Изумляемся вместе с Александром Трапезниковым
№ 2009 / 22, 23.02.2015
Кто как, но я лично всегда читаю Владимира Сергеевича Бушина с большим удовольствием, поражаясь его скурпулёзной чёткости в фактах, принципиальной ясности и остроумию. Даже снял бы перед ним шляпу, если бы она у меня была
Публичная порка
 |
Кто как, но я лично всегда читаю Владимира Сергеевича Бушина с большим удовольствием, поражаясь его скурпулёзной чёткости в фактах, принципиальной ясности и остроумию. Даже снял бы перед ним шляпу, если бы она у меня была, но этот либерально-демократический прибор на голове не ношу. Вот и новая его книга «Злобный навет на Великую Победу» (издательства «Алгоритм-Книга» и «ЭКСМО») оставила самое радостное впечатление, словно ветеран-фронтовик отхлестал прилюдно розгами Радзинского, Млечина, Познера, Сванидзе, Боровика, Правдюка и других нашкодивших школяров-русофобов, сующих свои порочные носы в святая святых. Из главной, всеохватной ненависти либерастов к коммунистам и Советской власти вытекает их субненависть к истории Великой Отечественной войны, которую они пытаются переписать по-своему. Зачем стараются? А потому, утверждают они на всех каналах телевидения и в своих сочинениях для первого класса школ для слаборазвитых и слабовидящих, что в той истории нет ни капли правды, придумали её сплошные чекисты.
Мы всегда знали, что это была война за свободу и независимость нашей Родины. Ничего подобного, заявляют они: «Это была война двух одинаковых идеологий», а дальше идёт набор уже устоявшихся с 90-х годов штампов: «Завалили немцев трупами», «Ленинград защищали только потому, что это «колыбель революции», «Берлин торопились взять к празднику 1-го мая», и вообще лучше бы мы проиграли, тогда бы уже в сорок пятом году жрали бы до конца дней баварские сосиски и упивались баночным пивом. Не понимают, убогие, что их-то в первую очередь и отправили бы на веки вечные в гетто. «Боже милосердный! – отвечает им Бушин. – Какой вместительный сосуд – человеческая голова. Сколько вздора может в ней поместиться и долгие годы оставаться там в состоянии, всегда готовом после взбалтывания к употреблению».
Пересказывать книгу не буду, лучше всего показать её дух и аромат через цитаты самого автора. Оценивая фильм «Вторая мировая», созданный Правдюком со-товарищи, он пишет: «С каким пафосом, каким высоким слогом, да ведь, пожалуй, и с восторгом они сообщают о действительных или мнимых удачах немцев: «Корпус Хауса стёр с лица земли две советские дивизии!». О своих соотечественниках – как о нечисти, получившей то, что она заслуживает…». «Вообще, когда речь идёт об армии немцев, у правдюков голоса дрожат от восторга и умиления. Ну, прежде всего, самого Гитлера они возвышенно именуют не иначе, как «фюрером немецкого народа» и «стойким солдатом». А о нашем Верховном Главнокомандующем у них отменные фантазии: «В конце войны не имеющий военного образования Сталин получил звание генералиссимуса. Ну как, мол, это можно было дать человеку без красного диплома! Да ведь и не в конце войны дали-то, а даже после Парада Победы. Но они ещё и обрядили Сталина – какой, мол, франт был! – в какой-то особый «мундир генералиссимуса с иголочки», коего никто, кроме них, никогда не видел, поскольку его не существовало». «А что лепечут о Сталинградской битве? «23 августа был Судным днём для защитников города. Немцы совершили более 2 тысяч самолётовылетов». Вы только подумайте: советским людям на их родной земле за грехи их фашистские захватчики учинили Судный день. Олухи или невежды?.. Это мы устроили Судный день фашистам 9 мая 1945 года в Берлине».
Млечин в одном из своих ученических сочинений пишет: «Поляки возненавидели русских… Когда 22 июня 1941 года появились немецкие войска, поляки радовались и встречали их как освободителей, встречали части вермахта хлебом-солью». Бушин достаёт розги: «И это после беспощадного разгрома Польши и почти двух лет фашистской оккупации её? Советские поляки радовались, вдыхая доносившуюся с захваченной немцами польской земли гарь печей Освенцима? Полякам (как и евреям) молиться надо на русских и, прежде всего, на Сталина. Во Второй мировой войне польские правители установили абсолютный рекорд подлости и тупоумия, перекрытый только теперь Горбачёвым и Ельциным. Тогда в короткий срок они показали себя сперва шакалами, а потом баранами. Шакалами – в 1938 году, когда вместе с фашистской Германией растерзали Чехословакию и получили от Гитлера за усердие Тишинскую область. А баранами – в 1939 году, когда своей безмозглой и высокомерной политикой ухитрились остаться со своими кавалерийскими дивизиями один на один против танковых армад вермахта. Молиться надо полякам на русских уже за одно то, что 600 тысяч наших солдат и офицеров полегли в их землю, освобождая её от фашистов, истребивших 6 миллионов поляков». Сам Черчилль, никогда не пылавший любовью к СССР, писал: «Без русских армий Польша была бы уничтожена или низведена до уровня рабского положения, а сама польская нация стёрта с лица земли».
«В глубокой задумчивости смотрю я порой на эти мордашки: Чубайс, Млечин, Немцов, Попов, Правдюк, Радзинский, Володарский, Жуховицкий, Розовский… У них есть нечто общее: никто не был ни на какой войне и даже, кроме одного, кажется, не служил в армии, но все ужасно любят точить лясы именно об армии и войне. Ну, просто хлебом их не корми, только дай потрепаться о том, как ужасна наша армия, как тупы военачальники, как бездарно мы победили немцев и т.п.». На порку становится Минкин, который говорит: «Кто победил? Для верного ответа сравним уровень жизни победителей и побеждённых. Сравнение катастрофически не в нашу пользу». Значит, делает он вывод, раз реальный доход на душу населения выше, они и победили. Свистит розга Бушина: «Трудно поверить, но это так: еврей обеляет Гитлера, еврей горько сожалеет, что фашисты не победили, еврей признаётся, что хотел бы жить в нацистском рейхе вместе со Швыдким… Главный вопрос минкинской жизни: «А вдруг было бы лучше, если бы не Сталин победил Гитлера, а наоборот?». Ведь, стонет он, «гитлеровские оккупанты упустили шанс привлечь сердца людей. А это было так просто!». Неужели? Да! Надо было бы всего лишь назначить Минкина на место Геббельса, и он бы привлёк сердца людей».
Порите публично этих пустобрёхов и дальше, дорогой Владимир Сергеевич, флаг вам в руки. Советский флаг.
Постскриптум. Жаль, места уже не остаётся, но ещё одну цитату непременно хочу добавить. «Вот теперь услышали и в фильме Боровика: «Сталин произнёс свой знаменитый тост за терпение русского народа». Ничего другого, мол, достойного похвалы у русского народа вождь не видел… На самом деле Сталин сказал: «Я поднимаю тост за здоровье нашего Советского народа, и прежде всего русского народа, не только потому, что он – руководящий народ, но и потому, что у него имеется ясный ум, стойкий характер и терпение». А вы, Генрих Авиэзерович, и ваши собратья жульничаете, выхватив из тоста лишь одно «терпение». Для этого не требуется ясного ума и стойкого характера, а только одна наглость. Приёмчики-то у вас у всех однотипные, даже одинаковые».
Самоцветы «медной горы»
 |
Издательство журнала «Москва» выпустило сорокапятилистный капитальный труд «Русский рассказ: Избранное (1957–2007)» тиражом в три тысячи экземпляров, приуроченный к пятидесятилетию этого заслуженного печатного органа (составитель – А.Позин). Ранее подобную же акцию и тоже к своим пятидесятилетним юбилеям осуществили журнал «Наш современник» и газета «Литературная Россия», правда, в нескольких томах. Я не стану сравнивать все эти три издания, в том нет нужды. Но каждое из них, исполненное с любовью и мастерством, достойно украсит полки книгочеев и книголюбов. Даже в полиграфическом смысле. А что уж говорить о содержании! Наверняка постоянные подписчики этих журналов и газеты с удовольствием перечитают запавшие в душу, запомнившиеся рассказы, многие из которых сейчас трудно сыскать. Тем большую ценность представляют эти сборники, подобные сказочной «медной горе», таящей в себе сокровища из самоцветов. И это не пустые слова: где ещё можно вот так, разом, ощутить всю колоритную палитру русского рассказа за прошедшие полвека, прикоснуться к живой истории страны, напоить свою душу родниковым литературным словом лучших писателей России?
«Жанр рассказа, – пишет составитель «Избранного», – жанр капризный. Вообще разговор о жанрах редко когда кончался миром. Что считать повестью, а что новеллой? И чем таким принципиальным отличается от них рассказ?.. Всмотримся в сам термин – рассказ. Нет в нём ничего статичного и предрешённого. Человек в процессе рассказывания. Он решил поведать слушателю или, в нашем случае, читателю какую-то свою историю – грустную, смешную, трагическую. И пока он её не выложит, приходится дочитывать или дослушивать, если вы оказались в дорожном купе с интересным собеседником. Отсюда и диапазон: либо короткая история – от станции до станции, либо неторопливое повествование с сюжетными ответвлениями, увеличением числа действующих лиц и какими-то возвратами, которое только «от города до города» и возможно выслушать. На практике мы знаем рассказы и в несколько абзацев, а есть и куда протяжённее, размером в добрую повесть, так может показаться неискушённому читателю, а дойдёшь до финальной точки и согласишься – всё-таки рассказ. Если на то пошло, так редкий роман из известных нам образцов сохраняет свою жанровую чистоту. На поверку, как правило, многие оказываются растянутыми до бесконечности именно что рассказами…» Хорошо сказано, вовсе не академично, но в самую точку.
Следует добавить ещё, что в начале каждого нового произведения этой антологии указан год публикации и номер журнала, а это непременно должно настраивать читателя на дуновение времени, словно он идёт по следам эпохи.
Постскриптум. А авторы во всех трёх изданиях пересекаются, и это тоже хорошо – нет каких-то отдельных «монастырских» обителей. Все они принадлежат единой русской литературе. Распутин, Куняев, Белов, Лихоносов, Бородин, Крупин, Астафьев, Дёгтев, Ивеншев, Сычёва… Целое созвездие.
Неведомы пути соединенья
 |
Казалось бы, ничто не могло соединить этих столь разных людей, принадлежащих, вроде бы, к разным эпохам. Андрей Белый и Григорий Санников. У первого, поэта Серебряного века, благополучное детство в профессорской семье, императорский университет, стремительный взлёт символизма, погружённость в антропософию, соблазн эмиграции. У второго – сына вятского ремесленника, отправившегося в Москву за знаниями, – членство в партии, комиссарство, тяга к сочинительству, студия для рабочих поэтов при Пролеткульте. И всё-таки судьба их соединила…
Книга «Переписка 1928–1933. Андрей Белый, Григорий Санников» (издательство «Прогресс-Плеяда») посвящена именно этому, их, не сказать, чтобы крепкой дружбе, но какому-то мистическому скреплению во времени, тяготению душ. Все тексты писем печатаются по оригиналам, хранящимся в архиве потомков Санникова. А он сам был одним из тех, кто стоял у истоков литературы советской эпохи. Образовывал первое объединение пролетарских писателей «Кузница», работал редактором в одноименном журнале и издательстве. Его связывала дружба с Сергеем Есениным, он был знаком с Булгаковым, Маяковским, Цветаевой, Платоновым. Во время войны, когда Санников работал во фронтовой печати, его постигло страшное несчастье: его жена – Елена Аветовна Санникова-Назарбекян, находясь в эвакуации, покончила с собой. Так на неё подействовало самоубийство Марины Цветаевой, с которой она дружила. После смерти жены сам Григорий Александрович практически перестал писать:
Без неё стихи не пишутся, Даже сна не знаю я, И, бездомная, колышется По обоям тень моя… |
Поэтический голос Санникова в сравнении с его современниками звучал тихо, но подкупал какой-то неповторимой лирической нотой и искренностью. Он был человеком глубоко порядочным и честным, потому-то и не сделал себе карьерного роста ни в «комиссарстве», ни в жестокой среде тогдашних литераторов. И ведь именно благодаря ему сохранилась до «лучших времён» поэма «врага народа» Павла Васильева «Христолюбивые ситцы».
Постскриптум. На следующий день после смерти Андрея Белого в «Известиях» был напечатан некролог, подписанный Пильняком, Пастернаком и Санниковым. Многие с удивлением спрашивали: «Пильняк, Пастернак – это понятно, а кто такой Санников?». Не знали, что именно Григорий Александрович сделал для Андрея Белого в последние годы его жизни столь много, и даже сам некролог был напечатан только благодаря его настойчивости. А урна с его прахом захоронена на Новодевичьем кладбище, недалеко от могилы Андрея Белого. Ещё одна мистическая нить, соединяющая двух поэтов, продолжающая уже не ведомый нам их диалог.
 |
Александр ТРАПЕЗНИКОВ
Добавить комментарий