Плач Иеремии

№ 2009 / 19, 23.02.2015

Я люб­лю эту зем­лю, чёр­ную рас­сып­ча­тую зем­лю, ко­то­рую я те­перь рою
и в ко­то­рой бу­ду ле­жать.
…Се­го­дня за­са­ди­ли це­лую ал­лею ита­ль­ян­ских то­по­лей ар­шин по пя­ти рос­том
и рад, как ре­бё­нок.

Я люблю эту землю, чёрную рассыпчатую землю, которую я теперь рою


и в которой буду лежать.


…Сегодня засадили целую аллею итальянских тополей аршин по пяти ростом


и рад, как ребёнок.


Афанасий Фет



Какими неведомыми путями стали приходить к нам нужные книги. С тех пор как упразднили бибколлекторы, а издательства стали частными, мы рассчитываем не на библиотеки, не всегда знающие, что где выходит в печать, а на книжные полки друзей и знакомых.


Впервые сборник очерков Афанасия Фета «Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство», собранный В.Кошелевым и изданный в далёком Иркутске В.Сапроновым, я увидела у московских друзей. Вышедшая трёхтысячным тиражом, книга не дошла до курских магазинов, но нашлась у директора Дворца пионеров Л.Г. Девяниной. И не случайно коллектив дворца много лет поддерживает тесные связи с бывшей усадьбой Фета, где теперь в его доме доживает последние дни школа.


«Жизнь Степановки» – деревенские очерки поэта о семнадцати годах, прожитых на этом хуторе. Они никогда прежде не были ни собраны, ни изданы вместе. О них мало что известно. При жизни поэта очерки подвергались жесточайшей критике либеральной печати, как оказалось, очень далёкой от проблем пореформенной России шестидесятых годов позапрошлого века и от того, чем в эти годы занимался Фет.





Летом 1860 года, за несколько месяцев до освобождения крестьян от крепостной зависимости, он купил хутор на юге Мценского уезда Орловской губернии – 200 десятин чернозёмной земли и недостроенный дом. Семнадцать лет спустя, когда Фет продавал Степановку, чтобы перебраться в нашу Воробьёвку, это была цветущая усадьба с отстроенным домом, хозяйственными постройками, большим прудом, с прекрасной подъездной аллеей, ухоженными полями, пасекой, садом. Первым, самым трудным годам работы на земле и посвящены «деревенские очерки» Фета, названные издателем «Лирическим хозяйством» и снабжённые подробными комментариями В.А. Кошелева, к которым автор этих строк будет обращаться не раз.


К этому времени А.Фет уже был известным поэтом. Дружил с И.Тургеневым, Л.Толстым, И.Гончаровым, Я.Полонским, П.Чайковским, был своим в редакции «Современника». Уволившись из армии и женившись на М.П. Боткиной, он попытался жить литературным трудом, но мощная натура поэта требовала какого-то дела. Сам он об этом писал: «Я хотел, хотя бы на малом пространстве, сделать что-либо действительно дельное».


Первым не поверил в его затею Тургенев, решивший, что поэт приобрёл участок земли для охотничьей забавы: его имение Спасское-Лутовиново находилось в шестидесяти километрах от Степановки. Затем засомневался И.Борисов, женатый на его сестре Надежде, – опытный хозяин, живший в родовом имении Шеншиных – Новосёлках. Потом на смех и улюлюканье подняла вся читающая Россия, не сумевшая совместить тонкого лирического поэта и рачительного хозяина.


Поэтому, когда Фет в «Русском вестнике» в «Заметках о вольном труде» стал жаловаться на тяготы сельского хозяина, близкие ему люди Борисов и Тургенев не без ёрничества назвали эти жалобы «Плачем Иеремии» – побитого камнями библейского пророка.


Однако Борисов всё же написал своему корреспонденту в Париж: «Ничего не выдумано, всё истинная правда. Но всё это написано неподрожаемо, фетовски». И Иван Сергеевич откликается на эту новость: «О любезнейший Фет, о Иеремия южной части Мценского уезда – с сердечным умилением внимал я вашему горестному плачу…»


А «плакать» было отчего. Из крепостного права русский крестьянин вышел неподготовленным к свободному труду. Приобретя хутор накануне отмены крепостного права, Фет поневоле оказался у истоков русского фермерства. Отсутствие правовой основы новых земельных отношений вызывало неразбериху и растерянность. Привычный, выработанный за сотни лет порядок рушился. Надо было нарабатывать новый, и тысячи таких, как Фет, продвигались по этому пути ощупью.


Не имея практического опыта, Фет то и дело попадает в нелепое положение: то на его глазах мужики ловко выкачают мёд из ульев, то испортят хорошую упряжь или телегу, то «кинет» артель, подрядившаяся выкопать пруд. Экономические отношения в деревне вроде бы новые, а психология у людей старая: хозяин, нанявший работника, для него тот же барин.


И когда Фет, размышляя над этими фактами, рассказывает обо всём в своих очерках, на него обрушивается революционно-демократическая пресса за то, что помещик Фет обидел «бедного» крестьянина Семёна. А крестьянин вовсе не был бедным, да ещё был пойман на воровстве хомутов у соседа. Но этого как-то «не заметили».


Рачительный хозяин, Фет понимал, что нанятый работник должен быть хорошо накормлен, и честно выполнял свои обязательства. Он хотел того же от других и писал: «Сегодня я нанимаю, завтра меня нанимают, и справедливость требует, чтобы я удовлетворял требованиям закона в том и другом положении».


Начинающий фермер, он считает нужным поделиться опытом хозяйствования в Степановке с другими и пишет: «Словом, я буду рассказывать, что я думал, что сделал, и что из этого вышло», – и, как библейский пророк, выставляет себя на посмеяние людей, иначе понимавших судьбы и пути России.


Муза, по словам Тургенева, прогнана взашей. Фет заводит конную молотилку, мечтает о каменных конюшнях, выкапывает великолепный пруд, ставит мельницу: «Которая будет молоть не вздор, как Чернышевский, а тончайшую крупичатую муку», – пишет в то время Тургенев.


Двести десятин голой, безлесой, безводной земли превращаются в цветущее место. Теперь и Тургенев, почувствовав в соседе хозяйственную жилку, обращается к нему за советом: Спасское-Лутовиново приходило в упадок.


Известно, что, «прогнав взашей» музу, Фет в эти годы стихов не писал. А разве не поэзии полно письмо, посланное им 19 октября 1862 года Льву Толстому, вынесенное в эпиграф: «Я люблю эту землю…»


Биограф поэта В.Н. Турбин об этом писал: «И трепетная пейзажная лирика, и агротехника – в несомненном единстве. Их единство всегда понимал народ, создавая тончайшие лирические произведения… У талантливого поэта и у рачительного земледельца-хозяина есть общее, и оно не может не бросаться, не бить в глаза: это чувство любви к земле».


Народ понимал, а образованная Россия не поняла. В апреле 1863 года М.Салтыков-Щедрин напечатал в «Современнике» разгромный разбор фетовских очерков. «Г.Фет скрылся в деревню. Там, на досуге, он отчасти пишет романсы, отчасти человеконенавистничает…» Он умудрился не заметить пореформенной действительности русской деревни, неподражаемо, по-фетовски, описанной в очерках. Не услышал голоса Фета-практика, чей опыт мог быть полезен другому хозяину: «Я порадуюсь возможности быть ему хоть сколько-нибудь полезным, крикнув впотьмах: тут яма, держи правей, я уже в ней побывал…»


Почвенник Фет раздражал своих идеологических противников, звавших Русь к топору, в революцию. И уважаемый Михаил Ефграфович создал миф о Фете-крепостнике, благополучно доживший до наших дней. Вслед за ним травить поэта начала вся печать, среди многочисленных изданий не нашлось ни одного трезвого голоса в его защиту – это было не «модно».


А Фет гордился тем, что каждая щепка, привезённая в хозяйство, куплена точно так же, «как и ТО ПЕРО, которым я пишу эти заметки». В эти годы он был близок с Л.Толстым. Сохранилась их переписка. Толстой читает и хвалит его статьи, видит в нём как бы живого Левина из «Анны Карениной» – помещика нового типа, который ищет здравых основ тому делу, служить которому он призван длинным рядом предков. «Вы человек, – пишет он Фету, – которого, не говоря о другом, по уму я ценю выше всех моих знакомых и который в личном общении даёт мне тот ДРУГОЙ хлеб, которым, кроме ЕДИНОГО, будет сыт человек».


Опыт Фета в Степановке, рассказанный в четырёх очерках «Из деревни», ещё не осмыслен. Его можно назвать предтечей Петра Аркадьевича Столыпина, убитого теми, кто не хотел ни понять, ни принять «консервативного» Фета, казавшегося им смешным с его «мелкими» огорчениями из-за потравленного поля. Ведь они ходили по столичным тротуарам и не единого поля в своей жизни не засеяли. Не держали в руках ту жирную землю, на которой трудился поэт.


Велеречивые либералы вроде Тургенева оказались более привлекательны, – замечает В.Кошелев. А сам Фет в письме к Толстому писал: «Тургенев вернулся в Париж, вероятно с деньгами брата и облагодетельствовав Россию, то есть пустив по миру своих крестьян, порубив леса, вспахав землю, разорив строения и промотав до шерстинки скотину. Этот любит Россию.


Другой роет в безводной степи колодец, сажает лес, сохраняет леса и сады, разводит высокие породы животных, даёт народу заработки – этот не любит Россию и враг прогресса».


Сколько боли и печали в этом признании Афанасия Афанасьевича, уже тогда тяжело болевшего астмой. Фет не смог доказать свою историческую правоту.


А что же те, кто его травил? Щедрин купил усадьбу под Москвой в Витинёво и не справился с ней. Ему бы поучиться у Фета, а он пустил о нём миф, как о дремучем крепостнике. Хотя признавал, что в современной литературе нет стихов, подобных фетовским. Последним отметился в травле поэта Д.Писарев, назвав его мелким человеком. Он предрекал, что фетовские сборники стихов пустят на оклейку стен под обои.


Лишённый печатной трибуны, Фет не мог им ответить. Роились слухи, спорить с которыми было бесполезно.


В 1877 году Фет переехал в Воробьёвку. «Я вдруг почувствовал себя, – написал он, – окружённым атмосферой недоброжелательства, резко враждебного моим наилучшим инстинктам. Мирная, отстроенная, обросшая зеленью Степановка сделалась мне ненавистна. Я в ней задыхался».


Наступил новый период его жизни. Фет стал писать стихи. Один за другим выходили поэтические сборники. В письме к Я.Полонскому он пишет о стихах, что это «самая невозможная чепуха для людей, но высокая игра для Богов»…


Составитель сборника В.Кошелев несколько лет назад побывал в Степановке. Увидел разрушенный дом, огромный запущенный парк. Чудом сохранившийся пруд с превосходной водой. Плодоносят дички на посаженных Фетом корнях яблонь. Бродя по заброшенной усадьбе, он представил Фета таким, каким тот описал ХОЗЯИНА в своих очерках: «Вижу его устанавливающим новые машины и орудия, почти без всяких средств; вижу его по целым дням перебегающим от барометра к спешным полевым работам, с лопатой в руках в саду, и даже на скирде сена…»


Что удивительного в признании В.Кошелева? Те из курян, кто ежегодно бывает на поэтических фетовских праздниках в Воробьёвке, тоже может увидеть и оценить хозяйственный талант нашего земляка: каменные конюшни, где содержались и разводились породистые лошади, приходящий в упадок когда-то увитый плющом дом, затянутое ряской маленькое блюдце воды, бывшее когда-то прудом с купальнями, заросший бурьяном парк, где лепетал фонтан и цвели розы.


Его «мотыльковая поэзия» выжила, вопреки предсказаниям критика быть поклеенной под обои. Потому что революции приходят и уходят, а красота остаётся.


Как-то в Воробьёвке один из друзей рассказал мне, как ему, девятилетнему мальчику из деревни, открылась поэзия Фета. У родственников нашёлся старый журнал «Нива», и он, заворожённый музыкой стихов, ещё не понимая их смысла, выписал в ученическую тетрадку:







Сияла ночь. Луной был полон


сад: лежали


Лучи у ваших ног в гостиной


без огней.


Рояль был весь раскрыт,


и струны в нём дрожали…



И даже те, кто никогда не открывал томик стихов Фета, знают эти строчки, положенные на музыку Петром Ильичём Чайковским.


Наш знаменитый земляк – певец мимолётных мгновений, давший миру нетленные образцы поэзии, любил землю, трудился на ней, делился с нами опытом и хотел, чтобы его услышали. А мы – ушли в революции.

Ирина ЗУБЕЦ,
г. КУРСК

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.