РУССКАЯ ПОЭЗИЯ – ПОСТОЯННАЯ РОЖЕНИЦА. ОНА ПЛОДИТ, ПЛОДИТ, ПЛОДИТ ПОЭТОВ…

№ 2008 / 46, 23.02.2015

– Юлия, вас знают как поэта, литературного критика, а с недавних пор и как редактора отечественной прозы в издательстве «ЭКСМО». Какая сфера вам всё-таки ближе?
– Юлия, вас знают как поэта, литературного критика, а с недавних пор и как редактора отечественной прозы в издательстве «ЭКСМО». Какая сфера вам всё-таки ближе?
– Во-первых, хочу поблагодарить вас, Роман, за то, что вы пригласили меня к беседе. Как человеку, пуб-личным вниманием не избалованному, мне это приятно и важно. Во-вторых, давайте говорить как просто причастные к литературе люди. Потому что, выступая с позиции поэта, критика, редактора, обязательно по-теряешь какую-нибудь важную часть себя. Человек – он ведь большая лошадь, и ног у него – по числу прикос-новений к дороге.
И я – просто человек, с которым в разные периоды жизни случились поэзия, критика, редакторство. На что-то одно умножаться очень не хочется. Тем более что, скажу вам по секрету, меня всегда тянуло зани-маться промышленным дизайном. А это уже совсем не литература. Хотя у нас ведь почти всё литература – такая национальная особенность.
Поэзию я сейчас пишу от случая к случаю, в основном занимаюсь переводами викторианцев – у меня есть маленькая антология викторианской поэзии, из которой я таскаю по настроению то Стивенсона, то Браунинг, то ещё кого-нибудь. Из-за сильной загруженности по службе устаёшь самовоспроизводиться в словах собст-венной консистенции и вбираешь чужое. В этом смысле стихотворные переводы меня спасают – от ритмиче-ской тишины, когда не хватает собственного ритма.
Литературной критикой я пока больше не занимаюсь – не пишу и не публикуюсь. Но внимательно слежу за тем, что происходит в нашем общем стане. Не-писание критики у меня сознательное, я как бы переболела, а лучше сказать – изболелась, и во имя собственного психического спокойствия перестала ею заниматься. Потому что ни к чему реально важному, к сожалению, существующая у нас литературная критика не ведёт. Выяснить, кто прав, а кто виноват? Но разве это можно сделать с такой самой по себе спорной материей, как литература? А писать ради того, чтобы вызвать гнев очередного анонимного оппонента – так я и так вызываю гнев. Кажется, самим фактом своего существования и биографии.
Редакторство в этом плане – самая мирная профессия. Благо что я не отвечаю ни за гонорары, ни за какие «вечные ценности» литературы, кроме редактуры текстов и наличия материалов, из которых делаются книги. Редакторство даёт драгоценную дистанцию от амбиций – в первую очередь собственных.
– Как оцениваете сегодняшнее состояние нашей поэзии? Есть ли среди новых поэтов те, кто вам близок?
– Поэзия, как прежде всего звучащее искусство, в моём понимании непрерывна. То есть какой-нибудь Хемницер и Херасков – соседи Кушнера и Гатиной. Поэтому если видеть поэзию как именно такую непрерыв-ную линию – то состояние её хорошее. Всего много и никому не тесно. А если начать слоить этот пирог – то сразу, конечно, вылезут первые и последние, актуальные (вот чудное слово!) и неактуальные. Но это уже в моём понимании к поэзии отношения не имеет. Просто люди меряются своими нарциссами и всё. Даже у же-лезнодорожников такое бывает – не обязательно быть поэтом.
Наша русская поэзия – постоянная роженица. Она плодит, плодит, плодит поэтов – во многом это всё про-исходит благодаря неисчерпанности нашей просодии (я где-то об этом писала даже). У англичан, французов, немцев уже все словосочетания сочтены, все возможные ударения во всех возможных сочетаниях расставле-ны. А у нас – с нашим синтаксисом и морфологией – долго ещё самое банальное, что может сказать поэт, признание в любви – будет звучать оригинально.
А близки мне Григорий Кружков, Вадим Муратханов и Климов-Южин. Вот самые любимые мои поэты.
– Вы работали в журнале «Октябрь». На ваш взгляд, какова роль толстых журналов в сегодняш-нем литературном процессе?
– Да, три года была завотделом публицистики. Занималась я, собственно, скрещиванием информаци-онной газеты с толстым литжурналом, к высоким процессам прозы и поэзии допущена не была, но это было и правильно. Слишком разные скорости, слишком разные задачи.
Роль толстых журналов сегодня, думаю, – роль эталона. Как, знаете, есть где-то музей и там – эталон мет-ра, эталон грамма, эталон литра. Вот толстые журналы – это эталон литературы. Понятно, что меряем мы и взвешиваем всегда с погрешностями, и наши метры, граммы и литры сильно отличаются от музейных. Но если не будет эталона – не будет какого-то последнего покоя совести, что ли. Что он есть, что не всё на све-те – относительно.
– Для многих расцвет молодой литературной критики стал сюрпризом. Что, по-вашему, дви-жет молодыми людьми, решившими заняться критикой?
– Сейчас отвечу сначала как циник, а потом как гуманист. С одной стороны, молодой человек, лет в восемнадцать-двадцать однажды решивший заняться литературой – критикой, например, – и в этом преус-певший, это чаще всего очень достойный, умный и образованный гуманитарий, но он боится реального мира. А литература при всём том голоде, на который она обрекает профессионального писателя-критика, даёт взамен душевное успокоение и прячет тебя от действительности.
В таком заповеднике духа зреют поистине уникальные аналитические, неординарные умы. Но важно не за-стрять в этом чистилище, не остаться некрещёными. Ад или рай, реальная жизнь – в которой литература, так уж получилось, не главное, – всё это должен увидеть критик из заповедника. Увидеть и принять. Иначе нет ни-какого смысла растить ум и свои прозрения.
– Но ведь очень многие критики в России пытались и пытаются влиять на общественную жизнь. И Белинский, и Добролюбов с Писаревым, и, уже в наше время – Кожинов, Селезнёв, Наталья Ивано-ва, Валентин Курбатов. И среди молодых критиков таких большинство – Василина Орлова, Валерия Пустовая, Сергей Шаргунов, Андрей Рудалёв. Они, на мой взгляд, пребывают не только в мире лите-ратуры, но и в социологии, публицистике, богословии, и даже, страшно сказать, в политике.
– Тот тип литературной критики «с общественным влиянием» – он, кажется, присущ именно русской культуре, даже шире – он есть следствие русского менталитета. У нас ведь никогда не могло появиться свое-го Марселя Пруста с его поисками утраченного времени, или, скажем, Натали Саррот с её голосами на лест-нице, – у нас все самые вечные книги вроде «Войны и мира», «Преступления и наказания», «Отцов и детей», «Тихого Дона», «Ямы» (да ещё спокойно с десяток привести тут можно примеров) писались по следам горя-чих экономико-политических событий. Войны, нигилисты, разночинцы, обыкновенные революционеры и тер-рористы всех годов призыва, начиная с конца девятнадцатого века, – но в основном, конечно, войны питали нашу литературу. Говоря более обобщённо – наш менталитет таков, что он отзывается в основном только на кризисы. Причём личного кризиса обычно для писателей не достаточно (иначе всё-таки был бы у нас свой Пруст). Нужен кризис в размере минимум всей нации – отсюда столько эпопей, стремление к героической литературе, большие объёмы книг (много подробностей нужно учесть).
А «частный» роман, не имеющий под собой «доказуемого» предмета, всегда оставался – и по сей день ос-таётся – привилегией западной литературы.
И критика наша тоже нацелена на «доказуемый» предмет – недаром появилось это определение «физио-логическая». Грубо говоря, N написал роман о… дворнике. Критик, помнящий Белинского и его слова о том, что хороший роман – это минимум «энциклопедия русской жизни», – будет долго и со смаком выяснять, кто же таков этот дворник в действительности, как явление, в каких условиях он работает, зачем он работает, и, главное, мог бы любой из нас – случись ему вдруг – работать дворником. Критик будет описывать всё это уз-нанное из реальной жизни в своей статье. А потом упомянет, что, да, такой-то писатель N как раз сочинил ро-ман о дворнике! но поскольку критик сам теперь не хуже писателя N знает о дворнике, он может этому N ука-зать, где он прав, а где привирает.
Вот примерно так – несколько анекдотично, конечно, но это для наглядности, – я представляю себе «влия-ние» литературного критика на общественную жизнь.
То есть когда прежде чем оценивать книгу писателя N, критик узнает всё (или хотя бы что может) о теме этой книги, о её предмете. И сам «доказывает» этот предмет – иным путём, чем писатель, но всё же «дока-зывает». И его писанина из слов о словах превращается в слова о каких-то реальных делах и людях. Ситуаци-ях. А у нас сегодня что (вот сейчас опять скажут, что я злая) – у нас критик оценивает в основном стиль писа-теля. Его биографию – премиальный лист в том числе. Иной раз (причём часто) – внешность писателя. А был ли вообще дворник, перефразирую я поговорку, мало кого волнует…
Однажды я раскопала в районной библиотеке биографию Белинского. Более классной биографической книги я, наверное, вообще не вспомню из прочитанных. Там приводились выдержки из писем самого Белин-ского – к друзьям и издателям. И вот в этих письмах великий Виссарион цинично и с горечью признаётся, что вынужден рецензировать (заметьте это современное слово!) даже учебники по математике и физике, хотя ни черта в них не понимает и не собирается понимать – но нужно на что-то кормить семью (тогда критика ещё могла кормить).
Поэтому вопрос о том, влияют ли современные литературные критики на общественную жизнь, мне кажет-ся, нужно ставить в прямую зависимость от другого вопроса: насколько критики эту общественную жизнь, вы-ходящую далеко за рамки литературной, просто знают. Если знают и могут о ней написать, «доказать» пред-мет исходя из собственного опыта, а не веря на слово писателю, то они – влияют. А если не знают – то двор-ник так и останется без метлы.
– Ясно… А что ждать в издательстве «ЭКСМО» из современной русской прозы?
– От имени «ЭКСМО» говорить не буду, а то мне дадут по ушам. Осторожно предположу как просто причастный к литературе человек, что в условиях нынешнего глобального кризиса от «ЭКСМО» нужно в ско-ром времени ждать едва ли не всю современную русскую прозу. Потому что малым издательствам она скоро будет не по карману – цены на материалы, из которых делаем книги, ведь не падают.
– Вопрос к вам как к непосредственно участвующему в издании книг человеку: что сегодня нуж-но российскому читателю? Действительно ли подавляющему большинству достаточно детективов, любовных романов, примитивной фантастики?
– Есть такой хитрый инструмент маркетинга – исследования. Они бывают разные и каким-то до сих пор загадочным для меня образом бывают почти одинаковыми для шампуней и книг. Но я молчу, я не марке-толог.
Исследованиями можно пользоваться для выявления потенциальной целевой аудитории той или иной кни-ги… но я всегда впадаю в священный ступор при виде результатов исследований. Получается, что книги чита-ют мужчины и женщины разных возрастов, разных профессий, разных, пардон, психографических моделей. То есть, получается, всё можно предугадать. А в судьбе книги – не в издательской, в литературной, которая всё-таки шире, – должна быть тайна. Кто её прочтёт, когда, при каких обстоятельствах, – помните у Саймака в его легендарном «Городе»? На земле остались одни собаки и человеческие книги, а сам факт существова-ния человека перестал быть фактом…
– Как относитесь к обилию литературных премий? Способствуют ли они продвижению на книж-ный рынок отмеченных авторов?
– Премии портят писательский характер – это вне сомнений. Даже само ожидание премии часто тво-рит с автором страшное. А ещё более страшное с ним творит наличие кого-то, кто получил премию. В этой писательской привычке всё время себя с кем-то соотносить, заложена драма неизбежного одиночества, без которого писатель не живёт как вид.
Если автор премирован – это, безусловно, позволяет более настойчиво рекомендовать его книги книжным магазинам и закупщикам. Получение премии – до сих пор гарант качества для многих. Ему верят слепо, пото-му что магия самого слова Премия (и не важно, имени кого она) неиссякаема.
Под премированную книгу или премированного автора можно немного (но не всегда) легче продать его бэк-лист (уже написанные им, старые книги). Но это кратковременная помощь продвижению. Премии ведь цик-личны – каждый год или полгода, или сколько там, для каждой из них установлено, они меняют одного побе-дителя другим. А помнят, как правило, самого последнего по времени героя. Не Ареса, но Марса – вы пони-маете, о чём я?..

---

Наша справкаЮлия Качалкина родилась в 1982 году. Окончила факультет журналистики МГУ. Стихи, рецензии, литературно-критические статьи публиковала в «Дружбе народов», «Арионе», «Знамени», «Октябре», «Неве», «Книжном обозрении» и других изданиях. Заведовала отделом публицистики журнала «Октябрь». В настоящее время – ведущий редактор группы современной российской прозы издательства «ЭКСМО».

---

Беседу вёл Роман СЕНЧИН