещё повёрнута назад. Тебе он там не встречался?
ТАК И ОСТАЛАСЬ ПАМЯТЬ
Бежали по берегу озера следом за оленями два колхозных оленевода. Тонкий и длинный, как хорей, – Элява и кругленький, хромой, с короткими ножками, – Лэпа.
Из озера речушка вытекает. Олени перемахнули через речку. С разбегу и Элява благополучно перепрыгнул её. А Лэпа – эх Лэпа! – он угодил прямо в холодную осеннюю воду.
Орёт, барахтается, сам выбраться не может. Подбежал Элява, схватил протянутую из речки руку и рванул что есть силы. Лэпа выскочил из речки, да, увы, лопнула подтяжка от кожаных штанов – промокли и отяжелели штаны, и остались они в реке. Лэпа кричит. Элява смеётся. А штаны под осенний лёд течением затянуло, кое-как потом берёзовым крючком отыскали…
Теперь кто бы ни ехал зимой через это озеро на оленях ли, на снегоходах ли, а через это озеро Большая Ненецкая Дорога проходит, останавливаются и рассказывают друг другу эту историю. Озеро люди называют Озеро-Лэпы. А речушку, вытекающую из озера, ту самую речку, в которой Лэпа искупал свои штаны, – Речка-Лэпы.
Так и осталась Память.
ТЕЛЕСЕАНС
Был случай, сидит семья перед телевизором. Кашпировский с экрана на весь Советский Союз даёт установку – лечебный гипнотический телесеанс:
– Расслабьтесь, вам хорошо… сейчас будет ещё лучше… – и смотрит, и смотрит на телезрителей в упор и не моргнёт, не шелохнётся, пронизывает взглядом.
Вошёл в чум оленевод-сосед Аули:
– Что вы как повязанные все? Что случилось?
Все зашикали на него:
– Тихо, не мешай, шаман русских шаманит, людей лечит.
– Этот… что ли? – и ткнул корявым пальцем в телевизор. – Сейчас посмотрим… какой… он шаман.
И направил свой взгляд Аули на телевизор, и сошлись они с Кашпировским глаз в глаз. И тихо стало. Наступила пауза. Все молчали. И Кашпировский замолчал. Он напрягся и вспотел. Пауза затянулась.
Телеэкран вначале превратился в неподвижную фотографию. Потом экран вздрогнул, и по вертикали пробежала полоса. У Кашпировского под левым глазом мелькнула слезинка. Глаз дрогнул. Кашпировский моргнул и отвернулся.
Диктор торопливо объявил, что телесеанс на сегодня закончен.
ЯВУНКО И ПЛОТВА(Об этом мне рассказал Аули)

Когда Явунко совсем уже постарел, мужчины-оленеводы, уходя на пастбище за оленями, наказывали хозяйкам присматривать за ним. То он вдруг начинал собираться за лыжами, оставленными в юношестве на стойбище деда, то прибрать рыболовные мордушки и жала на верховье Пящиты, где в давние времена он со своим дедушкой рыбачил.
Бабушка полушёпотом рассказывала, что Явунко «вернулся в детство», что нам, детям, во время своих игр надо приглядывать за ним.
Но однажды он всё-таки ушёл. Ушёл на соседнее стойбище, как потом он объяснил, послушать сказки.
На пути у него было большое озеро. Нефтяники, изредка залетающие сюда на рыбалку, называют его Восьмёркой-на-Пысуме. У нас оно называется Латт-тотяай. Озеро это состоит из двух половин – большего и меньшего, а посередине два вытянувшихся навстречу мыса. Вот на этот мыс и пришёл старый Явунко. Сел усталый старик на самый обрывистый выступ берега. Солнце печёт, ветерок с озера сдувает комаров, болотный кулик у самой воды на кочке дразнится, легко взлетая над водой и обратно возвращаясь на кочку.
Посмотрел старик направо – далеко за озером узкая полоска леса, налево обходить – ещё дальше. А напротив – озёрный берег рядом и за озером чумы виднеются, слышно, как соседские дети играют, смеются, собака беззлобно лает. Вода мирно плещется о босые ноги старика, но озеро глубокое, а плавать Явунко не умел.
Долго так сидел старик.
Вспомнил детство, как впервые учился ездить на вёртком обласе – кедровой долблёнке, и голос деда: «Смелее, смелее!»;
вспомнил юность, с какой гордостью и озорством Она смотрела на него, когда его тынзян раньше других заарканил упрямую и прыткую важенку на стойбище у Чачи-ики;
вспомнил, с каким недоверием вёл он свою последнюю упряжку (двух старых смирных кастратов) в Колхоз, незнакомое слово настораживало, но возразить – язык костенел;
вспомнил Первую Войну, когда русские с русскими воевали, а он по воле случая оказывался то с одной, то с другой стороны и ни на какой стороне не чувствовал доверия;
вспомнил Последнюю Войну… но об этом лучше не вспоминать – всем тяжело было;
в первый послевоенный год Она умирала тяжело, долго, больно, мучительно больно…
Вздохнул Явунко. Голод уже напоминал о себе. Снова оглядел озеро справа, хотя знал, что обойти его он уже никогда не сможет. Налево он даже не посмотрел – та половина озера большая. За озером на стойбище дети шалили, и женский голос молил оставить в покое собаку.
– Е-хо-хо-хов! Красные говорят, что нет Бога, не должно быть и шаманов. Хорошо, пусть будет так, им виднее. А сверхъестественные силы, которые всегда существовали, как с ними-то? Ведь они неподвластны ни законам, ни людям. В древности, говорят, Плотва возила на себе человека по морю. А мне, уставшему за всю мою жизнь, не через море надо, а всего-навсего на тот берег озера…
И только успел сказать это, как из воды показалась спина огромной рыбины. Старик, нисколько не сомневаясь, сел верхом на Плотву (это, конечно, была она) и благополучно переправился на другой берег озера.
Придя на стойбище к соседям, Явунко за чаепитием рассказал о случившемся. Все посмеялись и разошлись по своим делам, а гостя оставили в компании детей – пусть им сказки рассказывает…
Однажды, несколько лет спустя, я случайно подслушал беседу взрослых – соседские оленеводы пили чай у нас. Они говорили полушёпотом о том, что на озере Латт-тотяай, когда Явунко у них на стойбище объявился, они не нашли следов старика ни по левому краю озера, ни по правому. Следы старика обрывались на одном мысу озера и начинались на другом, словно Явунко действительно пересёк озеро посередине.
ПОБЫВАЛЬЩИНА СТАРОГО ВАЛЮМЫ
Когда был побеждён Самый Главный Белый Царь, на казнь его привезли в Сургут.
Сели вокруг стола Самые Умные Красные и стали думать, как казнить Самого Главного Белого Царя. Ведь он самый-самый главный царь, а значит, самый-самый живучий.
Думали, думали… семь дней думали и придумали. Вызывают они Самого Главного Белого Царя и заявляют ему:
– Будем тебя казнить, но прежде мы желали бы исполнить твоё самое последнее желание. Чего желаешь?
И Самый Главный Белый Царь отвечает:
– Да чего уж желать-то, всего-то у меня было в достатке! Горло бы смочить, на помин души рюмочку водки пропустить.
Прикатили бочку самогонки. Взял он в одну руку эту бочку самогонки, опрокинул в рот, как рюмку водки, и усы рукавом обтёр.
Прикатили вторую бочку самогонки. Взял он в одну руку и эту бочку самогонки, опрокинул в рот, как рюмку водки (при этом рассказчик облизнулся), и лишь рукавом обтёрся.
Прикатили и третью бочку самогонки. И эту бочку выпил Самый Главный Белый Царь. А после втянул носом хлебный дух и уверенно сказал:
– Готов я теперь для вашей казни.
– Ну, если готов, выходи на крыльцо, там тебя повозка ожидает. Поедешь на место казни.
Вышли за дверь. Подкатила к крыльцу конская нарта самого царя из прочнейшего дерева. Постелили широкое шерстяное полотно от крыльца до нарты, подставили к высокой нарте резную лестницу.
– Садись, Самый Главный Белый Царь, располагайся в последний раз по-царски.
Не ожидал подвоха Самый Главный Белый Царь. Только устроился удобно на конской нарте среди подушек, как нарта хрустнула, раздавилась под царской тяжестью, а острые обломки самой прочной нарты проткнули царю живот. И Самый Главный Белый Царь вытек в реку.
Самые Умные Красные рассудили мудро: раз он Самый Главный Белый Царь, значит умеет заговаривать себя от смерти. Поэтому они предположили, что царь попросит не чего иного, как водочки. И вместо водки накачали его самогоном. А потом подпилили поперечины конской нарты царя. Самый Главный Белый Царь думал, что казнь где-то ещё впереди, и поэтому, садясь в повозку, внутренне расслабился, что и сгубило его.

Юрий ВЭЛЛА

Коллажи Рамазана Шайхуллина

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.