Игра в рулетку

№ 2009 / 27, 23.02.2015

19 июня наша газета напечатала материал «Кто заказал Маканина?», в которой два критика Андрей Рудалёв и Сергей Беляков и прозаик Александр Карасёв высказали свои мнения о том, почему пользователи Живого Журнала худшей книгой 2008 года назвали роман Владимира Маканина «Асан».

СПОР ОБОСТРЯЕТСЯ



19 июня наша газета напечатала материал «Кто заказал Маканина?», в которой два критика Андрей Рудалёв и Сергей Беляков и прозаик Александр Карасёв высказали свои мнения о том, почему пользователи Живого Журнала худшей книгой 2008 года назвали роман Владимира Маканина «Асан». Реакция на эту публикацию оказалась ошеломительной. Так, Александру Карасёву тут же в резкой форме возразил Егор Молданов. Его отклик был напечатан 26 июня.


3 июля с.г. мы опубликовали на эту же тему статью Т.Лестевой


«Война – это рынок». Разговор о романе Маканина продолжается.





Довелось мне услышать разговор двух видных деятелей времён чеченской войны. Разговор, разумеется, виртуальный. Генерал Буркотел в традиционном канцелярском стиле описывал «свою» войну: «Ещё до того, как войска начали выдвижение на территорию Чечни, наши лётчики нанесли бомбово-штурмовые удары…» и т.д. Не хватает только «обрушений», «возгораний» (впрочем, это появляется позже), зато приводится много разных цифр и фактов. Непонятным остаётся только одно: какой была и сложилась психология воюющего человека, неужели она состояла только в выполнении «поставленных задач» и разного рода «ответственных» решений.


Этому генералу как бы виртуально отвечал один писатель, который говорил, что война – это своего рода «фирма», которая, как и всякое другое коммерческое предприятие, должна давать деньги, приносить прибыль – по возможности всем участвующим в ней на правах акционеров. Само собой, речь идёт о той самой чеченской войне. Конечно, читатель сразу понимает, что мы говорим о генерале Трошеве и о писателе Маканине. Перед нами как бы два полюса изображения чеченской – и шире – современной военной кампании.






Геннадий МУРИКОВ
Геннадий МУРИКОВ

Но резонно поставить вопрос иначе: а что такое война? Какой бы она ни была – это не просто порождение финансовых махинаций или продукт борьбы противостоящих кланов. Война – это порождение и проявление силы духа, акт воли, который сам по себе формирует понятие «человека войны», каким он, скажем, предстаёт, в ряде произведений Э.Юнгера и, ранее, нашего Л.Толстого, который, между прочим, тоже немало написал о Кавказе, – и, может, не случайно, Асан – Жилин у В.Маканина однофамилец толстовского Жилина. Последний тоже побывал в кавказских передрягах в своё время. Но, с одной стороны, волевой и целеустремлённый Жилин, противопоставленный рыхлому и слабовольному Костылину, а с другой стороны, Асан – Жилин – и целая система полуразложившегося и разлагающего «воинства», ведущего боевые действия на современном Кавказе. Как говорится, «две вещи несовместные».


Маканин давно известен как писатель традиционного реалистического склада. Начинавший в русле прозы «сорокалетних» уже в далёкие теперь, «застойные годы», он и поныне сохранил в своей творческой манере многие самые существенные черты этой прозы: ясность взгляда, прямоту мыслей, некогда подспудную, а ныне отчётливо выраженную авторскую иронию, порой переходящую в гротеск. Но есть некоторые особенности, в том числе и в средствах художественной изобразительности, которые всё же не позволяют сказать однозначное «да» тому миру, который рисует писатель в своём романе.


На минуту отвлечёмся. Военная проза, в том числе и отечественная, имеет огромные традиции, всегда читалась с большим интересом и будет читаться впредь, потому что помимо острого конфликта, диктуемого самой атмосферой войны, она ставит перед собой задачу изобразить такой же острый конфликт души человека. Да и вообще, война – это персонифицированное обобщение внутренней агрессивности или просто «продолжение политики другими средствами»? Или ещё что-нибудь другое? Во всяком случае психология, философия, политика в лучших произведениях о войне неизменно сплавлены в единое целое.


К истокам войны обращается и Маканин. Отвечая на вопрос, почему во главе мятежа в Чечне оказался советский генерал, коммунист, заслуженный военный лётчик Дудаев, автор говорит, что это во многом вопрос случая. Эта мотивировка вложена в уста самого генерала Дудаева: «Я сам случай. Я тоже случаен. Поверь, майор… Лидер – это большая случайность». Но при этом В.Маканин не забывает подчеркнуть и то, может быть главное в чеченском мятеже, что можно характеризовать как почти биологическое ощущение внутричеченского кланового родства, связь мятежников между собой по родовым «тейповым» каналам. Это делает войну с обеих сторон воспринимаемой по-разному. Для «чичей» быть мусульманином – значит служить истине. А если учесть такой фактор, как кровное родство, – основу основ морали у чеченцев, то получается, что боевики не просто «служат истине», а и вообще эту истину как бы воплощают самим фактом своего существования. Такого рода «этика» обеспечивает колоссальное чувство морального превосходства над «оккупантами» – русскими. Этот вопрос в романе освещён недостаточно, хотя целиком избегнуть его постановки было просто невозможно. Тут есть и ещё один интересный момент.


Уже упоминавшийся нами генерал Трошев пишет: «Боевики часто устраивали что-то вроде гладиаторских поединков, выиграешь – будешь жив, а проиграешь – значит, сам выбрал смерть». Это о русских пленниках, из которых некоторым предлагалось принять ислам, но при условии, что они свяжут себя кровью, убив единоплеменника. Не знаем, как по отношению к исламу, но обычай просто уголовный.


Вспоминается мне один эпизод из моей собственной литературной практики. Ещё на заре перестройки появился роман Анатолия Приставкина «Ночевала тучка золотая», в котором, как тогда было принято, обличалось тиранство Сталина, приказавшего в 1944 году выселить всех чеченцев в Казахстан. Поводом для этой акции послужило согласие лидеров ряда чеченских кланов сотрудничать с гитлеровскими войсками, когда им удалось войти в соприкосновение с ними. Чечня не находилась в зоне оккупации, и этим планам не дано было осуществиться. Приставкин и сочувствовавшие ему журналисты и общественные деятели во многом справедливо сочли действия сталинского руководства противоречащими принципам гуманизма. Я же позволил себе заметить в статье, посвящённой этому роману и опубликованной на страницах журнала «Звезда», что эти действия имели превентивный характер и по условиям военной действительности являлись вполне оправданными. При этом, само собой разумеется, и речи не было о каком-либо оправдании культа личности и связанных с ним эксцессов.


Реакция последовала незамедлительно: из десятков населённых пунктов тогдашней Чечено-Ингушской АССР посыпались многочисленные письма, в которых моё выступление характеризовалось как антидемократическое, шовинистическое, направленное на разжигание межнациональной розни. А «Литературная газета» в одной из редакционных статей (в 1987 году) обрушила на меня всевозможные громы и молнии с лексиконом, поистине достойным 30-х годов прошлого века. Так что когда Маканин пишет о бандитской спайке и мафиозно-клановых связях, я ему вполне доверяю.


Конечно, изображая войну и человека на войне, Маканин ставит перед собой другую задачу. Война в его представлении – гигантское коммерческое предприятие, которое занято тем, что извлекает прибыли и сверхприбыли из самих боевых действий, из крови и человеческих жизней. Если воспользоваться метафорой Гоголя – это средство пресуществления живых душ в «мёртвые души» с получением соответствующего финансового навара. В условиях этих реалий, если мы поверим автору романа, хотя бы наполовину, что уж говорить о таких категориях, как верность, честь, долг! Они выглядят совершенно эфемерными, и даже ненужными, когда слишком уж явно противоречат складывающимся «рыночным отношениям».


Между прочим, изображённые в романе офицеры и солдаты – федералы – частенько оказываются на «содержании» у тех же самых боевиков, с которыми они воюют. Идёт беспрерывная война всех против всех – символ греха, змея, пожирающая свой хвост. А заодно зададимся вопросом, откуда, собственно говоря, у чеченцев такие средства, чтобы вести почти на равных многолетнюю войну с огромной армией федералов. Из каких тайных истоков бьют столь обширные финансовые ключи? Торговля людьми, столь привычная для кавказских народов с давних времён? Помощь «братских» исламских государств? А может быть, тайные интриги в стане самих федералов, изображающих как бы знаменитую «нанайскую борьбу»?


Проблема взаимоотношения с «чичами» в варианте недавнего прошлого «ичкерийскими» самостийниками не может быть понята вне хотя бы поверхностного рассмотрения таких вопросов, как суфизм, мусульманское сектантство, мусульманские братства. Между прочим, ещё царская цензура строго контролировала освещение истории возникновения мусульманства на Кавказе, и на это были свои причины – кавказский ислам – это, в основном, ислам суфистский и сектантский. Суфизм, как это определено в Словаре Брокгауза и Ефрона, в суннитском исламе – это течение подвижников, мистиков, подобное хасидизму в иудаистской религии. Считается, что «суфий – это строго правоверный мусульманин, вернейший блюститель Сунны». Но движение суфистов имело распространение также и в шеизме. Однако там утверждается, что «под суфийской (монашеской) внешностью появился целый ряд всяких еретиков», так как ислам не знал и не знает канона веры, в том смысле, как это понимается в христианстве.


Надо заметить, что суннитская Турция особо поощряла и поощряет суфистов. В Турции проживает кавказская община мусульман численностью около семи тысяч человек (а на рубеже XIX–XX веков было всего около двух миллионов).


Для достижения идеала единения с аллахом суфисты рекомендуют несколько стадий:


– шариат (закон), то есть точнейшее исполнение всех предписаний мусульманской религии),


– тарикат (путь) – стать послушником какого-нибудь старца, муршида, отказавшись от собственной личности и воли, – тогда наступает подлинный экстаз, духовное опьянение. Когда Омар Хайям писал об опьянении, он имел в виду именно это, экстатическое опьянение, а вовсе не пьянство. Тарикаты и являются мусульманскими братствами – орденами, поскольку исламские общества Востока, в том числе и в Чечне, были изначально глубоко организованными прежде всего изнутри.


Мы не будем останавливаться на третьей и четвёртой стадиях совершенствования суфизма (марифат и хакият), а обратим внимание на то, что шейхи и мурщиды держат своих учеников, состоящих в тарикате, в беспрекословном повиновении, поэтому не раз бывало, что они становились во главе политических акций, переворотов и др., так как располагали практически собственными армиями.


Известный петербургский писатель Андрей Константинов писал в пятидесятые годы ХХ века «у членов ботал-хаджийского братства (т.е. тариката) появилась чёрная касса…


Эта чёрная касса стала общаком – денежным фондом, из которого помогали заключённым, их семьям и т.д. Кроме того деньги из чёрной кассы шли на финансирование различных проектов, направленных на усиление экономической, а следовательно, и политической мощи братства… Передовые отряды чеченцев, основной задачей которых было занятие плацдармов в Москве, появились в столице СССР в самом начале 80-х годов. Они старались не привлекать к себе особого внимания милиции и местных авторитетов. (Наоборот, чечены сразу начали создавать свою агентуру в правоохранительных органах и властных структурах. И только потом началось подтягивание бригад для черновой работы по «освоению» Москвы)». Писатель подчёркивает, что «завербовать агентов в чеченской среде или внедрить к ним своего человека практически невозможно. … Решались же вопросы с арестованными в России «чеченами» очень просто – их могли передать, например, правоохранительным органам Чечни… Дальнейшие комментарии, видимо, не нужны». (А Константинов. «Бандитский Петербург». Фолио-Пресс, СПб., 1997 г., стр. 156–161.)


От себя мы добавим, что многочисленные истории с получением колоссальных сумм денег по фальшивым авизо чеченскими агентами у всех на памяти, равно как и практически нулевые результаты расследования этих дел. А также то, что чеченская мафия именно в Москве в настоящее время наиболее влиятельна, и нет сомнения, что она оказывает серьёзное влияние не только на те или иные действия властей предержащих, но и на саму атмосферу столичной жизни. Наверное, какое-либо исследование этой темы следовало бы назвать по аналогии с имеющимися вроде «Москвы бандитской» – «Москва чеченская». Вот в таких-то условиях и появился роман Маканина.


Эти вопросы Маканин не рассматривает, а проблемы финансового субсидирования чеченского мятежа касается лишь мимоходом. В прозе о чеченской войне они, впрочем, уже были поставлены. Приведём цитату из повести известного петербургского писателя Е.Лукина «Танки на Москву». В одном из эпизодов, в котором персонажи повести с трудом проезжают по территории Чечни, находчивый водитель машины придумывает оригинальное «средство безопасности»: «Позаботился водитель Сергей – на лобовое стекло прилепил листок бумаги с надписью: «Группа генерала Лебедя». Листок действовал на чеченские блокпосты магически – машину пропускали не задерживая. Ещё бы! Московский генерал здесь почитался как пророк Магомет, поскольку спас боевиков от полного разгрома, подписав с ними мирный договор в Хасавюрте. Водитель, выводя птичью фамилию, полагал иначе: «Хоть какой-то прок от предателя – доедем с ветерком!». В какой-то мере это напоминает Портсмутский мирный договор, заключённый царским правительством с Японией как итог русско-японской войны 1904 года, по которому Россия уступила половину Сахалина, хотя японская армия при дальнейшем продолжении войны неминуемо была бы разгромлена (ср. события на озере Хасан и Халхин-Голе).


Для многих героев Маканина боевые действия стали своеобразной игрой в рулетку – в денежном отношении, и в «русскую рулетку» – в отношении жизни и смерти. Каждая война формирует своё «потерянное поколение». Судя по роману Маканина, потерянное поколение участников чеченской войны формируется уже прямо в ходе боевых действий. Большинство его героев – люди растерявшиеся, утратившие какую-либо ориентацию в нравственном пространстве, или – близкие к помешательству фанатики, воюющие неизвестно за что. До подлинного осмысления событий этой войны, наверное, ещё далеко. Военная проза формируется годами и десятилетиями. Ремарк и Хемингуэй – свидетели первой мировой войны, наши Бондарев, Быков и Кондратьев – свидетели второй мировой.


Наверное, найдутся участники в чеченской войне (они и сейчас уже есть), которые иначе поймут пережитое ими. Пока же – взгляд со стороны. Взгляд – пристрастный, субъективный.


Но другим он и быть не может.

Геннадий МУРИКОВ,
г. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.