После атаки – глухая оборона

№ 2009 / 17, 23.02.2015

Я не удив­люсь, ес­ли за­в­т­ра в наш те­атр вер­нёт­ся Виш­нев­ский. В эпо­ху по­тря­се­ний все­гда есть спрос на ре­во­лю­ци­о­не­ров. Виш­нев­ский умел кра­си­во ло­мать все ка­но­ны.

Я не удивлюсь, если завтра в наш театр вернётся Вишневский. В эпоху потрясений всегда есть спрос на революционеров. Вишневский умел красиво ломать все каноны. Борьба была его стихией. Хуже ему удавались созидательные роли. Главная же трагедия Вишневского заключалась в том, что в пылу страстей он не помнил простых истин. Да, писатель знал, что всякая революция обязательно пожирает своих детей. Но он по наивности думал, что его-то это не коснётся. Как же автор «Оптимистической трагедии» просчитался.

Всеволод ВИШНЕВСКИЙ

Всеволод Витальевич Вишневский родился 8 (по новому стилю 21) декабря 1900 года в Санкт-Петербурге. Его отец был крупный межевой инженер, чей опыт имел огромное значение для русской армии; однако он всю жизнь мечтал о другом – создать русскую Ривьеру. Мать много лет проработала в госпиталях. Но вместе родители Вишневского прожили недолго. Они рано развелись, после чего воспитанием сына занялся в основном отец.

Первоначальное образование Всеволод Вишневский получил в 1-й Санкт-Петербургской гимназии, где латинский язык и строевую подготовку ему преподавал В.Г. Янчевецкий, позднее написавший цикл исторических романов о Чингисхане и Батые.

Отрочество и юность Вишневского до сих пор окутаны многими тайнами. Если верить его воспоминаниям, он, когда в июле 1914 года началась война с немцами, сбежал на Балтийский флот. Однако отец быстро парня нашёл и вернул его в гимназию. Второй побег Вишневский совершил спустя пять месяцев. Он будто бы без особых препятствий добрался до Варшавы, якобы сразу попав в гвардию. «Я был старшиной разведки в лейб-гвардейском егерском полку, – хвастался Вишневский в 1948 году на одном из журналистских семинаров. – Проделал всю войну, был ранен, контужен, получил три георгиевских награды и настоящий жизненный опыт» («Советские писатели». М., 1959. Т. 1).

Судя по рассказам конца 1940-х годов, в первую мировую войну самым тяжёлым испытанием для Вишневского оказалось Брусиловское наступление, закончившееся полным провалом. «В первые дни прорыва на Стоходе, – вспоминал он, – в Киев привезли до тридцати тысяч раненых. Нас оставили за городом, в каких-то палатках, на окраинах и т.д. И тогда во мне впервые начали просыпаться горечь и раздражение».

Осенью 1916 года Вишневского снова ранили. «Была бойня под Свинюхами, – рассказывал он в 1948 году, – мы пытались прорвать позицию без артиллерийской подготовки, – и я попал в это дело». Вновь на фронт Вишневский вернулся уже летом 1917 года.

Потом первая мировая война переросла в гражданскую. По одной из версий, Вишневский чуть ли не лично обеспечивал безопасность Ленина при переезде правительства из Петрограда в Москву. Потом его будто бы перебросили на подавление ярославского мятежа эсеров. Затем ему вроде бы доверили оборону Царицына.

Но, может, Вишневский действительно успел побывать на всех фронтах первой мировой и гражданской войн? Тогда почему он постоянно путался? В одних воспоминаниях Вишневский утверждал, будто он в партию вступил в 1918 году, а в других документах приводил другую дату: 1937 год. И чему верить?

До сих пор неясно, кем был Вишневский в гражданскую войну. В одних источниках он представлен в качестве кадрового армейского разведчика, в других – беспощадным чекистом, в третьих – заурядным политработником. Сам Вишневский часто бахвалился тем, что ему принадлежала чуть ли не решающая роль в раскрытии в 1919 году на Украине заговора «Всероссийского национального центра». К своим заслугам он относил и организацию летом 1920 года повстанческого движения у Врангеля в тылу.

Когда в 1921 году вспыхнул Кронштадтский мятеж, Вишневский занимал уже пост начальника отдела в Полит-управлении. Через 27 лет он, выступая на одном из семинаров журналистов, вспоминал, как его сразу после появления путча вызвали к начальству и приказали за сутки подготовить в рабочем клубе металлистов показательный суд. «Тогда Куренков (был такой работник) и я написали пьесу, – рассказывал Вишневский, – инсценировку суда над кронштадтскими мятежниками. Разыгрывать решили сами. Мне была поручена роль мятежника с «Петропаловки». Я должен был в своих показаниях и выступлениях раскрыть мятеж и привести аудиторию к пониманию того, что произошло в Кронштадте, и чтобы аудитория осудила людей такого типа. Задача была трудная, но была выполнена. Правда, мы начали инсценировку в восемь вечера, а кончили в четыре утра, но никто из аудитории не ушёл, люди всерьёз приняли то, что происходит. Кодекса не было, и работа тогда шла по формуле – руководить революционным правосознанием и классовой совестью» («Советские писатели». М., 1959. Т. 1).

После подавления Кронштадтского мятежа Вишневский, по одной из версий, поступил в Военно-морскую академию. По другим данным, он окончил школу рулевых и был направлен в заграничный поход. Но скореее всего Вишневский в 1920-е годы остался служить в системе флотовской разведки, а все остальные его должности были всего лишь прикрытием. Судя по всему, он занимался анализом разведданных.

Я думаю, именно аналитическая работа подвигла Вишневского всерьёз заняться художественным творчеством. Хотя первый рассказ он, если верить его воспоминаниям, сочинил ещё в 1916 году после брусиловского поражения. В том рассказе, признавался Вишневский, «я ставил вопросы жалобно-пацифистского типа: что происходит, почему, за что?».

Вообще же печататься Вишневский начал с 1920 года. Первым печатную площадку ему предоставил для фронтовых быличек редактор газеты «Красное Черноморье» Фёдор Гладков. Потом его поддержал московский журнал «Молодая гвардия». Там был опубликован дневник заграничного плавания Вишневского на корабле «Океан». И наконец, в 1924 году молодой автор выпустил первую книгу рассказов «За власть Советов».

Лет пять Вишневский в каком-то смысле вёл двойную жизнь. Службу в разведке он неплохо сочетал с журналистикой, успевая редактировать журнал «Красный Балтфлот», писать новеллы да ещё негласно осуществлять в ленинградских изданиях цензуру материалов на флотские темы. Однако дальнейшую карьеру ему хотелось продолжать только в Генштабе.

Все планы Вишневскому спутало партийное начальство. В окружении Сталина были страшно недовольны тем, как люди искусства изображали наших военных. Партия считала, что пора среди творческой интеллигенции объявить чуть ли не оборонный призыв. Не случайно в 1928 году высшее армейское начальство организовало ансамбль красноармейской песни. Но этого оказалось мало, и спустя год власть пошла на открытие Театра Красной армии. Потом через пару лет специально под оборонную тематику был также создан журнал «Знамя». Оставалось только решить проблему репертуара.

Первым инициативу проявил, кажется, военный дирижёр Александр Александров. Кто-то настойчиво порекомендовал ему обратиться к Вишневскому. Опытный разведчик его не разочаровал. Уже через несколько месяцев он предложил ему основу для оратории «Красный флот в песнях».

Следом за Александровым дорогу к Вишневскому проторил и режиссёр нового Театра Красной армии П.Ильин. По одной из версий, Ильин был настолько очарован ораторией, что тут же предложил Вишневскому развернуть материал в пьесу. Но, по другой версии, на Вишневского Ильин вышел по указке Будённого. В политических и литературных кругах все знали, в какую ярость известного военачальника в своё время привела «Конармия» Бабеля. Будённый утверждал, будто Бабель оклеветал его бойцов. Поэтому когда его соратники по гражданской войне подписали приказ о создании театра Красной армии, он потребовал от Ильина реванша. Бывший командарм якобы лично порекомендовал режиссёру своего бывшего пулемётчика.

Где правда, а где вымысел, сейчас вряд ли уже можно установить. Известно лишь, что в борьбу за постановку первой пьесы Вишневского включились сразу три режиссёра: помимо Ильина, к репетициям приступили Алексей Дикий и Николай Хмелёв. Но Хмелёв потом на полпути свои планы поменял, зато Ильин и Дикий выпустили премьеры одновременно – 23 февраля 1930 года.

Пьеса «Первая Конная» очень понравилась лефовцам, но вызвала гул неодобрения в правых кругах. Вишневский очень надеялся, что роль арбитра возьмёт на себя Максим Горький. Но буревестник занял весьма уклончивую позицию. «Могу, – написал он Вишневскому, – однако, сказать, что никакого «ответа Бабелю» в пьесе вашей нет, и хороша она именно тем, что написана в повышенном и героическом тоне, так же как «Конармия» Бабеля, как «Тарас Бульба» Гоголя, «Чайковский» Гребенки. Бабеля плохо прочитали и не поняли, вот в чём дело! Такие вещи, как ваша «Первая конная» и «Конармия», нельзя критиковать с высоты коня».

Дискуссия о «Первой Конной» подтолкнула Вишневского к выбору. Он понял, что в Генштабе ему всегда будут уготованы роли второго порядка. А тут перед ним открылась перспектива выбиться в лидеры.

Безусловно, его самолюбию очень польстило, что вторую его пьесу «Последний решающий» принял не кто-нибудь, а ведущий режиссёр страны Всеволод Мейерхольд. Ну а когда Вишневскому предложили переехать в Москву, у него и вовсе, что называется, поехала «крыша». Он возомнил себя классиком и со всей революционной беспощадностью обрушился уже не только на Бабеля, но и на Булгакова, попытавшись изничтожить одну из его лучших пьес «Дни Турбиных».

При этом Вишневского нельзя было назвать законченным ретроградом. Он понимал толк в настоящей литературе. Ему очень нравились, к примеру, стихи Бориса Пастернака. И когда ряд критиков обрушились на пастернаковский сборник «Второе рождение», Вишневский, точно лев, бросился на защиту талантливого художника.

Трагедия Вишневского заключалась в другом. В какой-то момент он свои художественные вкусы подчинил партийным установкам. Перечить воле партии для него было равносильно самоубийству. Поэтому когда Мейерхольд одобрил пьесу «Самоубийцы» угодившего в немилость Николая Эрдмана, Вишневский пришёл просто в бешенство, поставив великому режиссёру ультиматум: или тот отказывается от опального драматурга, или он забирает из мейерхольдовского театра свою новую пьесу «Германия». Мейерхольд, естественно, оказался на стороне Эрдмана. И Вишневский вынужден был пойти в другой коллектив – в театр революции, который дал спектаклю уже иное название: «На Западе».

Савва Бродский. Иллюстрация к «Оптимистической трагедии»

К 1933 году Вишневский закончил первую редакцию своей главной пьесы – «Оптимистическая трагедия». Её с ходу опубликовал журнал «Новый мир». Однако власть удручил финал драмы – гибель всего полка. И в угоду начальству драматург пьесу переделал.

Первым «Оптимистическую трагедию» поставил в своём камерном театре Александр Таиров. Премьера состоялась 18 декабря 1933 года.

Мнения публики по поводу пьесы разделились. Таиров считал, будто Вишневский сумел в столкновении трагедийного и оптимистического найти «тот синтез», который должен был вывести и театр, и всё общество на новую дорогу. Но с таким подходом не согласился Горький. «При чём тут «оптимизм»? – восклицал буревестник. – Ведь погибают не враги! Вообще попытка Вишневского выступить в роли Теофиля Готье едва ли может быть признана удачной». Но тут в спор вмешалась власть. Она расценила «Оптимистическую трагедию» как триумф художника.

Закрепил этот успех фильм «Мы из Кронштадта», который по сценарию Вишневского в 1936 году снял режиссёр Е.Дзиган. По своей популярности эта картина до войны была сопоставима разве что с лентой братьев Васильевых «Чапаев». При этом мало кто догадывался, что ключ к этому фильму дала заключительная сцена одной из первых пьес Вишневского «Последний решительный», точнее даже не сама сцена, а то, как её истолковал в 1931 году Мейерхольд.

Оказавшись на вершине славы, Вишневский потерял чувство реальности и стал добиваться, чтобы власть создала ему поистине царские условия. Его уже не устраивала московская трёхкомнатная квартира площадью в 50 квадратных метров (это в то время, когда почти вся страна ютилась в коммуналках да бараках). Он потребовал у одного из руководителей страны – А.Щербакова новых для себя хором. «При создавшихся бытовых условиях, – подчёркивал драматург, – моя творческая и общественно-политическая работа крайне тормозится». В ответ Щербаков дал команду выделить семье Вишневского из трёх человек в строившемся в Лаврушинском переулке писательском доме пятикомнатную квартиру. Практически одновременно с новой квартирой драматург получил в Переделкине и шикарную дачу.

Дача была двухэтажной, – свидетельствовала потом историк литературы Валентина Антипина. – Жилое помещение на первом этаже (высота – 4,6 метра, площадь – 146,8 квадратного метра) и мансарда (высота – 2,9 метра, площадь – 61,35 квадратного метра). В основании – непрерывный бутовый фундамент с кирпичной забиркой. Стены сделаны из брусьев, рубленые, снаружи отштукатуренные и окрашенные клеевой краской. Крыша у дачи была драневая, перекрытия по деревянным балкам – тесовые подшивные и дощатые в забирку, полы двойные, настил по деревянным балкам – из досок. Окна – большого размера, рамы покрашены белилами, с медными приборами. Отопление было печным, а печи сложены из простого красного кирпича и отштукатурены. Двери – филенчатые, окрашенные масляной краской, с медными приборами. Перегородки – тесовые, двойные, стены обшиты фанерой, окрашены масляной краской. У дачи были застеклённая терраса (высота – 4,6 метра, площадь – 18,02 квадратного метра), крыльцо (площадь – 2,86 квадратного метра), открытый балкон (площадь – 7,05 квадратного метра). (В.Антипина. Повседневная жизнь советских писателей. 1930–1950-е годы. М., 2005.)

Пока Вишневский обустраивал свой быт, власть взялась за чистку в близкой драматургу по духу редакции журнала «Знамя». Чекисты упрятали большую часть сотрудников этого издания. В 1937 году из всей редакции «Знамени» на свободе оставались лишь четыре человека: кроме Вишневского уцелели ещё Новиков-Прибой, Владимир Луговской и Александр Исбах.

Вишневский запаниковал. Он боялся, что после ареста заместителя редактора С.Рейзена следующим схватят его.

Драматургу действительно угрожала смертельная опасность. Кто только тогда не добивался его заключения. Особенно неистовал поэт Дмитрий Петровский. Уже в нале 2000-х годов историк советской литературы Наталья Громова обнаружила в фондах Российского госархива литературы и искусства переписку этого поэта с вхожим в чекистские круги секретарём парткома Гослита Петром Безруких. Вскрылись страшные факты. Как оказалось, Петровский ещё 23 октября 1937 года сигнализировал властям, мол, с Вишневским далеко не всё в порядке. «Два дня я продержал написанное письмо о В., – сообщал он Безруких, – проверяя временем свою горячность, и, вспомнив, наконец, лермонтовское определение Грушницкого (устами Печорина): «он горячит коня и, размахивая шашкой и зажмурив глаза, бросается на завалы… Это что-то не русская храбрость!» (За полную точность текста я не ручаюсь, цитирую по памяти, но думаю, что примерно – точно.) Так вот, вспомнив этого самого Грушницкого, я понял, – что меня (как и Шолохова) раздражает в этом модульном «храбреце». Хотел бы я его видеть на завалах. Патриотизм наш не нуждается в назойливом подчёркивании. Он существует и выражается в достойных формах. <…> Не следует ли присмотреться к этому человеку и к его дружбам и привязанностям? (политическим)».

Возможно, Петровский не мог простить Вишневскому успеха. Ведь они оба начинали как певцы флота. Петровский ещё в 1925 году писал:

Закройте бухту на замок, На палубу, как на молитву, Двух взрывов вывалил дымок; Идёт с машинами разбитыми, На зубоскалящее дно Судов потопленный венок.

Потом прошло восемь лет, и появилась «Оптимистическая трагедия» Вишневского. Трагические образы Петровского оказались в тени, зато выплыли обуянные революционным порывом анархисты Вишневского. Стерпеть это было трудно. Жена поэта – Мария Гонта потом в своих мемуарах призналась: «Петровский написал стихи «Лейтенант Кукель». Материальный знак, стёртый историей. Вишневский написал «Оптимистическую трагедию» – построение ложное и патетическое».

Как выяснила Громова, донос Петровского Безруких передал в НКВД некоему Вепренцеву, который через пять дней приехал в Переделкино арестовывать Бориса Пильняка. Но Вишневский не стал ждать, когда подойдёт его очередь. 20 ноября 1937 года он послал секретную записку первому секретарю Союза писателей СССР Владимиру Ставскому, в которой сообщал о неблагонадёжности Петровского. Вишневский напоминал, что Петровского в журнал «Знамя» привёл бывший заместитель редактора Рейзен, которого потом чекисты разоблачили как врага народа. Это Рейзен, подчёркивал Вишневский, «привлёк Д.Петровского и напечатал его стихи со славословием Примакову».

Вот такие в писательской среде тогда процветали нравы.

В этой атмосфере всеобщего страха Вишневский в конце 1937 года предложил журналу «Знамя» свой первый роман «Мы, русский народ». Он хотел, чтобы Дзиган снял по нему новый фильм. Ему казалось, что это укрепит его позиции на олимпе. Но расчёт не оправдался. Критики признали текст романа слабым, и киношное начальство дрогнуло, дав команду работу над картиной отложить до лучших времён.

Покровители Вишневского в военных кругах посоветовали драматургу обратиться к истории войны с белополяками. Генштаб заинтересовал замыслом нового фильма лично Сталина. Вождь даже успел внести в сценарий несколько правок. Но после заключения пакта Риббентропа – Молотова эта тема свою актуальность утратила.

Известие о начале войны застало Вишневского на даче. «Я схватил бумаги, – вспоминал потом драматург, – выбежал на шоссе, остановил грузовик, и мы с женой приехали в город». Через несколько часов он уже выступал на митинге в Союзе писателей.

Через три дня Вишневский прибыл в Таллин, став начальников оперативной группы писателей при политуправлении Балтфлота. Потом был прорыв в Кронштадт. Затем началась блокада.

Вишневский быстро сдал. Он и до этого не отличался крепким здоровьем. Ещё в 1931 году врачи установили у него явления невроза в форме неврастении. Потом к неврозам добавилось ожирение. Родная жена в 1936 году предупреждала мужа, что он «из здорового нормального человека превращает сам себя в развалину». Война же только усугубила все его болезни.

Первого декабря 1941 года Вишневский попал в эвакогоспиталь. Врачи зафиксировали алиментарное истощение второй степени (отёчную форму), авитаминоз и реактивный невроз. Они настаивали для своего пациента на полном покое. Но писатель уже четвёртого января от врачей сбежал.

Как признавался Вишневский, тяжелее всего ему дался 1942 год. Уже в конце 1950 года он по просьбе критика Ю.Осносса, вспоминая войну, писал: «1942-й. – Год был тяжёлый. Осенью ожидался штурм города после падения Севастополя. В это время я написал (совместно с Кроном и Азаровым) музыкальную комедию «Раскинулось море широко». 7 ноября 1942 года её поставил единственный театр города – «Музыкальная комедия».

На протяжении всей войны Вишневский вёл дневники. «Всё, что я в течение дня думал, читал, видел, – говорил он в 1948 году, – я фиксирую, иногда очень лаконично, иногда подробно. Всего за эти последние семь лет было написано сорок три книги дневников. Это – живая запись нашей жизни. Я записывал в пределах, конечно, возможного, но не упуская ни серьёзных явлений, ни психологических, ни бытовых, ни военных». Однако военные дневники Вишневского были опубликованы, причём с купюрами, лишь через много лет после смерти писателя.

В конце 1944 года Вишневского вызвали в Москву, где ему предложили возглавить журнал «Знамя». Он попытался вывести это издание на новый уровень, сделав ставку на Эммануила Казакевича, Веру Панову, Виктора Некрасова. Но каждодневно заниматься работой журнала сил у него уже не было.

В 1946 году профессор Соколов обнаружил у Вишневского нарушение обмена веществ, тенденции к полноте, глуховатые тоны сердца, гипертонию и кучу других болезней. Он выдал писателю следующие рекомендации:

«1) раз в 2–3 месяца лежать по 10 дней, выключаясь полностью из работы…

2) перейти на диету. Раз в день варёное мясо или рыба. Вегетарианские супы. Два дня в неделю вегетарианские целиком. Пить не более 5 стаканов жидкостей, летом 6–7. Не пить водки, шампанского и т.д. Лёгкие вина умеренно. Избегать солёного. Меньше сладкого. Сон 7–8 часов.

3) Ножные горячие ванны до 20 мин., ежедневно. Температура воды постепенно от 36 до 45.

4) Приём лекарств 5–6 дней; затем пауза на 10 дней и снова так…

5) Физически не утомляться, не бегать, не поднимать тяжестей и пр.». (Цитирую по книге В.Антипиной «Повседневная жизнь советских писателей. 1930–1950-е годы». М., 2005.) Однако Вишневский этим советам следовал далеко не всегда.

По логике вещей Вишневскому сразу после войны, учитывая состояние здоровья, следовало бы подать в отставку. Но он боялся потерять власть. В добавление к журналу ему понравилось изображать из себя преемника генсека в Союзе писателей. Но Вишневский не уловил перемену ветра в верхах. И за это в декабре 1948 года ему всё же из «Знамени» пришлось уйти, уступив кресло Вадиму Кожевникову.

Вишневский очень долго не мог смириться со своим поражением. Он так хотел вернуть себе все прежние регалии, что решил к 70-летию Сталина написать о вожде пьесу «Незабываемый 1919-й». Но его расчёт оправдался лишь наполовину. За пьесу драматург получил Сталинскую премию. Высоких постов ему не вернули.

Тем не менее Вишневский продолжал думать, что ещё не всё потеряно. Он надеялся, что все его позиции в структурах власти восстановит экранизация пьесы. Поэтому драматург лично вызвался сопровождать режиссёра Чиаурели по местам боёв 1919 года. Но путешествие в юность лишь спровоцировало у писателя новые болезни. В начале июня 1950 года у Вишневского в здравнице «Репино» случился инсульт, он лишился речи.

Второй инсульт повторился ровно через полгода, прямо перед самым 50-летием писателя. Свой юбилей Вишневский вынужден был провести в кремлёвской больнице. Видимо, он в день торжеств настолько переутомился, что уже в ночь на 22 декабря у него началось обильное кровотечение из носа.

Умер Вишневский 28 февраля 1951 года. После его смерти вдова, поддавшись паническим настроениям того времени, стала обвинять кремлёвских врачей в сознательном вредительстве. Она утверждала, будто врачи всё сделали, чтобы «уничтожить человека, тридцать лет возглавлявшего оборонную литературу».

Посмертная судьба Вишневского тоже складывалась по-разному. Поначалу во всех инсценировках и экранизациях вещей Вишневского присутствовала фальшь. Может, поэтому у В.Строевой в 1966 году не получился фильм «Мы, русский народ».

Перелом в отношении к Вишневскому наступил, я думаю, в 1972 году. Немецкий режиссёр Пётр Штайн первым тогда отказался от официальной трактовки «Оптимистической трагедии», предложив вернуться к начальной версии этой пьесы. Уже в 2005 году Штайн признался, что свой спектакль он делал в Западной Германии под влиянием трагических событий 1968 года. «Мы взяли первый вариант пьесы, не испорченный советской цензурой, – говорил режиссёр. – Ведь Вишневский был дружен со Сталиным и принёс ему первый вариант «Оптимистической трагедии». Сталину пьеса, в которой были сильны анархические тенденции, очень понравилась. Хоть он в государстве хотел навести железный порядок, ему, как мне кажется, нравилась анархия. Но советская цензура пьесу не пропустила. И Сталин сказал Вишневскому, что если тот хочет, чтобы пьеса шла в театрах, то он должен её переделать. И Вишневский пьесу изменил. А мы, как я уже говорил, взяли вариант, которого не касалась рука цензора. Конечно, было очень забавно, как западногерманские актёры изображали русских моряков-революционеров (смеётся). Спектакль был очень экспрессивный: там много стреляли, кричали» («Известия», 2005. 21 января).

После Штайна новыми глазами на Вишневского посмотрели уже и в России. Сначала первый вариант «Оптимистической трагедии» рискнул в своём БДТ возродить Георгий Товстоногов. Потом свою смелую интерпретацию классической пьесы предложил в Ленкоме и Марк Захаров.

Я не сомневаюсь, что в наше время та часть молодёжи, которая сочувствует левым идеям, решится на новую трактовку Вишневского. Такого драматурга списывать в запас пока рано.

Вячеслав ОГРЫЗКО