За­мет­ки не­до­воль­но­го

№ 2009 / 9, 23.02.2015

Нельзя сказать, чтобы я был частым гостем на страницах «Литературной России», но предложение выступить со своими воспоминаниями о сотрудничестве с ней счёл для себя очень лестным.

Хранят так много дорогого


Чуть пожелтевшие листы…



Нельзя сказать, чтобы я был частым гостем на страницах «Литературной России», но предложение выступить со своими воспоминаниями о сотрудничестве с ней счёл для себя очень лестным. Хотя мне приходилось выступать в разных газетах и журналах, но публикации в «ЛР» мне особенно дороги, потому что в них подчас удавалось высказать важные для меня идеи, которые вряд ли имели бы шансы появиться тогда в других печатных изданиях. К тому же это ещё и повод освежить в памяти события давно прошедших лет («вспомнишь и лица, давно позабытые…»).



Необходимые оговорки







Михаил АНТОНОВ
Михаил АНТОНОВ

Правда, полноценные воспоминания, по крайней мере о начальных фазах моего флирта ещё с предшественницей «ЛР» – с газетой «Литература и жизнь», у меня вряд ли получатся в силу следующих обстоятельств.


Во-первых, человек я безалаберный, архива не собирал, учёта публикаций не вёл, тем более не считал статей, отправленных в СМИ, но не опубликованных.


Во-вторых, я в 1968 году был арестован по обвинению в «клеветнических измышлениях, порочащих советский общественный и государственный строй», и провёл несколько лет «далеко от Москвы». Самое смешное здесь заключалось в том, что эта статья Уголовного кодекса применялась обычно к диссидентам, каковым я не был, и если критиковал Советскую власть, то не с антисоветских позиций, а за то, что она была недостаточно Советской. Мне также хотелось, чтобы власть совместно с Церковью занялась нравственным воспитанием народа, что тогда тоже не поощрялось. Но под категорию антисоветчика я не подходил. Это не помешало властям поместить меня в следственный изолятор «Лефортово» (могу засвидетельствовать, что там обращение следователей КГБ и охраны с заключёнными в то время было вполне корректным), а оттуда направить на судебно-психиатрическую экспертизу в Институт имени Сербского. Не знаю, было ли это личным изобретением Юрия Андропова или же уже отработанной практикой, ясно одно – тогда тех, кого считали противниками режима, но кого судить открытым судом было нежелательно, признавали психически больными и держали в соответствующих «больницах специального назначения».


Так мне, стороннику советского строя, хотя и настаивавшему лишь на его совершенствовании, пришлось, пройдя через цепочку тюрем Бутырка – Матросская Тишина – Пресня – Кресты, провести некоторое время в лоне исправительного учреждения вместе с диссидентом Виктором Файнбергом – одним из членов «группы восьми», протестовавшей на Красной площади против ввода советских войск в Чехословакию. Раньше в том же учреждении побывал более известный диссидент Есенин-Вольпин. Мне много раз предлагали написать воспоминания о тех годах, но я всякий раз отказывался, и сейчас этого делать не буду. Отмечу лишь одну особенность этого вида наказания. В любом другом исправительном учреждении вы, разговаривая или даже просто пребывая рядом с человеком, более или менее знаете, чего от него можно ждать. Здесь же вы этого не знаете, потому что он может вдруг выкинуть нечто невероятное. И в этом состоянии вам приходится находиться не день, не два, не неделю, даже не год…


Арестован я был в читальном зале Ленинской библиотеки, но сначала меня привезли домой для того, чтобы я присутствовал при производстве у меня обыска. Чекисты, проводившие обыск, видимо, спешили, а потому забрали все рукописи, даже не имевшие отношения к политике, свалили их в мешки и увезли. Потом, в моё отсутствие, часть бумаг вернули, но жена, переехавшая на время разлуки из нашей крохотной комнатушки к матери, вывалила эти рукописи в кучу, каковая, покрытая пылью, и дождалась моего возвращения. Но годы размышления не прошли для меня даром, тем более что даже в карательных органах, правда, в низовых их ячейках, я столкнулся с людьми, у которых служба сочеталась с духовными интересами, у некоторых – с православными убеждениями. В общем, я вернулся с пониманием того, что борьбу надо продолжать иными средствами и на новом, более высоком уровне, а потому, чтобы не сбиться в мыслях на привычную дорожку, собрал эти рукописи и выбросил на помойку. Так я лишился даже того намёка на архив, который у меня сам собою собрался.


В-третьих, после двух перенесённых в последние годы инфарктов я практически не выхожу из дома и потому лишён возможности поработать в библиотеках или покопаться в архивах, где, возможно, случайно могли сохраниться мои статьи и записки, которые в большом количестве рассылались мною в своё время в СМИ и различные солидные учреждения.


В-четвёртых, мне пошёл 82-й год, и память, которая у меня всегда была дырявая, стала часто подводить. Хотя и говорят, что «старики не лгут, им кажется», но с такой опасностью, связанной с возрастом, надо считаться.


По совокупности этих причин о ранних попытках сотрудничества с «ЛР» скажу коротко и порой предположительно. Сознательно привирать не буду, суть передам верно, но за точность, особенно в датах, не ручаюсь. А всё, что касается публикаций последних лет, могу подтвердить документально.



Чем же я недоволен?




Свою статью я назвал «Заметками недовольного», отчасти подражая Юрию Полякову с его «Заметками несогласного» в «Литературной газете». Юрию Михайловичу не нравилась политика российских либералов во власти. Он не собирается бороться с ней, но с ней не согласен, о чём и заявил urbi et orbi. Я тогда послал в «ЛГ» отклик на эти заметки, предложив создать партию несогласных, но, слава Богу, он света не увидел.


Но, что позволено Юпитеру, не позволено быку (видимо, даже в Год Быка). Юрию Михайловичу, при его всесветной известности, можно так определять свою позицию. А если бы то же самое сказал я, то, могу предположить, иные критики немедленно уподобили бы меня щедринским глуповцам, которые говорили: «а мы несогласные» и упорно стояли на коленях. Чем приводили начальство в замешательство: бунта нет, но и настоящей покорности тоже нет.


А вот в том, что я недоволен нынешней ситуацией в стране (и в мире), я могу признаться совершенно откровенно, и никто меня за это не упрекнёт. Ведь недовольных сегодня (впрочем, видимо, так и всегда было) великое множество. Но в большинстве своём они недовольны чем-то конкретным. Моё же недовольство, можно сказать, всеобъемлющее.


Я убеждён в том, что человечество не понимает своего истинного призвания, живёт, руководствуясь больше импульсами звериной стороны людской природы, чем заветами великих учителей нравственности. Но разве этим кого удивишь, если о том же говорили писатели, мудрецы и мыслители – от Гераклита Эфесского до Льва Толстого, а в наши дни – до Валентина Распутина и священнослужителей разных ступеней церковной иерархии? Я полагаю, что общественность в России и за её пределами живёт давно отжившими представлениями о мире и человеке, бродит в дебрях мировоззренческих фантомов, а соответственно, и политика государств и блоков строится на ложных или устаревших основаниях. Я считаю (если быть ближе к предмету нынешнего обсуждения), что и литературоведение осталось далеко в прошлом веке, что не раскрыта глубинная сущность творчества Пушкина, Гоголя, Достоевского, Льва Толстого, Чехова, не говоря уж о более близких к нам по времени непонятых Аркадии Гайдаре или Василии Шукшине. Никто из литературоведов даже близко не подошёл к пониманию русской классической литературы как народнической, предвосхищающей национально-освободительную борьбу русского народа против положения России как криптоколонии Запада, в которое страну завели европеизаторы Романовы.


Но особенно недоволен я тем, что наши учёные и политики не понимают сути исторического процесса. А она заключается в том, что в мире ныне сосуществуют разные цивилизации, но большинство их либо уже завершили своё развитие и оставили после себя нации прагматиков, не способных к подлинному творчеству, либо ещё не вступили в фазу развития. Единственная сегодня (по крайней мере, в пределах белой расы) живая (творческая) цивилизация – это Русская православная цивилизация, которая как раз сейчас выходит на первый план мировой истории именно в силу этого своего качества (оговорюсь: я не касаюсь мусульманской цивилизации, состояние и судьба которой вызывает у учёных диаметрально противоположные оценки).


Вот с таких позиций всем недовольного я и попытаюсь изложить историю моих взаимоотношений с «ЛР».



Немного предыстории


А истоки этих взаимоотношений уходят в глубь десятилетий. Любовь моя к «ЛР» – давняя и глубокая, но она слишком долго оставалась безответной. Ну, что любовь читателя и должна быть платонической, это я понимал. Но, если человек хочет быть не только читателем, но и автором, то ему следует, перефразируя известное выражение Владимира Путина, добиваться прессы, а она должна сопротивляться. А я уже в силу обстоятельств должен был жаждать стать автором. Ведь я, новоиспечённый кандидат наук, в 1952 году был направлен в систему Академии наук СССР и привлечён к исследованиям проблем экономики сначала Дальнего Востока, затем Красноярского края и, наконец, Центра России. То, что я увидел и узнал во время экспедиций по этим регионам, просто потрясло меня. С одной стороны – гигантский размах строительства, в том числе уникальнейших сооружений. Достаточно назвать хотя бы туннель под Татарским проливом для соединения железной дороги Сахалина с общей железнодорожной сетью страны или Приполярную железную дорогу Салехард – Игарка. С другой стороны, это нищета и заброшенность громадных территорий в удалении от Москвы. Поражали и контрасты иного рода: огромные природные богатства и расточительность в их освоении: затопление или выжигание при строительстве ГЭС громадных лесных массивов, которых иной приличного размера стране хватило бы на десятилетия безбедного существования, сооружение объектов одними ведомствами и разрушение их другими – и всё это «на законном основании». Стройки начинались и консервировались, снова возобновлялись и опять закрывались, и на всём этом грели руки оборотистые дельцы.






Владимир Воробьёв. Летят журавли
Владимир Воробьёв. Летят журавли

В 1960 году я перешёл на работу в систему Академии строительства и архитектуры СССР. И там я увидел впечатляющие картины расточительства вследствие стихийного (при декларируемой плановой системе) развития городов и регионов.


Мне, кажется, удалось выявить причины такого хаоса в плановой экономике. Например, как решался обычно вопрос, где разместить новое крупное промышленное предприятие – в существующем городе или в чистом поле? В городе уже есть водопровод и канализация, энергоснабжение и какая-то социальная инфраструктура, в чистом же поле это всё надо создавать заново, а это деньги – и немалые. В сталинские времена эти соображения не играли решающей роди: нужно было создать конструкторское бюро Макеева по разработке новых типов ракет для подводных лодок, – поезжай, конструктор, на Урал и выбирай место для нового города (и то всё-таки это новое поселение краешком зацепилось за город Миасс). А позднее денег на все объекты всегда не хватало, и экономия средств приветствовалась. Поэтому в большинстве случаев решали разместить новое предприятие в существующем городе, но возможные затраты на последующие реконструкции городского хозяйства никто не предусматривал.


Я стал писать статьи в газеты и записки в правительственные органы. С трудом, в урезанном и смягчённом виде, кое-что удалось опубликовать в «Строительной газете» и некоторых других ведомственных изданиях. Но мне хотелось поведать о своих впечатлениях и открытиях широкой общественности. Я не искал славы, хотя знаки признания общественной значимости моей работы мне бы не помешали. Не рассчитывал я и на высокие гонорары или иные блага, хотя до 1980-х годов остро нуждался и в деньгах, и в жилье. Двигало мною желание помочь стране, народу лучше распорядиться теми богатствами, какими наделил нас Бог.


Вот почему я начал своё наступление на издания, особенно популярные среди русской интеллигенции. Послал я статью и в «Литературу и жизнь». Пусть это было издание с не слишком большим тиражом, но всё же единственное общероссийское («Советская Россия всё же была партийной газетой, остальные общероссийские – ведомственными). Света она, сколько мне помнится, не увидела. Несколько других моих попыток совершить прорыв в этом направлении были успешно отбиты редакциями «ЛиЖ» и позднее «ЛР».


Я продолжал совершенствовать свой научный инструментарий. Около десяти лет мне довелось прожить в Перове, и на работу я ездил на электричке. Вагоны в часы пик были переполнены, но я ухитрялся в дороге штудировать Маркса – первый том «Капитала», а потом и другие работы. Конечно, это совершенно разные вещи – изучать «Капитал», читая лишь те странички, которые полагалось по методичке для аспирантов, или прочитав весь том подряд. Поэтом, когда мне по службе было дано поручение разобраться, почему в нашем самом совершенном социалистическом хозяйстве плохо внедряется новая техника, я сразу же нашёл ответ: оказалось, что в СССР, как и при капитализме, учитывается только оплачиваемый труд, а прибавочный труд остаётся вне чёта. Естественно, что и границы применения машин у нас столь же узки, как и отмеченные Марксом для капитализма.


Отдавая должное гениальности Маркса, я всё же должен отметить, что кумиром для меня он не стал. Скоро я дошёл до статей Маркса и Энгельса о панславизме, а затем и до их откровенно русофобских работ, и это навсегда отвратило меня от немецких гениев. Я обратился к трудам Ленина, которые в вузе тоже изучались поверхностно. Но одновременно я изучал и труды славянофилов, которые первыми в XIX веке заявили о том, что Россия – самобытная цивилизация.


Ну а в свободное время я принимал участие в работе Научного совета АН СССР по кибернетике, который возглавлял академик Аксель Берг (правда, он на заседаниях не столько высказывал новые идеи, сколько ругал Советскую власть и высмеивал тупоумных бюрократов). В составе Совета была секция организации, возглавляемая адмиралом Боголеповым, а я руководил в ней секцией теории систем. Сначала мы изучали теоретические работы австро-американского биолога-теоретика Людвига фон Берталанфи, который пытался выработать математический аппарат для описания различных типов систем. Но скоро Александр Фетисов выполнил работу «Речное пароходство как объект теории систем», которая сразу же перевела наши исследования в практическую (в том числе и в политическую) плоскость. Александр Александрович был на двенадцать лет старше меня, участвовал в войне, был ранен, занимал большие командные должности на Тихоокеанском флоте. Более десяти лет, вплоть до ареста, мы работали с ним рука об руку.


В 1970-е годы в моей жизни произошли два важных события. Во-первых, мне посчастливилось стать духовным сыном схииеромонаха Сампсона (в миру графа Эдуарда Сиверса), который открыл мне глаза на многое, происходящее вокруг. Во-вторых, наконец-то была снята угроза выдворения меня из столицы. Дело в том, что после освобождения из заключения я оказался в сложном положении. На работу по специальности меня не брали. Устроиться на «простую» работу (истопником или почтальоном) – значило попасть в число тех, кто «социально деградировал», а это грозило новыми крупными неприятностями. А нигде не работать (рассчитывая, например, на заработки переводами) значило подпасть под подозрение как тунеядец, что также могло повлечь за собой кары. Как я выходил их этой ловушки в течение шести лет – это особая история, но ясно, что в это время мне было не до публикаций и не до собирания архива. И вот в 1977 году меня наконец-то приняли на постоянную работу, и не в какую-нибудь контору по заготовке рогов и копыт, а в Институт мировой экономики и международных отношений Академии наук СССР, то есть в учреждение, готовившее материалы для ЦК партии и правительства СССР.



Недолгая карьера публициста




В 1981 году началась моя карьера публициста: в «Нашем современнике» была напечатана моя статья «Нравственность экономики», сразу же сделавшая меня известным достаточно широкому кругу читателей (тираж журнала был тогда вполне приличным). Поскольку многие молодые писатели, а тем более – читатели, плохо представляют себе обстановку, в которой приходилось тогда жить журналам, расскажу об этом эпизоде.


В редакции знали, что прохождение этой статьи через Главлит, то есть через просмотр цензора, будет трудным. Заместитель главного редактора журнала поэт Валентин Устинов (он, слава Богу, жив и здоров и может подтвердить мною рассказанное) повёз вёрстку номера, а я остался в редакции ждать своей участи: на следующее утро мы с женой собирались отправиться на теплоходе в «кругосветку» по маршруту Москва – Рязань – Нижний Новгород – Ярославль – Москва. Вернулся Устинов удручённый: цензор, сам экономист, статью по её содержанию оценил высоко, но сказал, что пропустить её в печать не может. И те места, которые вызывают возражение, он подчеркнул красным карандашом.


Когда Устинов развернул вёрстку, мне показалось, что она сплошь исчёркана красным. Откладывать переделку статьи, чтобы поставить её в следующий номер, нам не хотелось, и я предложил, чтобы мы ещё посидели и поставили «подпорки» – цитаты из сочинений Брежнева, благо несколько томов их находились на книжной полке в редакции.






Бениамин Басов. Иллюстрация к повести Л.Н. Толстого «Семейное счастье»
Бениамин Басов. Иллюстрация к повести Л.Н. Толстого «Семейное счастье»

Идеология КПСС во многом держалась на социальной демагогии, это иногда помогало партии, но часто давало возможность обойти партийные запреты. И вот в те места текста, которые казались цензору неприемлемыми, мы вставляли: «как говорил товарищ Л.И. Брежнев», и далее помещали подходящую цитату из сочинений генсека. Закончив эту работу очень поздно, мы с Валентином всё же решили отметить эту победу: он заехал за своей женой и за гитарой, и в крохотной моей комнатке состоялся пир. Но сомнения в том, что статья увидит свет, ещё оставались. Утром мы с женой уехали на теплоходе, так и не зная, чем дело кончится.


Позднее мне рассказали ещё об одной хитрости, к которой прибегали редакторы журналов. В один номер ставили, скажем, как в моём случае, три «непроходных» статьи. Кроме моей, в номере стояли: очередная глава из повести Михаила Алексеева «Драчуны» – о голоде в Поволжье в 30-е годы и статья Петра Дудочкина «Трезвость – норма жизни», которую можно было истолковать так, будто власть умышленно спаивает народ. И когда цензор заявил, что эти статьи не пойдут, редактор отвечал, что он не может заменить сразу три статьи, и выпуск очередного номера журнала будет сорван, а это непозволительный скандал (с намёком: и цензора за это не похвалят). А с Михаилом Николаевичем, милейшим человеком, договориться о переносе публикации его главы было нетрудно: он был уже любимым писателем миллионов, лауреатом и депутатом, и уж его-то произведение непременно будет напечатано. Так и прошла моя статья благодаря такой жертве со стороны маститого автора.


После публикации в «Нашем современнике» мне стали поступать лестные предложения от разных газет и журналов. А издательство «Молодая гвардия» предложило мне переделать статью в книгу. У неё, кстати говоря, тоже была пресмешная судьба. Я сдал рукопись и ждал выхода книги в свет. Наконец, прочитал в «Книжном обозрении», что она вышла. А буквально через несколько дней сообщается, что умер Брежнев. И издательство отказалось выпускать книгу в таком виде: ведь все те «подпорки», – цитаты из Брежнева, какие были в статье, перешли и в книгу, а в Кремль пришёл новый хозяин, который, как предполагали, будет проводить иную политику. Издатели решили подстраховаться и предложили мне отыскать другие «подпорки», благо новый генсек ранее успел произнести немало речей. Пришлось перерабатывать текст. Но потом умер Андропов. Если бы не терпение и упорство моего редактора, так и была бы моя книга похоронена вместе с покойным генсеком. Но, по счастью, Черненко протянул год на высоком посту, и почти одновременно с его смертью книга поступила в магазины.


А скоро подоспела и горбачёвская «перестройка». Я давно осознал необходимость преобразований в стране и саму идею совершенствования нашего строя поддерживал. Но курс, проводившийся Горбачёвым, стал вызывать у меня сомнения. Особенно меня встревожило сообщение о встрече Горбачёва с Рокфеллером и другими руководителями Трёхсторонней комиссии – этой важной структурой «мировой закулисы» (или, как утверждают некоторые исследователи, невидимого мирового правительства). На встрече было решено, что советская экономика будет встроена в мировую экономику. Это была ложь, потому что экономика СССР давно была встроена в экономику мира. Наша страна экспортировала сначала зерно, меха и произведения искусства, чтобы закупить оборудование, а затем продавала нефть и газ, чтобы купить хлеб. Значит, на встрече шла речь о сдаче нашей экономики на разграбление иностранным капиталом. И я выступил с рядом статей по ключевым проблемам «перестройки» с показом ошибочности их официального толкования.


Однако «ЛР» по-прежнему оставалась для меня, выражаясь языком альпинистов, непокорённой вершиной. Правда, она упоминала обо мне в связи с тем, что я стал принимать некоторое участие в мероприятиях Союза писателей России. Так, в июне 1987 года проходили Дни советской литературы на Курской земле и выездной пленум Совета по очерку и публицистике.


В Курск приехала большая группа писателей во главе с главным редактором «Литературной России» Михаилом Колосовым. Мне было поручено выступить на Совете с сообщением о современном состоянии российской публицистики. (О моих выступлениях в 80-е годы жена сохранила несколько газетных и журнальных вырезок, а потому я могу точно назвать даты проводившихся мероприятий.) Затем последовали Овечкинские чтения. После завершения официальной части участники разъехались по градам и весям области для выступлений перед тружениками заводов и полей. У меня было довольно много выступлений в разных местах, но особенно запомнилось мне приглашение прочитать лекции по древнерусской иконописи в санатории ЦК КПСС Марьино (я был лектором общества «Знание» и коробочки со слайдами захватил с собой). Располагался санаторий в бывшем имении князя Барятинского, победителя Шамиля. Приняли меня в санатории с почётом и отвели мне гостевые покои. Только тут я почувствовал обстановку комфорта, в какой жила до революции российская аристократия. Покои были «трёхсветные» (то есть высотой то ли в два очень высоких, то ли в три обычных этажа) и состояли из кабинета, спальни, приёмной и вспомогательных помещений, с отдельным выходом в сад (а дело было в разгар лета). Роскошью и комфортом я никогда не был избалован, парадные залы видал только в музеях, в зарубежных суперотелях не останавливался. Но, думается, более тщательно продуманного устройства помещений для почётных гостей просто невозможно представить. Русские архитекторы в провинции умели создавать такие шедевры, в которых красота без помпезности сочеталось с предельным вниманием к потребностям заказчика. Кстати сказать, рядовые отдыхающие – партработники на уровне инструктора ЦК – жили в обычных комнатках и, возможно, даже не подозревали о существовании гостевых покоев. Зато всё остальное в смысле культуры обслуживания было на высоте (и даже, по-моему, с некоторым перехлёстом, официантки в столовой всякий раз сами предлагали дополнительно какое-нибудь вкусное блюдо, будто от этого зависела их зарплата). А в целом время, проведённое в Марьине, запомнилось мне как «неделя пребывания в земном раю».


Тема иконописи для партработников ЦК была тогда ещё почти запретной, во всяком случае – диковинной. Куда с большим интересом слушали мои лекции партийцы и интеллигенция районных центров вроде славного года Рыльска. Так проездил я по области почти месяц. А по возвращении в Москву мне поступил заказ на новую книгу. Редакция «Нашего современника» предложила несколько командировок в Кировскую область, которые дали мне великолепный материал по состоянию и передовых, и отсталых колхозов. И мои очерки о разных сторонах жизни села были хорошо восприняты читателями. А тут ещё Михаил Алексеев предложил мне стать членом редколлегии возглавляемого им журнала «Москва». Я согласился, а буквально через неделю Сергей Васильевич Викулов сделал мне аналогичное предложение, которое я вынужден был отклонить, поскольку уже был связан с другим журналом. Это даже породило некоторый конфликт между двумя «главными»: дескать, «мы вырастили автора, а вы его у нас умыкнули».



Я на страницах «ЛР»




В июле 1988 года проходили Дни «Литературной России» в Ленинграде, и я был в числе представителей газеты. В «ЛР» (№ 30) я (наряду с другими гостями) был удостоен дружеского шаржа, там же дано краткое изложение моего выступления. Позволю себе процитировать фрагмент моей речи.


«У нас выработан самый высокий в истории идеал построения нового, совершенного человеческого общества. Но это лишь одна, социальная, сторона нравственного идеала. И у него должна быть и другая сторона, личностная – которая определяет цель нравственного совершенствования человека, его облагораживания. Но как раз она-то и находилась у нас долгое время в пренебрежении, а нередко и в подозрении, клеймилась как самокопание, доставшееся в наследство от праздных эксплуататоров.


Слишком долго мы, уповая на экономические и прочие «рычаги», пренебрегали теми духовно-нравственными ценностями, которые народ на протяжении веков почитал как святыни. А ведь история цивилизации свидетельствует: народ, не уважающий своих святых, не имеет будущего…


Сейчас надо дать людям положительный идеал. У нас до сих пор как было? Передовик труда – он и герой нашего времени. Но это совершенно неправильный подход. Сплошь и рядом у нас перевыполняют план по выпуску ненужной продукции. И в таком случае чем больше человек – передовик, тем больший вред наносит он общему делу. Сейчас на историческую арену… должен выступить человек благородного, подвижнического склада. И такими героями литература наша ещё не богата. Сама жизнь выдвигает ныне людей совершенно иного склада, иной социальный тип, который нами совсем не освоен».


Мне тогда удалось напечатать в «Нашем современнике» несколько очерков о людях бескорыстного склада, которые, преодолевая сопротивление одних и пассивность других, боролись за лучшее будущее родной земли. Особенно удачным был очерк о женщине-агрономе, которая, не щадя себя, вела борьбу за возвращение в хозяйственный оборот «лунного пейзажа», остающегося после торфоразработок. К сожалению, у меня эти очерки не сохранились, а заняться их поиском я не имею возможности.


В 1988 году я, ещё не член СП, был приглашён принять участие в работе выездного заседания секретариата Союза писателей в Рязани, где меня попросили как бы со стороны дать оценку состояния российской публицистики в то переломное время. «ЛР» (в № 43) в отчёте об этом мероприятии поместила и краткое изложение моего выступления.


Отметив, что осознание кризиса советской экономики пришло не от учёных-экономистов, а от писателей, я всё же считал, что наш вклад в созидательную работу народа недостаточен. И дело не могло обстоять иначе, потому что наша общественная мысль после 70 лет Советской власти находится в плену буржуазного понимания богатства как огромного скопления товаров, тогда как главное богатство общества – это благородный человек, одухотворённый человек, осознающий свою ответственность перед народом и миром. До сих пор теория говорила нам только о том, как изменить общество, чтобы оно обеспечивало всестороннее развитие человека. А нужно показать, как облагородить самого человека, чтобы он стал достойным этой своей высокой миссии. В учение марксизма-ленинизма надо ввести духовно-нравственные ценности и достижения великой русской культуры.


По окончании заседания последовали Дни российской литературы на Рязанской земле, где также были интересные встречи с читателями, в том числе и в есенинском селе Константинове.


Добавили критического накала и мои статьи в «Нашем современнике». Название «Несуществующие люди» (1989, № 2) я взял из рассуждения Достоевского о том, что те, кто безлесят Россию, потеряли духовность и высшую идею свою, может быть, просто не существуют. Вот таких «несуществующих людей» нашёл я в руководстве ряда министерств и ведомств, ради красивой цифры в отчётности проводивших губительные для страны решения, и в среде учёных-обществоведов, обосновывавших безумные проекты. Ответил я и радетелям «невинно убиенных» бухаринцев и прочих врагов советского строя. Сторонников и последователей Бухарина тогда не просто пачками реабилитировали, но и пытались возвести в ранг национальных героев, и потому разбор ошибочных их теорий был просто необходим. Позднее я осознал, что название статьи хотя и было хлёстким и потому запоминающимся, но по существу ошибочным. Эти люди не только существовали, но и могли причинить немало вреда как общему дел, так и тому, кто его отстаивал. А в статье «Выход есть!» (1989, №№ 8 и 9) я дал последний бой учёным-обществоведам, которые, подобно академику Леониду Абалкину, уже открыто перешли на сторону наших идеологических противников и представили жизнь на Западе как образец для нас. Тогда же был сформулирован и «закон Шмелёва»: что экономично (то есть, выгодно), то и нравственно. А ведь на Руси испокон веку писатели, священники, проповедники учили народ не гнаться за выгодой, если это идёт в ущерб нравственности.


Вскоре все печатные издания стали относиться к моим материалам сверхосторожно. Тут ещё произошла смена главных редакторов в «толстых» журналах. В «Москве» место Михаила Алексеева занял сначала Владимир Крупин, а затем Леонид Бородин, который меня на дух не принимал. А в «Нашем современнике» на место Сергея Викулова пришёл Станислав Куняев.


В «Москве» ещё более усилился крен в сторону тематики, связанной с Церковью и с критикой Советского строя. «Наш современник» стал печатать статьи и портреты белогвардейских генералов, которые, дескать, тоже были патриотами России. Меня такая неразборчивость новых руководителей журналов возмущала, моё миропонимание определяется чеканной формулой: я – русский православный советский человек. Для меня неприемлемы и белогвардеец, осеняющий себя православным крестом, но готовый перевешать крестьян, покусившихся на его имение, советский патриот, для которого история началась в октябре 1917 года, а до этого на месте России была «чёрная дыра». И скоро я пришёлся не ко двору и у монархистов, и у либералов, и у патриотов. Наступала новая эпоха, в которую наши патриотические лидеры, на мой взгляд, допустили множество ошибок. Если судить по большому счёту, то разрушению СССР помогали деятели культуры с двух сторон: «демократы» рисовали чёрной краской всё советское, «патриоты» возвеличивали царскую Россию и белогвардейских героев. Вклад «патриотов» был, пожалуй, более весомым, потому что им по инерции прошлого верили более широкие круги читателей.



С открытым забралом в «ЛР»




Вот тогда и наступил период наиболее активного моего сотрудничества с «ЛР». С Эрнстом Сафоновым, когда он был главным редактором, я мало соприкасался, он рано ушёл из жизни. С Михаилом Колосовым общаться было проще, мы вместе бывали в поездках по стране. В основном у меня сложились добрые рабочие отношения с сотрудниками редакции, ведущими отдел публицистики.


С признательностью должен отметить, что в споре с учёными-обществоведами меня поддержали коллеги-писатели и «Литературная Россия». В своём докладе на пленуме Союза писателей России Анатолий Салуцкий сказал: «Михаил Антонов незаслуженно обделён общественным вниманием. Скромный человек, ступивший на стезю публицистики в предпенсионном возрасте, истинный подвижник перестройки, он мужественно повёл полемику с признанными авторитетами, побуждая их приостановиться в стремительном беге к рыночной стихии и задуматься о нравственной стороне жизни. Антонов, читаемый ныне по всей России, даже не член Союза писателей. В чванном самомнении мы забыли, что порой надо не принимать, а приглашать в Союз писателей. Антонов – именно такой случай» («Литературная Россия», 1988, № 51). (Членом Союза писателей я стал в 1989 году.)


В июле 1987 года в «ЛР» (№ 31) была напечатана моя статья «Кавалеристы», «купцы», «цивилизованные кооператоры»…» В ней я разобрал позиции двух лагерей споривших тогда между собой теоретиков экономики, которых, с лёгкой руки писателя Анатолия Стреляного, назвали «кавалеристами» и «купцами». Первые, ещё в годы военного коммунизма мечтавшие лихой атакой сокрушить капитал, отменить деньги и перейти к новой экономике с прямым распределением продукта, и до наших дней сохранили приверженность к чрезмерной централизации управления. Вторые, в основу всего ставившие выгодность, ратуют за предоставление предприятиям полной свободы хозяйственной деятельности, не останавливаясь даже перед такими её последствиями, как безработица и т.д. При этом сам А.Стреляный полагал, что пора «кавалеристов» прошла и наступило время «купцов». Моя же точка зрения заключалась в том, что старели и те, и другие, и их жаркая полемика – это типичный «спор вчерашнего с позавчерашним». Вчерашний день – это всесилие бюрократической административно-командной системы, а позавчерашний – это капитализм, к которому зовут нас «купцы», всячески избегающие упоминания о капитализме, а прикрывающие это старьё термином «рынок». Кажется, я был тогда единственным публицистом, который видел внутреннее родство этих двух, казалось бы, непримиримых лагерей.


Как «кавалеристам», так и «купцам» я противопоставлял новый социальный тип, который, по моему мнению, должен выступить на историческую арену «цивилизованных кооператоров». Это была единственная возможность опереться тогда на ещё неоспоримый в то время авторитет Ленина. Конечно, этот мой тезис тоже можно было истолковать в духе «перестройки»: дескать, да, пора и кооператорам вливаться в общую линию «цивилизованного мира» (то есть Запада). К тому же я знал, что ещё до того, как Горбачёв официально разрешил «кооперативы», в СССР уже появлялись полуподпольные предприятия такого рода. А с принятием нужных законов порой директор предприятия создавал кооператив, им же и возглавляемый. В это фиктивное образование перекачивались реальные активы предприятия, а последнее оставалось голым и нищим. Кооперативы получили право нанимать работников, которые получали лишь скромную заработную плату, а вся прибыль делилась между «членами кооператива», которыми обычно бывали директор, его заместитель по снабжению и сбыту и главный бухгалтер. А когда предприятиям разрешили и внешнеэкономическую деятельность, появились и сверхбогатые «кооператоры» вроде «первого легального советского миллионера» Артёма Тарасова, который, заработав в месяц три миллиона рублей, уплатил партийные взносы в сумме 90 тысяч рублей (тогда как рядовой инженер получал 120 рублей в месяц). (О своих – и не только своих – подвигах на ниве разрушения советской экономики Тарасов написал в книге «Миллионер».) Предприятия переставали поставлять свои изделия другим предприятиям или торговым организациям, как это было предусмотрено государственным планом, а продавали их за рубеж, получая иностранную валюту. А предприятия, не получившие изделия смежников, вынуждены были закупать их за границей. Так советская экономика становилась объектом управления из-за рубежа, а кооперативное движение превратилось в орудие разрушения страны.






Бениамин Басов. Иллюстрация к повести Ф.М. Достоевского «Бедные люди»
Бениамин Басов. Иллюстрация к повести Ф.М. Достоевского «Бедные люди»

В 1989 году «Литературная Россия» поместила мою статью «Спешим – куда и зачем?», в которой мне удалось крепко ответить академикам-обществоведам. Я проанализировал выступления академика Леонида Абалкина. Академик давал установку в течение многих лет догонять развитые капиталистические страны, причём большинству народа придётся потуже затянуть пояса – рядовым гражданам расплачиваться за промахи бывшего руководства государства. Он заманивал западных предпринимателей в Россию тем, что она представляет для них огромный рынок. Сами мы ничего сделать не можем: наш народ разучился работать, отстал в воспитании и культуре от более цивилизованных на целую эпоху. У нас нет своих мастеров и хозяев. Машины можно купить за рубежом, а народ с высокой культурой труда не купишь. Иначе говоря, уже тогда чётко оформилась линия на превращение нашей страны в сырьевой придаток и рынок сбыта, а точнее – в колонию транснациональных корпораций. Во что вылилась эта линия впоследствии, мы теперь хорошо знаем.


Академик Георгий Арбатов советовал правительству принять срочные (опять спешка!) меры – взять кредиты не на закупку оборудования, которое потом может быть заморожено в долгострое, а на товары широкого потребления (на что премьер Н.И. Рыжков резонно заметил: тогда «через два года будем работать на долги»). Академик Станислав Шаталин, напротив, ратовал за займы для приобретения новейших технологий, хотя у нас, действительно, было множество замороженных строек с ржавеющим там импортным оборудованием.


Что удивляет меня больше всего, так это то, что академики, рьяно отстаивавшие перевод экономики России на рыночные рельсы, теперь, когда видны все плоды их разрушительной деятельности, не только не изгнаны из Российской академии наук, но и по-прежнему активно выступают в СМИ.


В последнем номере «ЛР» за 1988 год в отчёте о работе пленума Союза писателей РСФСР помещено и моё выступление, где я вызвал на публичную полемику редакцию журнала «Коммунист», удостоившую меня рядом критических выпадов, на мой взгляд, несостоятельных.


С 1990 года прекращается моя деятельность публициста в патриотических журналах, редкими становятся и выступления в газетах. В редакции «ЛР» я ещё бывал. Помнится один примечательный эпизод. Я написал письмо последнему съезду КПСС, в котором предложил партии прекратить преследования Церкви (и верующих), а совместно с нею усилить работу по духовно-нравственному воспитанию народа. В ответ я получил оскорбительную формальную отписку. Тогда я подал заявление о выходе из КПСС (это было ещё за несколько месяцев до того, как такие поступки стали модными среди «демократов»). Копию заявления я принёс в редакцию, и было решено его напечатать в газете. Текст был уже набран (жалею, что он у меня не сохранился). Но тут кто-то принёс сообщение, что о таком крамольном намерении стало известно вовне, и от него пришлось отказаться. У меня сложилось впечатление, что редакция «ЛР» работала в крайне недружественном окружении, и ей часто приходилось лавировать в сложном переплетении разных течений в общественной жизни страны.


В 1991 году вышла моя книга «Ложные маяки и вечные истины» (написанная тремя годами раньше). В ней я разобрал различные светские учения (в особенности марксизм) как ложные маяки, противопоставив им вечные истины, существовавшие веками и нашедшие воплощение в русской культуре. Профессор Чешев из Томска, выступивший на страницах «ЛР» в защиту социализма, оказался моим единомышленником по многим вопросам. Сколько мне помнится, он прислал мне копию рецензии на мою книгу, якобы отправленной в «ЛР». Само его письмо ещё недавно попадалось мне на глаза, но сейчас я найти его не мог. Была ли напечатана эта рецензия, тоже не знаю.


На страницах же «ЛР» мне пришлось обменяться критическими статьями с (профессором?) Беляевым из Сан-Франциско, который почему-то решил, что я, высоко ценивший советский строй и указывавший на отсталость царской России, унижаю нашу Родину. В 1993 году в «ЛР» была напечатана моя статья «Русская карта: кто и зачем её разыгрывает?», в которой я дал нелицеприятную характеристику ряду патриотических организаций и их проектов (вроде создания Республики Русь в составе РФ).


Кажется, это было последнее моё выступление на страницах «ЛР». Правда, я посылал в «ЛР» статью о Чехове, но она, наверное, не была опубликована, возможно, к лучшему, потому что я был тогда озабочен исключительно проблемой неготовности современного человека к нынешним вызовам Истории. А лучше фразы из рассказа «Дом с мезонином» о человеке как о самом хищном и нечистоплотном животном на земле эту мысль не выразишь. Конечно, о Чехове надо писать, памятуя и другие стороны его творчества. Саму газету я в последние годы редко читал, когда бывал в библиотеках, где она была в открытом доступе.


В пылу полемики с патриотами я допустил некорректные выражения в отношении весьма уважаемых руководителей нашей писательской организации, а также руководства и активных авторов газеты «Завтра». Это усилило мою изоляцию. Правда, с 80-летием меня поздравили Валерий Ганичев и правление СП России. С «завтрашниками» восстановить контакты мне не удалось.



Есть ли почва для нового сотрудничества с «ЛР»?



Мне бы очень хотелось восстановить сотрудничество с «ЛР». Но тут дело не столько за мной, сколько за редакцией. Я должен открыто сказать о моей гражданской позиции по отношению к нынешней власти, а также о своём понимании будущего России. Устроят ли эта позиция и это видение судеб страны редакцию? Позволю себе небольшое объяснение на этот счёт.


Приход к власти Владимира Путина я встретил «в режиме ожидания»: как никак – ставленник Ельцина, хотя не из его ближайшего окружения. Я понимал, что его выдвижение на пост президента не могло не быть обставлено определёнными условиями и обязательствами перед ельцинской «семьёй», а возможно – и перед более могущественными, хотя и тайными силами в России, а то и за её пределами. Статья Путина «Россия на рубеже тысячелетий», написанная по материалам Центра Грефа, была выдержана в сугубо либеральном ключе и, естественно, не могла вызвать у меня симпатий. Его предвыборное «Открытое письмо» тоже мало вдохновляло, я на него ответил также весьма критическим «Открытым письмом», напечатанным в «Правде». Но когда вышла книга «От первого лица», представлявшая запись бесед Путина с тремя журналистами, она мне очень понравилась. Я тогда не знал, что эта книга – предвыборный ход, что её лично редактировал Александр Волошин, глава администрации президента, доставшийся Путину от Ельцина. Но, кто бы и как бы её ни редактировал, невозможно придумать, что Путин, как и я, рос в рабочей семье, в детстве был, как он сам выражается, «шпаной», а в итоге стал «успешным продуктом патриотического воспитания советского человека». Такое признание дорогого стоит.


Мне кажется, что газета недооценивает значение советской цивилизации. Поймите, советская цивилизация, развивавшаяся всего каких-то 70 лет, изуродованная идеей коммунизма и подрубленная на взлёте, тем не менее оказала громадное влияние на всё духовное развитие человечества в ХХ веке.


Будущее нашей страны – это возрождение советской цивилизации и развитие её применительно к условиям XXI века.

Ми­ха­ил Ан­то­нов

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.