И НА ПАМЯТЬ – ГОРСТЬ АФГАНСКОЙ ЗЕМЛИ
№ 2009 / 6, 23.02.2015
В какую сторону ни глянь – господство пыльно-коричневого цвета, но после пересечения границы всё окружавшее будто бы преобразилось: каждый камешек, былинка, даже выбоины в дороге казались такими родными, что сжималось сердце.
20 лет назад, 15 февраля 1989 года завершился вывод
Ограниченного контингента советских войск из Республики Афганистан
 |
| Михаил МИХАЙЛОВ |
В какую сторону ни глянь – господство пыльно-коричневого цвета, но после пересечения границы всё окружавшее будто бы преобразилось: каждый камешек, былинка, даже выбоины в дороге казались такими родными, что сжималось сердце.
Я был старлеем, старшим КамАЗа и, помнится, чуть было не дал подзатыльника водиле, который съехал правым колесом на обочину: именно обочины чаще всего минировали духи. Даже «дружественные банды» – забавный термин, в те времена бытовавший вполне официально – отвечая за «бетонку», контролировать обочину наотрез отказывались. А случалось, что бандиты из них эту обочину сами и минировали. Дело доходное – за подрыв советской техники деньги платили немалые. К слову, по таковой причине не вся «вооружённая оппозиция» с восторгом восприняла уход шурави, потому как вместе с нами уходил и бизнес. «Вооружённая оппозиция» – ещё один термин последнего года Афгана, только так вменялось печати называть духов…
В общем, я чуть было не накрутил хвоста водителю КамАЗа, да вовремя спохватился: какие мины! Мы дома! До-о-ма-а-а!!!
И только тут ощутил, понял: все мои два года «за речкой» где-то на дне души постоянно обитала сжатая пружина. Мы так сроднились с ней, срослись, что я даже перестал её замечать. Но она в любую секунду готова была мгновенно перевести организм в другое измерение. Автоматически.
Кушка. Нас построили на окраине по подразделениям. Перед строем представители штаба Туркестанского военного округа. Повседневная форма старших офицеров из Ташкента по сравнению с нашими выгоревшими «до кости» «эксперименталками» (в Союзе их называли «афганками») кажется чуть ли не парадкой. На следующий день все они переоденутся, однако новенькая эспериментальная полёвка будет выглядеть ещё хуже, потому что она станет ещё и лицемерить, подделываться.
Первые слова встречающей Родины:
– …Люди, живущие здесь, ни в чём перед вами не виноваты… В Кушке объявлен сухой закон. Торговля спиртным запрещена…
Будто где-то в зоне, перед амнистией. До флагов, цветов, восторженных слёз и кинокамер, снимающих последнюю колонну, оставалось ещё несколько недель.
Надо признать, что кое-какие опасения окружников всё-таки оправдывались. Буза нет-нет а являла свою отмороженную образину, когда мы несколько месяцев бронированным кулаком стояли у границы. Дабы «вооружённая оппозиция» и в мыслях не держала, чтобы поквитаться. Или там заявить о себе.
15 февраля. Необычный для Кушки снег. Плотный, мокрый. Будто не падает – стоит стеной. На душе тоже неясно. Никакой радости по поводу окончания войны и что теперь не будут гибнуть наши ребята. Обжигал вопрос: а за что же они гибли все эти годы? Выходит, зря пал в Афгане мой дружок – улыбчивый желторотик, мамкин сын Вадька, лейтенант Абиденко? Он погиб, прикрывая отход, и уже мёртвым был в куски изрублен осатаневшими моджахедами. В свой первый офицерский год. И теперь мы уходим, убираемся восвояси с земли, политой его кровью.
Перед глазами стояли почувствовавшие недоброе афганские собаки. Верой и правдой служили они шурави, охраняли, возможно, оберегали от кобр, по крайней мере у нас жило устойчивое поверье, будто змеи не выносят запаха псины, делили солдатский быт и паёк. Но брать преданных бедолаг, преданных во всех смыслах, с собой строго-настрого запретили. Оно и понятно: наши края считались крайне опасными в эпидемиологическом отношении – тиф, малярия и прочая зараза вольготно обитала в круглогодичном тепле и при почти полном отсутствии у афганцев медицины.
Конечно же, собак после нашего вывода ждала неминуемая смерть.
Как и многих из тех афганцев, кто верил и шёл с нами до конца, до последних дней надеясь. Однако мы собрались и ушли, ушли, пожав этим людям на прощание руки.
15 февраля 1989 года выпало на среду. По странному совпадению 9 мая 1945 года – День Победы – тоже был средой. В Кушке вспомнилась и ещё одна среда – когда Иуда предал Христа.
Нас, русских афганцев, родное отечество уже вовсю предавало. И война, мол, неправедная, а если так, то кто вы такие… Могилы воинов-интернационалистов высочайшим решением распихивали по разным углам кладбищ, подальше от общественного мнения, и чтоб никакого Афгана на мраморе. И лишь в честь некоторых «избранников» постсудьбы – именные велопробеги, бюсты, классы, но это где народ подружнее и понапористей.
Конечно, по сравнению с теми, кто сражался в Чечне, особенно в первую кампанию, отношение иных соотечественников к нам – лишь цветочки.
Встречать «последнюю колонну» не хотелось до тошноты. Ну и не пошёл. Поднялся на взгорок в старинную кушкинскую санчасть. В ней лежал редактор нашей дивизионки кавалер ордена Красной Звезды подполковник Валерий Ковалёв. Его свалила желтуха, которую вывез из-под Шинданда, где дислоцировалась редакция. Николаич пытался меня пронять, взяв за профессиональную жилку:
– Ты же журналист!.. Там же история!.. Это надо видеть!..
Не пронял. На «вывод» глазеть не пошёл. Уж больно постановочным в тот момент казался этот «праздник». Вместо участия во всеобщем ликовании воспользовался оттоком народа на круглосуточно переполненном междугородном переговорном пункте, состоящем из трёх телефонных аппаратов, и позвонил домой. Потом дописал песню «Газета из архива» и переименовал её в «Две среды».
Я газеты родной пожелтевший листок За девятое мая сорок пятого года Из архива редакции нашей извлёк. Оттиск вечности, был он годами изглодан. Тот же малый формат, та же краска на нём. При хорошей погоде, в весеннюю среду, В среду чёрным военным обыденным днём Становилось девятое мая Победой. В среду чёрным военным обыденным днём… Восклицательных знаков страницы полны, Как салют красной дате из тысяч орудий. В них спрессованы чёрными днями войны Многоточья войною оборванных судеб. Акт подписанный набран, но шлёт всё свои Похоронки война, не закроете ставни! На второй полосе продолжают бои С недобитыми фрицами русские парни. На второй полосе продолжают бои… Фото Сталина. Крупно. Сыскать ли родней? Победитель, герой, симпатичен и статен. А по мне так не он победил, а старлей, Дед Иван, что погиб в сорок третьем, в штрафбате. Пусть ухабами время, раз большевиком, Значит, с твёрдою верой, а личное – в клочья! Восстановлен, оправдан, но это потом, «Смертью храбрых…», когда стал Иван многоточьем. Восстановлен, оправдан, но это потом… И старлея-меня тоже ждала среда, Ждал последний февраль наших восьмидесятых. Покидая Афган, из войны (навсегда ль?) Уходили последние наши солдаты. И сначала – цветы, а потом – холода. Грелись спиртом, болели, прощались мы следом. Как же хочется верить, что эта среда Стала нашей последней военной «победой». Как хотелось нам верить, что эта среда… |
Уже тогда почему-то было предощущение близкой военной беды, которая потом расползлась метастазами по всему телу Советского Союза.
На дне «мечты оккупанта» – огромного немецкого чемодана, привезённого отцом из Ирана (он там строил завод), лежала железная продолговатая банка из-под растворимого советского кофе без кофеина, которым снабжал нас Внешпосылторг. В ней – несколько горстей коричневой афганской земли, которую нагрёб перед самым отъездом во дворе нашей редакции.
СВОЛОЧЬ ТЫ МОЯ РОДНАЯ!
Впервые о возможном выводе наших войск из Афгана я услышал, только отправляясь «за речку», хотя после этого отмерянные офицеру два года «длительной командировки» отслужил сполна. Благодаря сим слухам и произошёл курьёзный случай со мной и моим приятелем-лейтенантом – соседом по комнате в Тузельской пересылке. Это что-то типа армейской общаги у военного аэропорта в пригороде Ташкента. Аэропорт сообщался с Афганистаном.
 |
Лейтенанта, кажется, звали Юрой. Он направлялся в спецназ, в самое пекло, по прямой замене (то есть менял конкретного офицера, который погиб или был тяжело ранен, а может быть, подхватил опасную для жизни заразу). В Фирюзе, в полях, дислоцировался так называемый резервный батальон, состоящий сплошь из офицеров. Его личный состав и ждал своего часа, когда необходимо будет срочно кого-либо срочно заменить.
Отлёт по непонятным причинам задерживался, и у нас как минимум вечер был свободным. Я предложил Юрику смотаться в Ташкент: когда ещё придётся прогуляться по залитому огнями огромному цивильному городу. Однако приятеля такая перспектива не грела. Он собирался залечь спать.
Продрыхнуть последний вечер! Хорошо же!
Я коварно сделал вид, что смирился, погасил свет и тихонько прикрыл за собой дверь. Поторчал минут десять у телека, потом решительно рванул дверную ручку на себя и щёлкнул включателем, горласто набросившись на соню:
– Юрка! Ты знаешь, почему самолёты задерживали?! Войска выводят! Все! Сейчас такое начнётся!..
Юрик выпрыгнул из кровати, точно в неё плеснули кипятка. Глаза лихорадочно блестели, дыхание участилось.
Поверил! С лёту! Теперь можно молоть любую чепуху, важно только не дать опомниться. И я без умолку развивал успех.
– Ты представь только, кто выходит! Это ж герои выходят! Тысячи героев, прошедших горнило жарких боёв с басмачами! С орденами и медалями ребята, с опытом боевых действий! А мы с тобой даже не на должности! Да кому мы нужны! Остаётся только гнить на задворках ТуркВО без замены!
Я подло бил по самому слабому Юркиному месту и довёл почти до истерики. Остановился, когда он, чуть ли не причитая, выговаривал:
– А ведь говорила мне мама: «Не иди в военное училище!»
После этих слов, выдержав двадцатисекундную паузу, я по-свойски сообщил:
– Ладно, Юрка, всё! Я пошутил! Вывод откладывается до наших подвигов на горячей афганской земле!
Смысл этих слов доходил до Юрки постепенно. Потом он набросился на меня… с объятиями:
– Сволочь ты, сволочь ты моя родная!
Надо сказать, что от столь мощного всплеска эмоций Юрик не спал около двух суток, потерявшись в широких проспектах Ташкента. И я, всерьёз обеспокоившись, вынужден был на свой страх и риск пропустить самолёт, на котором планировался мой отлёт в Афганистан. На дворе стоял январь 1987 года.
СЮЖЕТ О «ПОСЛЕДНЕМ» РАНЕНОМ
Настоящий вывод начался, считай, через полтора года. К этому времени афганские власти предъявили нам счёт за разрушения и неудобства, которые принесли война и пребывание на земле Афганистана Ограниченного контингента.
Честно говоря, в голове как-то не укладывалось: советские ребята долгие годы войны рвались в революцию Афгана, чтобы помочь в беде, многие тысячи заплатили за это жизнями, и вдруг в ответ – неудобства, ущерб…
Однако Демократическая Республика Афганистан к тому времени стала просто Республикой Афганистан, её правитель Наджибулла, сместивший Кармаля, по-новому глядел на задачи своей страны.
В общем, было принято решение – наши военные городки, сторожевые заставы, материальные ценности, которые оставляем, продавать Афганистану и тем самым погашать выставленную сумму. А чтобы продать подороже, «товар» надо было привести в товарный вид.
И началась эра строительства, укрепления, отделки. Со стройматериалами в Афгане – не густо. Строили и расширяли, в основном используя ящики из-под боеприпасов, глину и солому. И росли этажи глинобитных сторожевых застав, переучитывались рабочие кондиционеры в штабе дивизии, политотдела, в полках…
Молодое пополнение срочной службы, то есть новый призыв, «за речку» уже не посылали.
В это время мне привелось лежать в кабульском госпитале. Там и узнал. Что участились случаи, когда, не выдерживая нервного напряжения, офицеры 40-й армии сходили с ума.
В Афганистан, в наши соединения и части, открыли доступ иностранным телевизионщикам. Наших при этом продолжали держать на голодном пайке.
И вот за добрых полгода, очень добрых, к нам в Шинданд пожаловали итальянцы. Молодые улыбчивые парни из съёмочной группы. Серия передач о выводе советских войск.
Помнится, меня по этому случаю принарядили, внеаттестатно выдав комплект эксперименталки, и направили в госпиталь, где должны были проходить съёмки. Там долго объясняли предложенный нашими сюжет. Мол, я прибыл проведать сослуживца, захватил с собой по обыкновению гитарку. Душа, понятно, потребовала песни. И так «естественно» всей палатой поём «Подмосковные вечера». Эдакий римейк сладеньких «Кубанских казаков».
Итальянцы оказались ребятами вполне профессиональными и от постановки – они так и сказали «постановка» – отказались сразу. Работали они приветливо и быстро. Подозвали к себе раненого на костылях, усадили на скамеечку, попросив, чтоб не гасил сигарету, мол, всё должно быть, как всегда, как в жизни.
А вот вопрос, который они задали так же приветливо, по-простецки, окатил ледяной водой:
– Скажите, а вам приходилось встречаться с минами итальянского производства?..
И как-то сразу стало понятно, что эти шустряки не могут не знать: парень-инвалид, что сидит напротив них, дымя сигареткой, подорвался именно на «итальянке» – изуверской мине в пластиковом корпусе. Найти такую обычным миноискателем трудно.
К слову, корпус её был популярным у окопных умельцев, они приспосабливали его в качестве корпуса светильника в блиндаже либо в бане… Смотрелось эффектно.
Помню, покалеченный парнишка просил не называть его в фильме. Чтобы об инвалидности не узнали раньше срока родные. Он хотел сам… Думал, что тогда ударная волна треклятой «итальянки» там, на родине, будет поменьше.
По замыслу репортёров это был сюжет о «последнем» раненом воине Ограниченного контингента.
«Не надо гасить сигарету! Курите! Естественней! Но… Присядьте на лавочку эту… Отлично! Снимаем кино!» Шустрят итальянцы, заране Ложится на плёнку сюжет О том, кто на выводе ранен, Хотя ещё вывода нет. Устроили, ёлки, смотрины! Улыбка для кадра, вопрос: «А вам итальянские мины Встречались?» – «Увы, довелось… Я на «итальянке» рванулся… Сапёры пластмасс не нашли…» Боец глубоко затянулся, Взглянув на свои костыли. |
Перед тем итальянцы снимали уход советской бронеколонны, забрасываемой цветами благодарных афганцев. Трудились так же умело, с предельной «достоверностью».
Потом не раз и не два крутили в эфире этот «документальный» материал.
Их сериал о выводе войск показало и советское телевидение. Относительно доброжелательная получилась картинка. Вполне в духе «нового мышления». Особенно запомнилась фраза, когда голос за кадром призывает вглядеться в глаза «оккупантов» и следует ряд выразительных кинопортретов с одухотворёнными, искрящимися жизнью и добротой глазами шурави.
ПЕРЕБЕЖЧИК. ПОСЛЕДНИЙ
На меня навалилась хандра и долго не отпускала. Редактор, заметив это, решил пособить: отправил проветриться на недельку на дальнюю сторожевую заставу. Средство и в самом деле радикальное. Жизнь на острие. В условиях частых бое-столкновений. Набрал там фактуры на цикл новелл, который перепечатала потом окружная газета ТуркВО «Фрунзевец». Но одна история, об окончании которой узнал тогда, никоим образом не могла лечь на газетную полосу.
 |
Как-то вечерком после испепеляющего дня мы в комнате начальника заставы, старшего лейтенанта, пили зелёный чаёк. Дыхание пустыни стало прохладнее, тем более что воздух проходил через «афганский кондер» (кондиционер): при отсутствии электричества оконный проём заматывали зелёной колючкой и поливали водой. Офицер ещё до своего Афгана видел меня по телеку где-то на фестивале афганской песни, это настраивало на дружеское общение.
Волею судьбы именно этому старлею ещё до командования сторожевой, пришлось конвоировать в Союз последнего перебежчика с нашей стороны.
Солдат ушёл с оружием в руках, с поста, ночью. Перебежчик рассчитывал, заслужив снисхождение у душманов, каким-то образом переправиться в Канаду, где жила его тётушка. Что будет за его спиной на оголённом участке охраны, его уже не беспокоило.
Наши, узнав об исчезновении часового, подняли полк. Искали, прочёсывая местность, падая от усталости. Однако вести о его местонахождении пришли из контрразведки…
Для душманов в ту пору наши пленные становились особым политическим капиталом, поэтому на обмен шли неохотно. Правда, в тот раз тяжёлые переговоры завершились результативно. По дивизии ходил слух: за неопытного солдата духи получили больше десятка профессиональных головорезов, приговорённых к смерти, да ещё продуктов немеряно.
Расплачиваться за такую мену изменник не мог в принципе. Из плена, куда он сразу же попал в нечеловеческие условия, перебежчика вызволили, но теперь его ждало заключение. Естественно, в Союзе.
А с освобождёнными бандитами разбираться, понятно, должны были другие. Возможно, заплатив за неравноценный обмен своей кровью.
Будущему начальнику сторожевой заставы с двумя солдатами довелось конвоировать предателя на Родину. Бойцы каким-то образом исхитрились, улучив минутку, когда не было рядом офицера, и свернули бывшему однополчанину скулу. В буквальном смысле.
Старлей получил нахлобучку. В Союзе их встретили недоброжелательно:
– Что за люди! У хлопца стресс, а они его под конвоем!
Ушёл с оружием в руках В ночную темень, наудачу, Ушёл с поста, сквозь жуткий страх, Что будет всё теперь иначе. Пусть навсегда осудят здесь, Ведь за чертой другое свято. Зато в Канаде тётка есть, А там all right живут ребята!
Полком искали, сбившись с ног, Но отыскала контрразведка. Обмену был назначен срок, Хоть «духи» шли на это редко. Цена слезами солона, Другим ещё платить немало: Отдали им за пацана Двенадцать профессионалов.
Здесь в самолёт подонком влез, В Союзе он сошёл героем: «Ну как же так, у хлопца стресс, А вы мальчонку под конвоем?!!» |
Думаю, если и сидел «хлопец», то недолго. Таким грехи тогда отпускались легко.
ЗАЛОЖНИКИ АФГАНСКОЙ ВОЙНЫ И ВЫВОДА НАШИХ ВОЙСК
А потом был сам вывод. Сначала войска пошли из самых дальних по отношению к советской границе гарнизонов. На нашем, кушкинском, направлении это был Кандагар. Духи, извините, – вооружённая оппозиция попыталась его взять. В Афганистане считается: тот, кто держит в своих руках Кабул, Герат и Кандагар, тот и верховодит страной. Но сарбозы – афганская армия – и ополчение, преданное правительству, приступ отбили. «Наша школа!» – по праву гордились ими шурави. Однако Кандагар попал в блокаду. Пришлось срочно организовывать подмогу. Речь шла об обеспечении продовольствием и боеприпасами. По воздуху, бетонке…
А в месте дислокации штаба дивизии у клуба крушили ломами огромный белоснежный бюст Владимира Ильича. Чтобы не оставлять на поругание.
Да какое, к чёрту, братство? До отправки, дней за пять Был приказ: на святотатство Ничего не оставлять! Чем они, так лучше сами. Что сломали, что сожгли. Парни бравые с ломами К бюсту Ленина пришли. Преогромный, неподсудный, Гипсовый стандартный взгляд. Начиналось дело трудно: Всё же Ленин, всё же свят! А затем пошло кусками, Оказался пустотел. Был бы Ленин, бил бы с нами Свой штампованный удел. К чёрту гипсовые бюсты! В них ли смыслы нам искать. Если там, под гипсом, пусто, Так о чём же горевать? |
По обгоревшим обочинам бетонки, вившейся от Кандагара до Кушки (её ещё в мирные времена построили советские специалисты), собирали в КамАЗы небольшие обелиски, поставленные погибшим на этой дороге воинам-интернационалистам. И эту самодельную память о себе мы не оставляли на афганской земле.
Мы рвались в революцию под лозунги свободы, А вывозили через девять лет Медаль «От благодарного афганского народа» И обелиски тем, кого уж нет.
Нехитрые, сработанные из камней и стали, Погодой непредпразднично сырой Ютились у бортов КамАЗов обелиски наши. Мы память о себе везли домой. Иные буквы в обелисках выклевали пули. От поруганья и от прочих бед Везли, чтоб вечные огни на Родине раздули У обелисков тем, кого уж нет. Как их последний пламенный привет. |
Многое можно было бы ещё рассказать. И о таможне а ля вывод, и о военном аэропорте, построенном специально для того, чтобы развезти нас по Союзу. Отдельной песней «кушкинское сидение» в несколько месяцев. Однако это требует отдельных газетных площадей и иных литературных форм.
Мы ещё не вернулись, Хоть привыкли уже Находиться средь улиц И среди этажей. Отойдём отопьёмся, Бросьте бабий скулёж. Мы теперь уж вернёмся, Пусть другими, но всё ж… В Кушку, словно в тамбур, вышли покурить. Как между вагонами, меж войной и домом. Ветерок пытается, родной, развеселить Запахами шпал, но горечь – комом. Кто с мамашей, кто – с Богом! Кто к вдове, кто к жене. Расплетали дорогу Девять лет по стране. По родимым сторонкам Да по госпиталям. По любимым девчонкам Да пустым простыням. В Кушку, словно в тамбур, вышли покурить. Как между вагонами, меж войной и домом. Ветерок пытается, родной, развеселить Запахами шпал, но горечь – комом. Мы границу замкнули За своею спиной И балдеем от тюля Да от кружки пивной. Вы пока нас простите За растрёпанный вид. Вы слегка подождите, Может быть, отболит… В Кушку, словно в тамбур, вышли покурить. Как между вагонами, меж войной и домом. Ветерок пытается, родной, развеселить Запахами шпал, но горечь – комом. |
В удостоверениях к медалям «От благодарного афганского народа» стоит подпись Наджибуллы, президента Афганистана. Через несколько лет в «Известиях» прочёл небольшую заметку, в которой значилось, что он назвал советские войска в Афганистане враждебными силами, сейчас знаю, вынужден был назвать. Но тогда… Три трудных года после вывода он оставался у власти, через семь лет, пленённый, был подвержен страшным пыткам и казнён, так и не подписав документ, который выкрали во время его правления, где пересматривалась афгано-пакистанская граница в пользу Пакистана. Ещё один итог «политики примирения», в результате которой наши войска оставили РА.
В конце 90-х в Москве, на встрече ветеранов афганской войны, я разговаривал с бывшим мэром Кандагара. Он неплохо устроился и был чем-то вроде руководителя землячества. Рассказал, что в Подмосковье влачат жалкое существование десятки тысяч афганских беженцев. На полулегальном положении. Без достойной работы, без корней, без будущего. В миграционной службе мне сообщили: среди этих беженцев есть те, кто сражался против нас. Они теперь требуют льгот. На том основании, что помогали нам бороться с коммунизмом…
Михаил МИХАЙЛОВ
Добавить комментарий