Год без Солженицына

№ 2009 / 31, 23.02.2015

Ан­д­рей Ру­да­лёв (г. Се­ве­род­винск): Для на­ше­го по­ко­ле­ния Со­лже­ни­цын во­рвал­ся в школь­ную про­грам­му, в ре­пер­ту­ар её вне­класс­но­го чте­ния, ми­с­ти­че­с­ки-за­га­доч­ной и не­при­выч­ной фа­ми­ли­ей, в ко­то­рой слы­шат­ся со­зву­чия со «сло­вом», «со­лью», «солн­цем».





Андрей Рудалёв (г. Северодвинск): Для нашего поколения Солженицын ворвался в школьную программу, в репертуар её внеклассного чтения, мистически-загадочной и непривычной фамилией, в которой слышатся созвучия со «словом», «солью», «солнцем». Он пришёл к нам сказочным заморским и, казалось бы, таким русским местечком под названием Вермонт – семитомным собранием сочинений, состоящим из клееных томиков в тонком переплёте, устрашающей аббревиатурой ГУЛАГ и чудовищной объёмностью этой книги. Он пришёл с простым зэком с простым именем Иван Денисович, с воззванием «Как нам обустроить Россию?».


Тогда, в конце 80-х казалось, что с его бородой мудреца, с его словами приходит необходимое животворное обновление жизни, что вот она настоящая литература, плотно связанная с отечественной, вот она мощь настоящего коренного писателя – рупора совести.


Сергей, а у тебя какие воспоминания связаны с именем Солженицына?


Сергей Беляков (г. Екатеринбург): В нашей семье был хороший обычай – чтение вслух новинок литературы. Разумеется, читали вслух и литературные журналы. В 1989 году я впервые услышал о Солженицыне. Тогда моя мама (выборочно) читала главы из «Архипелага», опубликованные «Новым миром».


Но первое настоящее знакомство состоялось через несколько лет, когда я за одно лето прочитал «Раковый корпус», «В круге первом», «Архипелаг ГУЛАГ», «Бодался телёнок с дубом». Почти сразу же я всё это перечитал. Солженицын стал одним из моих самых любимых писателей. Впрочем, «Архипелаг» я знал ещё в журнальном варианте, а прочёл все три тома уже на первом курсе. Немногие книги я читал так жадно, с таким интересом. А ведь интересного чтения мне тогда хватало, но Солженицына я предпочитал Аристотелю, Ксенофонту и даже любимому Плутарху.


Согласен ли я был с Солженицыным? Нет, я читал его с большим предубеждением, но волшебная сила искусства победила. Солженицына я воспринял как выдающегося художника, большого писателя, и только постепенно начал признавать в нём великого мыслителя.


Андрей Рудалёв: Кажется, в десятом классе, на уроке литературы я сказал, что прочёл полностью «Архипелаг ГУЛАГ» и этим удивил многих. Когда погрузился в него, объём перестал быть пугающей помехой, он стал незаметен и совсем не отягощал. Книга поразила и привлекла твёрдой уверенностью в важности писательского слова, ради которого можно многим пожертвовать, многое преодолеть. Страдания, боль, кровь, искреннее сопереживание – всё это собиралось, копилось, пока не трансформировалось в книгу. Всё это вызывало восхищение, воспринималось некой реинкарнацией русской классики.


Потом, естественно, по горячим следам с восторгом был прочитан «Раковый корпус», «Один день Ивана Денисовича», «Матрёнин двор». Страницы этих книг листались с каким-то священным трепетом. Тогда мне, юному человеку, Солженицын представлялся реликтом, занесённым в наше время драгоценным ветром, которым дышали Гоголь, Лермонтов, Достоевский, Толстой. Тогда современная литература мне казалась по умолчанию малодостойной, неким третьим сортом, скудным отсветом былого величия. Через удивление от Александра Исаевича постепенно стало расти осознание значимости и настоящего момента, интерес к современной литературе.


Но, ты понимаешь, мне сложно представить, что современный школьник будет испытывать подобные эмоции по отношению к тому же «Архипелагу», и что он вообще будет его читать. Сергей, у тебя нет ощущения, что у общества сейчас, особенно юного, становящегося, уже нет запроса на эту книгу? Она важна была тогда в ситуации общественного бурления, когда лёгкие хватили свежего воздуха, и от него закружилась голова, трещали по швам ризы старого мироустройства, и мы с восторгом ожидали чего-то чудесного и замечательного.


Сергей Беляков: Так может устареть публицистика каких-нибудь Буничей и Пияшевых, некогда слывших властителями дум, а теперь вовсе позабытых. «Архипелаг ГУЛАГ» не публицистическая статья, а художественное исследование, которое не потеряет актуальности до тех пор, пока есть на свете люди, умеющие читать по-русски. Кстати, я не считаю все литературное наследие Александра Исаевича равноценным. Его военная проза мне не очень нравится, двухчастные рассказы девяностых я не стал бы перечитывать. Даже «Один день Ивана Денисовича» и «Матрёнин двор», которые почему-то считают шедеврами, после «Корпуса», «Круга» и «ГУЛАГа» не слишком интересны, к тому же назидательны и схематичны, хотя их место в истории литературы значительно. Зато роман «В круге первом» я перечитал раз пять, причём в то время, когда «воздух свободы» уже выветрился, а вместо «чудесного и замечательного» мира появился «русский Чикаго» – бандитский Екатеринбург девяностых.


«Архипелаг ГУЛАГ» уникален в истории русской да и европейской литературы, не вижу оснований беспокоиться за его будущее. Новые читатели у этой книги есть и теперь, пусть их не так много, как двадцать лет назад. К сожалению, «свет глупеет». Людей с дипломами о высшем образовании всё больше, образованных и даже просто грамотных и сколько-нибудь начитанных – всё меньше. Но среди миллионов бездельников и лоботрясов найдутся сотни тысяч умных и трудолюбивых молодых людей. Среди них появятся и новые читатели Солженицына.


Андрей Рудалёв: Вопрос не об устаревании, а об отсутствии спроса общества на эту книгу. Это примерно то же самое, что происходит и с нашей властью, из которой совершенно испарился дух совестливости, мужество признания ошибок и соответственно сила к покаянию. Кстати, об этом часто и говорил Александр Исаевич. Но, а общество… оно сейчас подстать, будто племя папуасов обольщено копеечными безделушками да всевозможными галлюцинногенными духовными химерами…


Сергей Беляков: Я не стал бы лишний раз ругать общество. А было ли такое золотое время, когда общество «не обольщалось копеечными безделушками». Правда, от эпохи к эпохе химеры меняются. Двадцать лет назад народ был посерьёзнее, но обманки того времени с годами кажутся ещё смешнее нынешних. Нет чтения смешнее, чем «прогрессивные» статьи 1987–1991 годов. Особенно забавно читать гневные отповеди проклятым чиновникам, которые, оказывается, получают в продуктовых наборах копчёную колбасу (ах, мерзавцы!). Пока наши родители возмущались, деловые люди делили металлургические комбинаты и нефтяные скважины. Но я не понимаю, при чём здесь «параллели» между современностью и сталинским временем? Ничего общего я не вижу. Сталин превратил страну в военный лагерь, готовил целые поколения к «освободительной» войне. Тот образ жизни, что считается у нас общепринятым, в сталинские времена был опасен для жизни. Не так давно прочитал воспоминания Татьяны Дервиз о военном госпитале, где работала её мать. Госпитальное начальство воровало, ведь раненых сравнительно хорошо снабжали (офицерам полагались не только американская тушёнка и сгущёнка, но и шоколад, икра, хорошее вино), так что можно было много чего украсть и толкнуть на чёрном рынке. Знакомая история, но незнакомый финал. Кончилось всё судом, проворовавшиеся начальники попали в лагеря на многие годы.





Согласись, эта история практически невозможна в наши дни. То есть украсть-то украдут, но никого всё равно не посадят. Александр Исаевич в одном из своих последних интервью неслучайно обозначил наше время метафорой «жёлтое колесо». «Красное» было намного страшнее, губительнее для народа, но времена меняются, память народная коротка, о злодействах Ленина, Сталина и большевистской банды не очень-то и помнят, а тотальная коррупция, всеобщее воровство при всеобщей же безнаказанности налицо. Вот поэтому и растёт рейтинг товарища Сталина, поэтому и вспоминают всё чаще о порядке и дисциплине, потому что кровавый тиран, который и в самом деле наказывал воров и взяточников, сейчас представляется образцом справедливого правителя. К тому же за Сталина вступаются Александр Проханов, Владимир Бушин и им подобные. Вот и растёт посмертная слава Иосифа Виссарионовича.


На этом фоне «ГУЛАГ» и «Один день Ивана Денисовича» стали, конечно, не самым востребованным чтением. Но эти книги есть, и творчество Солженицына всё-таки остаётся лучшим противоядием против столь распространённого теперь сталинофильства.


Андрей Рудалёв: Солженицын как противоядие – довольно верная формула. Но вот меня занимает вопрос, насколько эффективен этот антидот, не снимает ли он лишь только внешние симптомы заболевания? Это о литературе, как властительнице дум, о писателе – пастыре человечества…


Мы привыкли думать, что литература обладает особым сакральным достоинством, что она способна переформатировать мир. Что писательство – особое занятие для избранных симфонических личностей, рукоположенных не просто на чистое творчество, но и являющихся пульсирующим нервом мира, его совестью. Не зря ведь Шаламов обвинял классиков XIX века в бедах России века XX. Но не иллюзия ли эта вера в сверхсилу литературы?.. Да, писатель может проговорить вещи, о которых принято умолчать, да, он может помочь многим прозреть, интуитивно уловив движение времени, общества… Но воспринимать его за пророка, медиума, напрямую общающегося с надмирными силами, не всегда будет правильно. Это может стать проявлением некой особой гордыни.


К примеру, очень емкую и точную характеристику духовной драмы Льва Толстого дал критик и богослов Кирилл Зайцев в статье «Толстой как явление религиозное» через определение «гордыня праведности». У Льва Николаевича примат безличной морали, вплоть до её обожествления, произвёл особый суррогат, образец «подмены церковной веры для русского интеллигента». Вообще наши интеллигенты очень поднаторели в попытках подменить ту же Церковь, поставить на место священнослужителя в секулярном мире писателя. Но всегда что-то не выходило, что-то не получалось. По большому счёту тот же Лев Николаевич потерпел полное фиаско на этом поприще, его страстные проповеди практически сразу выродились в смехотворные околосектантские построения…


В романе Кнута Гамсуна «Мистерии» периодически возникает разговор о Льве Толстом. Так, главный герой Нагель как-то отметил: это великий художник, но – дурак как мыслитель. Толстой оперирует очевидными вещами, он далеко не философ, а по преимуществу проповедник. Солженицын также любит проповедовать. Собственно, традиционно и отмечается, что это один из уходящей породы последних могикан русской литературы.


Я веду к тому, не стал ли и Александр Исаевич духовным аутсайдером? Отодвинув художественный дар, он тщился стать пророком, проповедовать с амвона, что невозможно без благодати. Наивно думать, что его «Архипелаг» разрушил СССР. Часто вообще приходит ощущение, что Солженицын по преимуществу боролся с ветряными мельницами и уважение к нему – дань традиции почитания старейшины, аксакала.


Сергей Беляков: Солженицын духовный аутсайдер – это оксюморон. А пророком он не «тщился» стать, он им и был. Его удивительная биография – лучшее свидетельство избранничества. Исцеление от рака, преданное служение великой идее, неожиданная мировая слава – разве не доказательства? Этого избранничества ему и не могут простить.


Андрей Рудалёв: Да, конечно, Солженицын – не аутсайдер, но его всегда пытались сделать таковым, он всегда был опасен для строя, для властных элит. Загнать в духовную резервацию, отлить в бронзе и при этом не слышать, а если и слышать, то быстро забывать – такова тактика борьбы. Ему никто никогда не простил его возможности подорвать доверие к госстрою. Таких людей боятся и, я думаю, многие с облегчением вздохнули, что вместе с ним ушла титаническая порода больших личностей, вместо которой стали плодиться ушлые профанаторы и безобидные духовные евнухи.

Сергей БЕЛЯКОВ – Андрей РУДАЛЁВ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.