Неужели и жизнь отшумела?..

№ 2009 / 33, 23.02.2015

…12 де­ка­б­ря 2006 го­да око­ло че­ты­рёх ча­сов по­по­луд­ни в Во­лог­де раз­дал­ся вы­ст­рел из стро­и­тель­но­го пи­с­то­ле­та, ко­то­рым обыч­но за­би­ва­ют дю­бе­ли в бе­тон­ную сте­ну. Та­ких вы­ст­ре­лов по стра­не каж­дый день бы­ва­ет де­сят­ки ты­сяч.

…12 декабря 2006 года около четырёх часов пополудни в Вологде раздался выстрел из строительного пистолета, которым обычно забивают дюбели в бетонную стену. Таких выстрелов по стране каждый день бывает десятки тысяч. Но этот… Этот и теперь отдаётся эхом в душах всех, кто знал Вячеслава Сергеевича Белкова. Так он поставил последнюю точку в своей жизни.

Его знали, без преувеличения, во многих городах России. Знали и любили. Основная тема его литературного творчества – Николай Рубцов. По сути, он – первый биограф поэта, проложившим путь другим «рубцововедам». И хотя Слава был сильным поэтом, оригинальным прозаиком, довольно известным (во всяком случае, на Русском Севере) литературным критиком, но Рубцов оказался своеобразным знаменем его жизни. Он себя называл «дежурным по Рубцову». Кажется, что Вячеслав Белков знал о Николае Михайловиче всё! Это недалеко от истины.

А мне он был просто другом больше двадцати лет. Может поэтому так долго не затихала боль от потери. И я всё не решался начать разбирать свой архив, в котором пылилась наша переписка. Мы много лет писали друг другу, хотя жили в соседних микрорайонах Вологды. Так нам было удобней. Да и правда, чего зря болтать. Это, конечно, не исключало и «живых» бесед, особенно в творческих поездках, на встречах с читателями.

Но мы писали. Примерно в конце 2001 года мы затеяли своеобразную игру (да простится мне это слово), пытаясь для себя осмыслить итоги ушедшего – двадцатого – века. Мы попытались найти для себя будущие темы для критических статей, как бы сверить часы истории литературы. Рабочее название этого «опуса» было такое: «РОССИЯ. ВОЛОГДА. РУБЦОВ… Диалоги о литературе».

Это была захватывающая работа. И чем ещё могли себя порадовать два литературных критика. Не так уж много людей в провинции, с которыми можно поговорить о литпроцессе, о писателях, о своих впечатлениях от чтения. Кажется, что раньше таких людей было больше, хотя бы среди многочитающей интеллигенции. Теперь это как-то ушло.

Конечно, это был конспект. И это видно по повторам, каким-то недосказанностям, несколько рваному стилю писем. Мы всё собирались довести нашу переписку до кондиции. Но тут в Вологде открыли наконец литературный музей, имеющий в основе рубцовскую композицию, и Слава пошёл туда научным сотрудником. Музей Рубцова – это была мечта его жизни. А наша работа как-то затихла, мы к ней решили не возвращаться до лучших времён.

Хотелось бы обратить внимание на два имени, озвученных в конце нашего диалога.

Первое: Алексей Шадринов! Он был фантастически одарённым поэтом, всего за четыре года – с пятнадцати до девятнадцати своих лет – создавший десятки великолепных стихотворений, изданных не так давно в Москве отдельной книгой. Его нашли повешенным в казарме, когда он отдавал «долг» Родине. Было ему 19 лет…

Другое: Александр Швецов – вологодский поэт, наш со Славой общий друг. Его тоже убили, выбросив морозной ночью со связанными руками и ногами с балкона его квартиры. Так он пролежал до утра, медленно, судя по всему, остывая…

В нашем диалоге есть и другие имена людей, тогда, в 2002-м, ещё здравствовавших, а ныне… Ну, и Слава… Было ему всего 54 года.

Недавно мне исполнилось полсотни лет. Вдруг я занялся своим архивом, чтобы как-то привести в порядок. И наконец-то раскрыл папку с нашей перепиской. Перечитывать всё это было тяжело, звучал во мне голос Славы, его незабываемые интонации… И эхо того выстрела из строительного пистолета…

Ну, а теперь – диалог. Напомню, что писалось это в 2002 году. Не судите нас строго… Впрочем, на полемики мы тоже рассчитывали, без этого было бы неинтересно!

Андрей СМОЛИН

---

***

Вячеслав БЕЛКОВ

В.Белков: Диалог почти всегда предпочтительней, чем монолог. В диалоге как минимум две точки зрения, постепенно возникает объёмное изображение… Мы будем, наверное, говорить не только о Рубцове, не только о поэзии. И не только о вологодской литературе. Понятно же, что замыкаться на чём-то одном – это не продуктивно, тем более в искусстве, где всё связано.

А повод для начала у нас есть вполне конкретный – ровно 40 лет назад, в 1962 году, в русской культуре произошло очень важное событие, которое, невозможно было оценить сразу. В Ленинграде рабочий Кировского завода Николай Рубцов выпустил свою первую книжку «Волны и скалы». Всего шесть экземпляров! Эту машинописную книжку поэту помог выпустить Борис Тайгин. И оказалось, что в те летние (и может, дождливые) дни в мир пришёл великий поэт, сделал первый шаг, очень необходимый.

А.Смолин: Без имени Рубцова нам не обойтись по ходу всего разговора. Но если расширить его рамки и принять за аксиому, что бывают магические даты, то 1962 год важен тем, что именно в нём опубликованы «Один день Ивана Денисовича» А.Солженицына, «Вологодская свадьба» А.Яшина. И были подготовлены к печати книга М.М. Бахтина «Проблемы поэтики Достоевского», сборник рассказов В.Шукшина «Сельские жители», которые, правда, вышли на следующий год. Всё это, как ныне говорят, знаковые книги.

В.Белков: Мы начали, Андрей Петрович, с 1962 года. Это время так называемой оттепели и, как ты верно заметил, время «поэтического бума» прежде всего. Но я бы не сказал, что причины этого бума остаются малоизвестными. Об этом времени много писали, и писали убедительно. Есть и такое мнение, что оттепель-то была «гнилая». Много мусора тогда всплыло на поверхность. Но «деревенская проза», которая расцвела к концу оттепели, – это было явление настоящее и значительное.

Я завёл разговор о «Волнах и скалах», и должен сам себя поправить теперь. Конечно, эта маленькая книжка была важна для Рубцова, интересна она была и для её немногочисленных читателей. Она была написана раскованно, поэт показал свою власть над словом. Но всё же это была только разминка, и одновременно – надрывная книга, «больная». Когда-то я назвал её книгой «игры в бунт», это верно, но ещё важнее, что она – кроме нескольких стихотворений – стала как бы прощанием с тем «бесовским», что уже было и распухало тогда в советской литературе. Вот стихотворения, которые можно назвать исключением в книге – «Берёзы», «Видение в долине», «Лесной хуторок», в какой-то степени «Фиалки» и «Поэт». Удивительно то, как быстро из этих ростков (через 1–2 года) выросли у Рубцова стихи высочайшей духовности. Сначала мы интуитивно нашли и приняли Рубцова, полюбили его, и лишь потом стало ясно, какой это гигантский поэт.

Андрей СМОЛИН

А.Смолин: Нет ли, Вячеслав Сергеевич, такого подозрения, что мы запутаем читателя нашей лексикой. Критика, понятно, не наука о литературе. Но определённые каноны в ней есть. И нам, видимо, их не обойти. Например, я сильно озадачился над понятием «бесовский», приложенным к «советской» литературе. Человек православный будет находить определения бесовщины в толкованиях Святого Писания. А вот человек светский, но начитанный, может вспомнить Фёдора Михайловича, его «Бесов». Да и других «Мелких бесов», которых к концу XIX – началу XX века повыводили на свет многие литераторы. Достаточно свежий пример – Сатаницкий в романе Леонова «Пирамида». Но как бы это расшифровать? Например, у Достоевского «бесовщина» предполагает воинствующий атеизм, явный конформизм с любым «передовым» течением общественной мысли, гнилой либерализм, да и много чего ещё, что связано с идеологией типа «до основания разрушим, а затем… что-то да построим». При этом «построим» на крови, на страданиях народа, просто на глупости. Я не читал «Волны и скалы» в первоначальном виде, но состав этой книги известен. Так с какой «бесовщиной» прощается Рубцов?

Может быть, с той, которая ярко – да просто до безобразия ярко! – расцвела, например, у Высоцкого? Между прочим, Владимир Семёнович начинал в одно время с Рубцовым, а потому, по-видимому, должен был знать его стихи. Да и Рубцов песни Высоцкого слышал наверняка. Казалось бы, поэты одного поколения, а «соединить» их не получается, какие-то разные мировоззренческие полюса. Хотя такие попытки были! (Вспомним «зоила»-чудака В.Новикова.) Мне, например, всегда казалось, что Высоцкий создавал песни на потребу «толпы», желая внешнего успеха у слушателя. Да иначе бы у него и не получилось, всё-таки он прежде всего «эстрадник», а актёр он великолепный! Нам же Высоцкий, может быть, интересен как антипод Рубцова. Скорее всего, от подобной «бесовщины» Николай Михайлович потом и оттолкнулся, чтобы стать самим собой.

В.Белков: Говоря о «бесовском», я имел в виду тексты, в которых мы видим не христианскую любовь, а какие-то претензии к людям, к миру. У Рубцова есть такие стихи. Если хотите, сюда можно отнести всю публицистическую поэзию, а ею многие советские поэты гордились. Может быть, Рубцова спасло то, что он с юности был ориентирован на русскую литературную классику. Поразительно, что он совершенно осознанно (даже рассудочно) выбрал свой творческий метод. Из письма Рубцова Яшину летом 1964 года: «Здесь за полтора месяца написал около сорока стихотворений… Но писал по-другому, как мне кажется. Предпочитал использовать слова только духовного, эмоционально-образного содержания, которые звучали до нас сотни лет и столько же будут жить после нас…».

Думаю, что-то похожее было и с «деревенской прозой». Сам материал (жизнь деревни) диктовал писателям использовать наш коренной русский язык и следовать традициям XIX века. Это был настоящий реализм, без всяких эпитетов. А потом, как всегда бывает, пришла усталость, пошли повторы и т.д. Я говорю об этом потому, что часто уже не могу читать нашу традиционную современную прозу – рассказы и повести. Они ничего мне не дают. Странно, но гораздо интересней и полезней бывает какая-нибудь газетная статья, что-то документальное… Впрочем, разговор о документе в прозе – это разговор отдельный и долгий. А имена, которые бы тут пришлось упомянуть, тоже относятся к 1960-м годам – Солженицын, Солоухин, Пикуль и другие.

А.Смолин: Всё-таки 1960-е запомнились триумфом булгаковского «Мастера и Маргариты». Тут мы можем не сойтись в определениях рядом с термином «реализм», но именно этот роман, как мне кажется, заметно встряхнул русскую литературу «советского» периода. Кажется, что и поныне жанровые особенности этого романа не определены. И скорее всего, что дело не в этом. М.Булгаков задал новые параметры не только прочтения истории в прямом смысле этого понятия, но и заразил своей интонацией (крайне ироничной) по отношению к совдействительности. Эту интонацию потом подхватили многие – Владимир Орлов, Владимир Маканин, Илья Штемлер… Кто там ещё? А ныне она донельзя гипертрофирована. Но сейчас серьёзные критики (В.Гусев, например) поговаривают, что ирония должна уступить место чему-то основательному и серьёзному. Вот тут кстати твоё упоминание «деревенской прозы». Не будем вдаваться в её истоки, идущие от очерков Валентина Овечкина, Георгия Радова, Ефима Дороша (имена совершенно забытые в массовом сознании). Но хотелось бы вернуться к самому, может быть, громкому дебюту 1962 года.

Речь, ясно, об «Одном дне Ивана Денисовича». Кажется Твардовский определил её, как «лагерь глазами мужика». И так внедрялось мнение, что Иван Денисович Шухов – чуть ли не примерный русский человек, помещённый в необычные обстоятельства. А мне вот так не кажется. Какой-то он внутренне неустойчивый, излишне суетливый, без веры в себя и людей, без желания борьбы. Не герой, одним словом. И куда привлекательней, например, многие «чудики» Василия Шукшина. Они и веселей, и умней, а главное – делатели своей жизни. И это их выделяет среди многих литперсонажей…

В.Белков: Конечно, Василий Шукшин останется в нашей литературе, хотя сейчас его читают мало, и вообще значение его прозы, возможно, несколько преувеличивают. Гораздо ощутимее воздействие «Мастера и Маргариты».

Не знаю, что сказать об «Одном дне Ивана Денисовича»… Солженицын странный человек, странной судьбы. В определённый период можно было табличку вывешивать: «Извините! Солженицын закрыт на Вермонт!». то есть на ремонт. Он понял, что демократии на Западе нет. После «ремонта» он триумфально вернулся в Россию, а тут идёт грабёж. Пытался нас «обустроить». Ничего не вышло, советы его устарели, как и он сам. Позавчерашний человек. Лучший его роман – «Раковый корпус». Всё остальное устарело.

Но, может быть, нам пора двинуться вперёд, ближе к 1980-м годам. И разделиться – я бы предпочёл говорить о поэзии, а тебе отдать прозу… В поэзии, на мой взгляд, мало нового появилось. Более-менее заметной была «ироническая» волна. И продолжали парить в вышине две фигуры – Рубцов и Юрий Кузнецов. Вот, например, много говорили о стихах Владимира Соколова, его принимали и правые и левые. Но сейчас такое впечатление, что от него осталось только четыре строчки о «жестоком веке» да стихотворение «Муравей». Что сказать о современной поэзии? Она не звучит, а стихи должны прозвучать сразу после создания. Это не проза, которая может «подождать», мы знаем такие примеры, тот же Булгаков, скажем. Похоже, что поэзия взяла большой перерыв, и только сейчас, быть может, родился где-то будущий русский гений, который удивит мир…

А.Смолин: В современной прозе те же проблемы, что и в поэзии. Почти не стало книг-явлений, нет в «среднем» поколении общерусских имён, таких как Белов, Распутин, Лихоносов, Бондарев… Дёргался только Слава Дёгтев, но он прозаиком первого ряда так и не стал. Вообще серьёзная проза (реалистическая) не в чести. Но идёт какой-то процесс созревания. Где-то прочитал, что Александра Маринина написала первый серьёзный роман… Ну да, уж если Маринина… Но если без шуток, то, наверное, в прозе идёт обретение новых возможностей и новых героев. У прозаиков это всегда занимает больше времени. Надеюсь, что новые имена не заставят себя ждать.

В.Белков: «Как жизнь полна!..» – написал когда-то в деревне Николай Рубцов. Вот такую полноту жизни и отстаивает каждый гений литературы. И с этим связана полнота творчества. Мне даже у Юрия Кузнецова немного не хватает такой «полноты», хотя он сильно расширил диапазон своей поэзии, обратившись недавно к евангельским темам. А как бы выиграла, скажем, поэзия Варлама Шаламова или другого нашего земляка, Михаила Сопина, если бы была у них полнота восприятия жизни. Но так уж сложилась их судьба, жизнь, сложилась трагически…

Шаламову не хватало ещё и лиризма, открытости. Может быть, в прозе и в жизни он и был открытым человеком, но в поэзии недостаток лиризма проявляется. Конечно, лагерь подействовал на этого мужественного человека. Тут я вспомнил известную рубцовскую триаду – лиризм, естественность, звучность. Это то, что должно быть в истинной поэзии. Кстати, когда одного умного человека спросили: что важнее в литературе – как написано или что написано, то он ответил замечательно – самое главное, кем написано! Здесь мы возвращаемся к проблеме личности в поэзии, что мало имён, что нет лидеров или лидера…

А.Смолин: Хотелось бы высказать ещё пару мыслей. И вот в каком плане. Уж не знаю, есть ли в этом везение – любая дата достаточно большая условность, но нам довелось перейти рубеж нового века. «Большое видится на расстоянии» (не нами сказано), но какие-то итоги можно подводить. И вот что, на мой взгляд, удивительно. Много, очень много понаписано в прошлом веке. А если, как говорится, по «гамбургскому счёту»… В эпике… Ну, Шолохов с «Тихим Доном», упомянутый выше Булгаков с «Мастером и Маргаритой», Алексей Толстой с «Петром», с большими оговорками Леонов с «Пирамидой» (роман совершенно несвоевременно пришёл к читателю и остался не прочитанным), Иван Шмелёв с «Летом Господним»… Можно считать, что о Великой Отечественной пока не создано что-то достойнее «Войны и мира», но помня опыт Толстого, наверное, должно пройти ещё время, чтобы такое полотно могло быть создано. Наверное, всё.

А вот дальше интересно. Весь прошлый век на виду был жанр небольшой повести и рассказа. Вот где наши основные достижения! Начиная с Бунина и завершая… ну, тем же Беловым. И между ними, конечно, море разливанное имён и в «метрополии», и в «зарубежье». Но все эти достижения объединяет одно: наличие именно «поэзии в прозе». Чаще всего эти произведения не переводимы на иные языки без существенных потерь. Сам строй русского языка таков, что в нём слишком много нюансов. Да и русская действительность и поныне не очень понятна чужестранцам. Россия всё равно идёт своим путём. И такой вывод можно сделать из нашей литературы XX века. Другое дело, куда этот путь приведёт: к храму или к пропасти.

В чём суть нашего движения? Понятно, что прошлое столетие внесло коррективы в народное самосознание. Нас сегодня толкают к «цивилизованному Западу», не объясняя, что это и есть «пропасть» для русского народа. Этим, кстати, можно объяснить и то, что из нашего самосознания вымываются такие понятия, как литературоцентричность русской души. Часто ли теперь услышишь ссылки на Пушкина, Толстого, Достоевского, Чехова, Бунина?.. Похоже, что и сами эти имена изымаются из «обращения», не говоря уже о многих наших современниках. А конец прошлого века принёс и ещё одну «новость» – практически не остаётся, (повторяюсь, ибо это крайне прискорбно) ни одного общерусского имени в литературе. Какие-нибудь Вл.Сорокин или Лимонов, понятно, не в счёт. Их не по произведениям знают, а по политическим скандалам.

В.Белков: Да, я согласен, «поэзия в прозе» – это, пожалуй, одна из особенностей русской литературы. Она у нас была всегда, начиная со «Слова о полку…», которое написано вроде бы прозой, а читается, как поэма. Вспомним и Гоголя, «Степь» Чехова, и наших современников – Белова, Лихоносова, Т.Зульфикарова… С другой стороны, для нашей поэзии всегда была чужда прозаичность. Прозаические стихи для нас – это плохие стихи. В конце концов, если что-то можно сказать прозой, то зачем это рифмовать, говорить стихами. Кстати, когда говорят о кризисе западной поэзии, то обычно и имеют в виду её прозаизацию, исчерпанность поэтических выразительных средств, их вырождение. А наша рифма, например, оказалась неисчерпаемой.

Кстати, к Лимонову я не так плохо отношусь, думаю, что с ним не всё так просто.

А.Смолин: Мне кажется, что мы подходим к каким-то рубежам в нашем разговоре, который, по сути, исчерпать нельзя. Литература – часть русской жизни. Хорошо, что мы начали с Рубцова. Серьёзным людям понятно, что литературу двигают гении. Рубцов – один из них. И как важно, что именно на стыке веков его имя взошло в зенит. Он замкнул свой век, хотя не дожил почти тридцать лет до его фактического цифрового окончания. И начал, между тем, новый. Ведь имён, сопоставимых с именем Рубцова (Ю.Кузнецов так и не стал поэтом поистине народным, хотя в литературном плане поэзию конца века он значительно и мощно «встряхнул»), сейчас нет. Будем надеяться, что новый гений не заставит себя ждать. Но как бы нам не проглядеть, не пропустить. «Сигнал»-то уже был. Вспомним тут Алёшу Шадринова… И бог ты мой, как быстро, ещё в зародыше нечисть видит светоч, даже зачатки русского гения. А сколько ещё таких мальчиков опять не увидят свет, хотя бы, как в войну, по демографическим причинам. Вот о чём должна быть наша боль…

г. ВОЛОГДА

Андрей Петрович Смолин родился в 1959 году в Вологде. Учился в нескольких вузах, окончил Высшие литературные курсы (семинар В.И. Гусева). Много лет работал в журналистике, основная литературная деятельность – литературная критика. Автор трёх книг, многочисленных статей публицистики и критики. Живёт в Вологде.