Люди со светящимися глазами

№ 2009 / 28, 23.02.2015

Финалист премии «Большая книга» Борис Евсеев о почвенниках, книжном рынке, забытых российских гениях и чернильных душах

Финалист премии «Большая книга» Борис Евсеев

о почвенниках, книжном рынке, забытых российских гениях и чернильных душах

– Борис Тимофеевич, в некоторых литературных кругах ваша персона вызывает раздражение и неприятие. С одной стороны, вы почвенник. И по взглядам, и по происхождению, и по темам. А с другой – проза-то у вас модернистская. Чем объяснить эту неоднозначность и двойственность?

– Миф о моей двойственности создали партийные литераторы и литкритики, которых у нас, к сожалению, немало. Они примыкают к тому или иному клану, поэтому привыкли мыслить кланово и партийно: этот наш, а этот не наш. Но ведь даже у Шукшина можно найти модернистские вещи. Льва Николаевича, как мы помним, яростно критиковали и слева, и справа. Серьёзные писатели никогда не умещались в партийное прокрустово ложе. А вспомните, как ругали в своё время Пушкина. Вроде русский, а французит. Православный, а охальные стихи пишет. Как это совместить? Между тем искусство совмещает в себе многое, если не всё. И чем сильнее писатель отличается от общей массы, тем лучше.

Что же касается моей общественной позиции, могу её прояснить. Я всегда был просвещённым почвенником. Люблю писателей и композиторов всех национальностей. Без Баха, Моцарта, Генделя просто не могу жить. Но однако же крепко стою на российской почве. Моя позиция схожа с позицией Сергея Аверинцева, которого некоторые наши горе-патриоты с иронией называли «средиземноморским почвенником». Это чушь. Он был настоящим просвещённым почвенником, а не «лапотником», как многие. Я тоже не желаю быть «лапотником». Щи лаптями хлебать? Играть на балалайке? Выть на завалинке? Зачем же. Россия – просвещённая страна. В ней много интереснейших мыслителей, которых, правда, иногда изгоняли, потому что они были непохожи на общую массу. Но как раз непохожесть я считаю лучшим качеством писателя. И тем не менее я почвенник. Хотя бы потому, что писатель. Музыканту всё равно, где играть: в Сан-Франциско или в Каире. А писателю не всё равно, где писать. Писатель – это язык в первую очередь. И понятно, что самый качественный русский язык – в России, какие бы процессы здесь ни происходили.

– Завидую вашему оптимизму. А мне вот иногда кажется, что не только языка, на котором я говорил в детстве, уже не существует, но и страны, в которой жил, тоже нет. Недаром же теперь ностальгируют не по родине, как в набоковские времена, а по прошлому. Страна, где мы с вами родились, разительно непохожа на эту.

– Переход от прошлого к настоящему и мне дался трудно, хоть я и был противником коммунизма, а в середине семидесятых даже примыкал к диссидентам. Правда, потом разошёлся с ними, когда понял, что коммунисты и антикоммунисты – это примерно одно и то же. Новая ложь оказалась ещё хуже старой. Ведь кто у нас сейчас правит бал? Бывшие комсомольцы. Их справедливо называют предателями родины. Они должны были бороться за страну, а вместо этого схватили партийные деньги и побежали приватизировать энергоносители. Они и подготовили ту криминальную революцию, о которой писал Говорухин. А мы остались в дураках, как и положено честным людям.

– Ваша последняя по времени книга «Лавка нищих», какую идеологическую базу под неё ни подводи – книга об обездоленных. По-моему, вы их идеализируете. Не такие уж это благородные и чистые характеры. Страшно подумать, что сделали бы эти отморозки из предместий с высокоинтеллектуальным героем вашего же романа «Романчик». Наверное, растерзали бы.

– А может, и нет. Поговорили бы по-мужски, подрались, выпили, заплакали и разошлись кто куда. Кто на кладбище, кто играть на скрипке в кабак. Но вообще-то я с вами согласен. Обездоленность далеко не всегда означает моральную чистоту. Пропорция примерно такая: на пять благородных характеров – пятнадцать омерзительных. И это отражено в книге. Она, прямо скажем, не очень благостная. Пригородный человек, человек окраины – маргинал, застрявший между городом и деревней. Из деревни ушёл, до города не доехал. Конечно, окраины у нас страшные. Говорю это с полным знанием дела, так как сам прожил в пригороде двадцать пять лет. Пригород – огромная цивилизационная проблема, и не только российская. Такие районы есть вокруг всех мегаполисов. В Нью-Йорке, в Мехико, где угодно.

– Пригородные люди, за редким исключением, серьёзных книг не читают. Интеллигенцию сейчас, похоже, волнуют только собственные проблемы. Кто же в таком случае ваш читатель? На кого рассчитана ваша проза?

– У нас наравне с пьянью, рванью и шелупонью существует огромное количество людей, устремлённых ввысь. Они есть, эти провинциальные библиотекарши и инженеры со светящимися глазами. Если я какого-то читателя и имею в виду, то их. Их не видно и не слышно из-за обилия агрессивных уродов. Но ведь плохое вообще заметнее.

А ещё меня читают студенты. Те, для которых я в Институте журналистики и литературного творчества веду мастер-класс прозы. И другие, немосковские. Я регулярно выступаю в университетах, причём не только в российских, и вижу, какой интерес вызывают там мои книги. По моей прозе написано несколько дипломных и исследовательских работ. Интерес связан прежде всего с художественными особенностями моих текстов. Для исследователя это новый, необычный материал – модернизм, смешанный с реализмом, с чем-то ещё загадочным. Всё это, конечно, радует. Но думаю, что писатель не должен слишком серьёзно размышлять о том, кто его читает. Это заблуждение, что у каждого писателя есть некая целевая аудитория. Аудитория вещь умозрительная. В этом понятии есть нечто до боли коллективно-советское. А настоящий читатель – он всегда штучен! Имя читателю – не легион и не стадион, имя ему – единичность!

– Ну что поделать, если таковы реалии рынка. Нельзя продавать неизвестно кому свой продукт. Должен быть адресат, целевая группа.

– Реалии того липового жульнического рынка, который существует в России, меня не убеждают. У нас книжный рынок формируют деньги, а не писатели и читатели, как должно быть. Я прекрасно знаю, в каких писателей сколько вложено денег и почему у них такие большие тиражи. При определённом денежном нажиме читатель проглотит всё. Кстати, то же самое было и в советские времена. Нас уверяли, что Брежнева читают миллионы. Не читали, конечно, но покупали. А почему? Потому что давили, заставляли, навязывали.

– Но это же внерыночные механизмы.

– А у нас сейчас – рыночные? Не рынок заставляет сегодня читателя покупать книги, а прессинг крупных издательств. А что именно они продают, не имеет никакого значения. Книги других издательств на прилавки попросту не допускаются, во всяком случае в провинции.

– Вы много раз доходили до финала престижных литературных премий. Вот и сейчас «Лавка нищих» в шорт-листе «Большой книги». Может быть, это поможет вашей прозе выйти на массового читателя?

– Я не только доходил до финалов, но и получил целый ряд премий. Не слишком крупных, но всё же. Однако у меня нет такой очарованности премиальным процессом, как у некоторых моих коллег. Премии премиями, а литература литературой. Вот, скажем, Василий Аксёнов. Не получал премий до семидесяти лет. Ни одной. Это что, уменьшает его талант? Не премия определяет писателя и его место в культуре. К тому же сегодня в этих делах много нечистоплотного. И лоббирование, и откаты, и что угодно. Ещё совсем недавно можно было услышать: я откатил тому-то и получил премию. И никто не стеснялся, это было даже модно. Такие нравы.

– Такие нравы были всегда. Премии дают и получают люди, а люди не идеальны. И это ещё мягко сказано. Остаётся надеяться, что время всех рассудит и правильно расставит приоритеты.

– Даже на это нету большой надежды. Я только что закончил роман-версию о великом композиторе восемнадцатого века Евстигнее Фомине. Европейские исследователи называют его самым крупным русским композитором той эпохи, а в России до сих пор о нём почти ничего не знают. Принято считать, что в восемнадцатом веке были только Бортнянский и Березовский. Хорошие композиторы, мне они очень нравятся. Но почему надо из эпохи выбирать два имени, сужать культуру до брендов? Это глупость, из-за неё мы сами себя обкрадываем.

Со времён Фомина ситуация изменилась мало. Есть власть, есть ничего не значащие для неё культурные деятели. Всё самое ценное слишком уж часто пропадает и развеществляется. По-прежнему царит энтропия. Серость, крупно-собственническая тирания, скрытый и открытый сарказм чиновничьего беспредела… И убаюканная новыми сказками Россия всё это терпит!

– Не любите вы чиновников…

– Не люблю. Пора прекратить это верховенство чинуш, не издавших ни одной приличной книги, над настоящими писателями! То есть пора по-настоящему реформировать Союзы писателей (все)! Надо дать развернуться творчеству, а не подковёрным интригам, повысить статус этих общественных организаций, сделать их значимей политических партий! Надо начать заниматься в Союзах продуктивной, по-настоящему рыночной деятельностью. И заниматься ею должны профессионалы, поработавшие в СМИ, в издательствах, на ТВ. Пора правильно выстроить и взаимоотношения Союзов с литфондами, прекратить рассовывать дачи и садовые домики по бездонным чинодральим сумкам, пора приостановить вывоз за рубеж составителей квартальных отчётов и распределителей благ (кстати, нищенских!) Пора браться за дело с толком. Нужны прозорливые управленцы, а не пачкающие листы каляками чернильные души!

Беседовал Ян ШЕНКМАН